Юрий Николаевич Лукьянов назначил совещание. Подчиненные собрались, но хозяина кабинета на месте не было. Савельев подошел одним из последних и поинтересовался:
– Юрий Николаевич-то где?
Ему ответили:
– У руководства. Просил не расходиться и ждать, а самого полчаса как нет.
Но вот открылась дверь, и вошел Лукьянов, который от входа махнул ладонью, мол, сидите, не командуйте, не вставайте. Занял свое место и непривычно долгим взглядом оглядел сидевших за столом, будто видел впервые. Потом снял очки, протер стекла фланелевой тряпочкой и, наконец, произнес:
– Товарищи! Мы успешно завершили долгое и сложное активное мероприятие. Не раз и не два слышали упреки в свой адрес за отсутствие оперативности в работе. Но не сидели мы, сложа руки. Все эти месяцы я не жалел вас, с меня спрашивал начальник управления, с него Смольный и Москва. Да, да, и в Москве, в наркомате наши дела находились на контроле. Пока видна лишь вершина айсберга, но следствию предстоит выяснить, какие связи у арестованного агента врага имелись в городе, каким образом он поддерживал связь со своим центром, какие задачи стояли перед ним. На эти вопросы требуется как можно скорее получить ответы, чтобы полностью разгромить вражескую агентурную сеть. И всё же, сегодня мы можем подвести промежуточные итоги, поэтому я сообщаю вам, что наш успех оценен руководством.
Он открыл свою любимую кожаную папку с защелками, достал документ и зачитал:
– Всем участвовавшим в мероприятии начальник управления объявил благодарность. Младшему лейтенанту государственной безопасности Зайцеву объявлена благодарность народного комиссара. Поздравляю вас, товарищи, с поощрениями.
Чекисты поднялись с мест и дружно выдохнули:
– Служим трудовому народу!
Юрий Николаевич продолжил:
– Теперь о Савельеве. Недавно его представили к ордену за оперативную работу в партизанском краю, поэтому на сей раз, к награде он не представлен, но я объявляю о том, что приказом народного комиссара внутренних дел ему досрочно присвоено очередное звание лейтенанта госбезопасности.
Удивленный Андрей хотел встать, но Лукьянов поднял палец:
– Погоди пока, еще не всё. Довожу до вашего сведения, товарищи, что приказом по управлению с сегодняшнего дня начальником нашего отделения назначен Андрей Петрович Савельев. Вот теперь я тебя поздравляю.
Лукьянов крепко сжал руку виновнику события и дружески похлопал по плечу. На лице Савельева мелькнула гримаса боли. Юрий Николаевич виновато спохватился:
– Прости, из головы выпало, что ты пострадал при задержании. Подвязал бы руку, чтобы быстрее выздоравливала.
В это время один из сотрудников удивленно и не по уставу спросил:
– Юрий Николаевич, а вы кем теперь будете?
– Вопрос резонный! Разъясняю: буду я теперь начальником отдела. Но далеко от вас не уйду. Савельеву выделят новый кабинет, а я останусь в этом, рядом с любимыми цветами, которые как наш город продолжают жить, несмотря на холода.
Все рассмеялись, стали поздравлять друг друга с поощрениями, обстановка явно стала приподнятой.
Когда люди разошлись, Лукьянов задержал Андрея.
– Я тебе вот, что хочу сказать. Так сказать, без протокола. У меня есть два билета в театр музкомедии. Труппа сейчас выступает в помещении театра имени Пушкина,
потому что их родной дом на улице Ракова пошел трещинами из-за попадания бомбы в соседнее здание. Мне билеты по случаю достались. С Галиной Петровной хотели сходить, но у нее ноги опухать стали, артрит замучил, передвигаться больно. И пропадать билетам нельзя, за ними люди с утра в очереди стоят в театральной кассе. Большое дело артисты делают для ленинградцев в такой тяжелой обстановке. Поэтому я решил предложить тебе сходить в театр.
Андрей, явно о чем-то размышляя, поблагодарил и спросил:
– А что делать со вторым билетом?
Юрий Николаевич озадаченно покачал головой и воскликнул:
– Вот молодежь! Всё на пальцах объяснять надо! Пригласи эту самую «Пуговичку» на спектакль. Говорил же, что она тебя от занесенного топора спасла. Вот и отблагодари девушку-милиционера. Понятно? Не каждый день её в театр приглашают, запомнит такое событие.
Андрей не нашел, как ответить, еще раз сказал спасибо, взял билеты и пошел к себе. Слишком много событий произошло за короткое время. Хотелось спокойно посидеть, подумать.
… Позвонил он Вере Квитко за день до объявленной даты спектакля и предложил вместе пойти в театр. Девушка не ожидала подобного предложения и стушевалась. Потом настороженно спросила:
– Вы меня не разыгрываете, Андрей Петрович?
Андрей, скрывая улыбку, с нарочитой серьёзностью в голосе ответил в телефонную трубку:
– Вера Николаевна, вы всерьез считаете, что я в своем официальном статусе могу разыгрывать сотрудника советской милиции?
На другом конце провода на некоторое время повисло молчание, потом послышалось острожное:
– Нет, что вы!
Тогда Андрей решил снять неопределенность в разговоре:
– Все, Вера, шутки в сторону! Завтра днем в половине четвертого я жду вас у входа в Пушкинский театр. Спектакль начнется ровно в четыре. Не опаздывайте! Дают оперетту «Холопка». Начальству своему скажите, что не можете не прийти, потому что вас вызывает на встречу сотрудник органов. С моим руководством все вопросы согласованы. Остались у вас какие-нибудь неясности?
– Нет, Андрей Петрович, я все поняла. Буду вовремя.
– Хорошо, до завтра.
Про себя добавил: «Молодец, «Пуговичка»!» и положил трубку.
Вера была дисциплинированным человеком, и в пятнадцать тридцать, когда Андрей подошел к ступеням у входа в театр, девушка-милиционер как раз вышла навстречу из Екатерининского сквера. Первыми её словами были:
– Я не опоздала, Андрей Петрович?
– Всё в порядке, Вера. Пойдемте, публика уже собирается.
Действительно, зрители подходили поодиночке и группами. Можно было видеть даже ослабших мужчин и женщин, которых под руки поддерживали сопровождавшие. У театрального подъезда висела афиша, написанная от руки. Название «Холопка» на белом ватмане горело яркой акварельной краской. Гардероб в вестибюле не работал – помещения театра не отапливались, и все шли в зал в ватниках, тулупах, ушанках и теплых платках. Встречалось много военного люда, красноармейцы и краснофлотцы приходили целыми подразделениями. Андрей заметил среди зрителей несколько человек, одетых гораздо лучше общей массы, они шли в меховых шубах и шапках. У одной из женщин под расстегнутой шубой и белой пуховой шалью было видно красивое платье. Вера увидела её и со вздохом шепнула:
– А у меня ничего из довоенной одежды не осталось. Ни платьев, ни пальто, ни обуви. Мы с мамой и братиком на Лесном проспекте жили, и во время одного из обстрелов в октябре в дом попал снаряд. Нашу квартиру уничтожило полностью, вместо неё зиял пролом в стене дома. Я потом туда приходила, но ничего из вещей не нашла, кругом только битые кирпичи, труха от дерева и пыль.
– Родные уцелели?
– К счастью, мама на работе была, а братик в детском саду. Остались живы, переехали потом в общежитие Лесотехнической академии, но, ни одежды, ни утвари своей не осталось. Пришлось по людям собирать, кто что отдаст. И у меня, кроме шинели с шапкой и форменной одежды ничего нет.
– Наживете ещё, Вера. Война рано или поздно закончится, а в мирной жизни будет все прекрасно.
За разговором они прошли в зрительный зал и заняли места в партере. Все кресла вокруг были заняты. В холодном зале от разговоров над головами поднимался парок. Андрею вдруг пришло на память:
– Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Вера улыбнулась и отметила:
– Вы Евгения Онегина вспомнили.
Из оркестровой ямы слышались неорганизованные звуки скрипок, рокот духовых инструментов, звяканье литавр. Но вот всё стихло, погас свет в немногих горевших люстрах, и торжественно грянула музыка увертюры.
– Господи, как давно я не была в театре, – услышал Андрей тихие слова Веры.
Занавес поднялся, и на сцену выбежали дамы в декольтированных платьях, мужчины в легких костюмах. По залу пробежал вздох восхищения и тревоги: «Они же замерзнут в такой холод!». Но артисты, забыв об отсутствии отопления, вдохновенно играли и пели. Спокойно всем было лишь за гусар, которые в меховых шапках, доломанах и сапогах со шпорами танцевали и распевали лихую песню.
Зрители заворожено смотрели на сцену.
В антракте Вера и Андрей гуляли в фойе второго этажа по натертому до блеска паркету, поскрипывавшему под ногами, рассматривали фотографии артистов, делились впечатлениями от первого отделения. Подошли к закрытым дверям, ведущим на балкон. Сквозь стекла огромных окон они видели площадь, сквер, проспект, покрытые сугробами снега, и темный город, живущий трудной блокадной жизнью.
Вера прижалась лбом к холодному стеклу и сказала:
– Мы здесь стоим, словно в сказке, а за стенами всё та же суровая явь.
– Здесь, Вера, тоже не всегда сказка, – откликнулся Андрей. – Бывает, что от голода, переутомления и усталости на сцене умирают артисты, а в зале – зрители. Недаром в театре даже морг организовали.
Оба, молча, пошли в зал.
Второе и третье отделения прошли на одном дыхании. В конце спектакля зрители, стоя, долго аплодировали, говорили слова благодарности артистам, которые каждым представлением в ту тяжелую зиму совершали настоящий подвиг.
После спектакля выяснилось, что Вера живет в общежитии сотрудников милиции на улице Скороходова, недалеко от улицы Куйбышева, где был дом Андрея. Он решил проводить девушку, а потом проведать свою квартиру. По дороге оживленно говорили о том, о сём и ни о чем. Когда прощались на углу Кировского и Скороходова, девушка поблагодарила за хороший вечер и неожиданно, приподнявшись на носочки, быстро чмокнула спутника в щеку.
Удивленный Андрей реагировал со смехом:
– Не по уставу же!
– Зато от души! – воскликнула девушка, махнула ладошкой и поспешила к себе.
Андрей направился домой, где после переезда на казарменное положение не появлялся почти месяц. Чем ближе подходил, тем тревожнее становилось на душе. Живы ли соседи по квартире, которые тогда были на грани голодной смерти?
К счастью, за время его отсутствия ничего страшного не случилось. Из квартиры не веяло могильным холодом, тепло от натопленной печурки из кухни расходилось по ближайшим помещениям. Тамара Васильевна находилась на «боевом посту» у дверцы печки, и что-то варила в кастрюле на плите.
Она обрадовалась приходу соседа и предложила попить морковного чайку. Андрей достал из кармана полпачки галет из пайка и составил кампанию. Тамара Васильевна рассказала, что муж поправился, благодаря своевременной помощи Андрея. И даже устроился на работу в пожарную часть, которая расположена поблизости, на Мичуринской улице. Александр Андреевич, заметила она, – хороший инженер, и часто выезжает с пожарными, когда снаряды или бомбы попадают в промышленные предприятия. После ликвидации пожара и незначительных разрушений он занимается немедленным ремонтом поврежденного оборудования. Получает паек, приносит домой не только хлеб, но и овощи, крупу, а недавно от каких-то рыбаков привез целый килограмм свежей мелкой рыбешки, и мы её пожарили. Так что живем, закончила Тамара Васильевна.
Андрей зашел в свою комнату. Нашел кое-какие мелочи, которые бывают необходимыми в повседневной жизни. Остановился перед фотографией Тони на стене. Он сам фотографировал жену тем летом после свадьбы. Задорно улыбающееся милое лицо смотрело прямым и открытым взглядом.
«Не сердись на меня, родная! С «Пуговичкой» у нас ничего не было. Просто встретились люди среди военного лиха, девчонке стало хорошо, вот она меня и поцеловала», – шепотом честно объяснился он с портретом.
Потом сел на стул, из внутреннего кармана гимнастерки достал и вновь перечитал письмо от жены. Среди забавных подробностей быта фронтового аэродрома и жития в деревенском доме выделялась и засела в памяти фраза о том, что фашистские летчики обезумели от последних неудач на фронте и пытаются стереть аэродром с лица земли, организуя раз за разом массированные воздушные атаки. Нелегко ей там, подумал он и убрал письмо. Подошло время возвращаться в управление.
…В начале нового 1942 года Савельев неожиданно встретил в коридоре управления Василия Андреевича Пашутина, командира партизанского отряда, с которым довелось осенью бок обок ходить лесными тропами и громить оккупантов. Не сразу удалось признать в постриженном и выбритом сотруднике со строгой военной выправкой былого бородатого партизанского «батьку».
– Какими судьбами, Василий Андреевич? – обрадовано приветствовал Андрей боевого товарища.
– Вызвали из отряда в управление. Ругался по этому поводу с руководством, но приказ есть приказ. Уже неделю, как служу в разведке, в четвертом отделе. Командование отрядом передал другому нашему товарищу.
– Что, как там, в отряде, как люди, какие новости?
– Тяжелые времена настали после того, как вас на Большую землю отправили. Отряд провел несколько успешных операций против фашистов, в ответ они кинули карателей, и нас обложили, словно волков на охоте. Приходилось с боями, с потерями пробиваться к новым базам.
– Что произошло с тем перебежчиком, в котором я признал диверсанта?
– Там вышло так. Когда каратели подоспели, базу утюжили артиллерией. Твой диверсант сидел под замком в блиндаже, а земля под ногами от взрывов ходуном ходила. Честно скажу, мне в тот момент не до него было, поэтому я послал начальника штаба. Тот позже сказал, что, то ли в сам блиндаж, то ли около, снаряд попал. Всё там перевернулось вверх дном: брёвна торчали наружу, кучи земли, деревья поваленные. А обстрел продолжался. Так и решили, что диверсанта в блиндаже и накрыло.
– Значит, он смерть от своих фашистов принял?
– Мы так считаем. Как уж на самом деле вышло, точно сказать не могу. Убитым я его не видел.
– А как у остальных жизнь сложилась?
– Хорошего мало. Взять хотя бы Варвару Семенову, нашу связную, вы её помнить должны. Она вас из Ленинграда на Псковщину лесами вела. Её потеряли.
Андрей помрачнел:
– Как же так случилось?
– Партизаны начали собирать продукты, чтобы отправить продовольственный обоз в голодающий Ленинград. Семенова ходила по деревням и договаривалась с колхозниками. В одной из деревень столкнулась с эстонскими фашистами из полицейского охранного батальона, «шума»-батальона, как немцы называют, и была схвачена. Приехавшие немцы пытались от нее получить сведения о партизанах. Но Варвара в жизни была малоразговорчивой, а вопросы фашистов вообще, будто не слышала. Эстонцы стали её пытать как озверелые. Били страшно, ножами кололи, но не добились ни слова. Когда Варвара потеряла сознание, её живую сбросили на реке в прорубь, под лед.
– Рвать на куски надо всех палачей!
– У нас имеются сведения, кто измывался над партизанкой. Знаем поименно. Каждый, как иуда, будет висеть на осине, не сомневайтесь. В штабе партизанского движения отдали приказ, чтобы никого из этого «шума»-батальона живыми в плен не брали.
Расстроенный после разговора с Пашутиным Андрей зашел к Юрию Николаевичу рассказать о том, что случилось в партизанском отряде. Лукьянов сочувственно выслушал, а потом спросил:
– Тебя должны вызвать к Кубаткину, слышал?
Андрей удивленно поинтересовался, зачем. Лукьянов уклонился от ответа, мол, сам узнаешь.
Действительно, следующим утром Савельева вызвали к начальнику управления. В кабинете уже находился руководитель следственного отдела. Ему и дали первое слово:
– По поводу допроса вражеского агента, действовавшего под оперативным псевдонимом «Теодор», на самом деле офицера абвера обер-лейтенанта Германа фон Ригениса, известного также как Вольф, должен сообщить следующее. В ходе допросов он раскрыл свои личные данные, что он из прибалтийских немцев, указал время и способ заброски на задание в Ленинград, а также то, что до недавнего времени поддерживал связь со своим центром через агента-радиста, ныне погибшего. На вопрос, какие задачи поставлены перед ним в Ленинграде, какие поддерживает связи с немецкой агентурой, действующей в городе, как будет восстанавливать радиосвязь, он отвечать отказывается, несмотря на то, что следователь применил к нему меры физического воздействия.
Кубаткин встал, прошелся по кабинету и продолжил мысль, которую излагал начальник отдела:
– Если говорить точнее, следователь об него все кулаки отбил, а он замолчал и не слова больше. Крепкого «парша» ты, Савельев, сумел взять. Я его видел, мощный мужик. Как тебе удалось скрутить такого буйвола?
– Петр Николаевич, я был не один, а в паре с Василием Зайцевым. Агента удалось уложить ударом полена по голове сзади.
– Теперь понятно. Против лома нет приема! Надо работать дальше. Ты его переиграл и выявил. Ты его скрутил и доставил в управление. На данном этапе именно тебе нужно применить все возможности, чтобы разговорить его. Он чувствует твое превосходство и может поддаться напору. Следственный отдел предлагает попробовать сыграть в доброго и злого следователя. Физическое воздействие на него некоторое время оказываться не будет, но предупреди вражину, если будет молчать – его разделают, как бог черепаху. В суд некого вести будет. Пусть это знает, и подумает, стоит ли ему играть в молчанку дальше.
– Я задачу понял. Когда начинать допрос?
– Сейчас иди к следователям и возьми протоколы допросов. Изучи и построй план работы. Думаю, к вечеру закончишь. А ночью можно приступить к допросу.
Андрей встретил Вольфа с видом победителя и улыбкой превосходства. Абверовец ответил ему мрачным взглядом.
– Я читал протоколы допросов, – начал Савельев. – И вот, что меня заинтересовало. Для каких целей появилось прозвище Вольф, если это – не имя и не оперативный псевдоним?
– Оперативным псевдонимом я пользовался только для связи с центром. А имя Вольф я придумал для общения с представителями уголовного мира Петербурга.
– Интересно, почему же рижского аристократа, немецкого офицера благородных кровей, потянуло общаться с бандитским отребьем?
– Я родился в Российской империи, вырос в Риге, в городе, где много русских. Хорошо знаю русское общество и понимаю, какую нишу в нем занимает преступная среда. В определенной ситуации, когда официальные власти утрачивают свои позиции, именно уголовники обретают силу. Моё происхождение в данном случае не имеет значения, я выполнял свою работу.
– Работу, которая заключается в дестабилизации положения окруженного вражескими войсками, но не желающего сдаваться города, ухудшения жизни его страдающего населения, вывода из строя предприятий промышленности и транспорта, что еще я не перечислил из тех задач, которые немецкое командование ставит своему агенту? Этот же вопрос напрямую задает следователь.
– Ваш следователь избивает меня на допросах. Я отказался говорить ему что-либо.
– Его можно понять. Он работает не просто с арестованным шпионом, перед ним на допросе сидит личный враг, причастный к его горю. У него погибла семья во время авианалета. В дом попала бомба, никому не удалось уцелеть. Вряд ли он в дальнейшем будет проявлять щепетильность.
– От меня он ничего не добьется. Пусть хоть иголки под ногти загоняет, хоть руки-ноги ломает. Я вытерплю боль, будьте покойны!
– Откуда такая осведомленность о страстях, которые кипят на допросах вражеских диверсантов? Наверное, в Германии именно так поступают с теми нашими, кто попал в плен?
– Предполагаю, что костоломы существуют в любой стране.
– Ладно, я предупредил. Продолжишь молчать, тебя здесь забьют так, что в живой труп превратишься. Но за допросами последует расстрел, к стенке поставят или у стенки посадят на табурет, если ноги ходить не будут. И такой финал не за горами, в случае продолжения игры в молчанку.
Вольф взглянул на Савельева с некоторым удивлением и спросил:
– Почему меня должны расстрелять? На мне нет чужой крови, никого в Ленинграде я не убивал. Это означает, что я – не убийца. Для вас я – пленный офицер армии противника, то есть военнопленный. Международные законы не допускают расстрела военнопленных.
Андрей поднялся, подошел к Вольфу и, глядя в глаза, отчетливо проговорил с ненавистью:
– Вот оно что! О международных законах заговорил! Это в соответствии с ними по твоей указке готовили сигнальщиков, которые с земли наводили немецких летчиков на цели и ровняли с землей жилые дома, продовольственные склады, заводы и фабрики? Или они диктуют необходимость печатать и распространять фальшивые хлебные карточки в голодающем городе, тем самым подрывая систему снабжения людей продовольствием? Или международные законы позволяют запасать взрывчатку для подрыва важных городских объектов и снабжать оружием уголовников, которые за бутылку водки и пачку махорки могут убить и взрослого, и ребенка? Для этого нужно прикрываться международными законами?
Вольф, не соглашаясь, мотнул головой:
– Бомбардировки, обстрелы города и уничтожение его объектов – это средства ведения современной войны. Любая воюющая армия действует таким образом, чтобы вынудить противника капитулировать. Немецкие самолеты будут бомбить Петербург независимо от того, буду я помогать им точнее находить цели или нет. В конце концов, вы же не расстреливаете каждого попавшего к вам в плен германского летчика, потому что он не убийца, он выполняет приказ. И ваших летчиков, которые бомбили объекты у нас в тылу, по той же причине не расстреливают, когда они попадают в плен.
– Уничтожение мирного города и его жителей – это военное преступление, за которое рано или поздно ответит ваш Гитлер и его генералы. А наши летчики не бомбят немецкие города. Это Германия напала на Советский Союз и воюет на его территории не только с частями Красной Армии, но и с мирным населением.
– Должен заметить, что от действий Красной Армии тоже страдали мирные немцы. Советы захватили Прибалтику в 1940 году, и тысячи немцев по репатриации вынуждены были покинуть родные места. Моих старых и больных родителей вывезли из Риги в Кенигсберг. Вскоре отец и мать умерли в чужом доме. В их смерти повинна ваша Красная Армия.
Андрей выслушал и дал свой ответ:
– За родителей, значит, мстишь? Да, ты хотя бы понимаешь, что из-за деятельности вражеской агентуры Ленинград несет огромные потери, несопоставимые с твоим личным горем. Тысячи людей ежедневно! Поэтому тебя в случае твоего отказа сотрудничать со следствием будет ждать только пуля. Я мог тебя шлёпнуть, когда пришел арестовать на дачу в Старой Деревне. Но была надежда на то, что сообщишь много ценных сведений. В случае отказа от сотрудничества, зачем ты нам нужен?
Вольф молчал. Он продолжал молчать, и пять, и десять минут, явно обдумывая слова чекиста.
Савельев сурово повторил:
– Ты понял, что расстрел для тебя будет закономерным ответом за все преступления в Ленинграде?
Наконец Вольф попросил закурить и заговорил:
– Если я сообщу сведения об известной мне германской агентуре в городе, вы можете гарантировать мне жизнь?
Андрей, наконец, почувствовал, что матерый абверовец «поплыл», и надо лишь не упустить момент, «дожать» его. Он пояснил:
– Твоя жизнь будет зависеть оттого, насколько полно ты будешь давать информацию. Если ты сейчас готов отвечать, я вызову следователя.
Подошедшему следователю Андрей сказал:
– Арестованный готов дать показания. Ты не будешь против, если я поприсутствую на допросе?
Следователь коротко ответил:
– Сиди, у меня возражений нет. Одно дело делаем.
Вольф, уставив глаза в пол, монотонно заговорил:
–У меня на руководстве был всего один человек – это радист. Но он погиб, попал под поезд, как выяснилось, переходя пути недалеко от Финляндского вокзала. Я не знаю, как это произошло. Может быть, он был пьяный, не слышал приближавшегося поезда. Может, ограбили, а после бросили на пути. Не могу ничего сказать. Об этом случае мне сообщили жильцы его дома, когда я осторожно наводил справки после его исчезновения.
Следователь вставил:
– Выясним. Какие иные каналы связи использовались?
– У меня есть место для встречи по явке, это – резервный канал связи с Центром.
Савельев уточнил:
– Какие условия встречи по явке?
– Встреча может произойти каждый второй четверг месяца. В два часа пополудни по адресу: Крестовский остров, Морской проспект, дом два, второй подъезд, на первом этаже квартира номер два. Мои опознавательные признаки: через плечо темная матерчатая сумка, в левой руке деревянная трость. Пароль: «Могу предложить царские золотые монеты чеканки четырнадцатого года». Отзыв: «Раньше были нужны, но сейчас их редко спрашивают».
Савельев слушал Вольфа и думал: «Не дурак. Подсказывает, что может ходить на явку, если останется жив». Вслух спросил:
– Какой сигнал опасности предусмотрен?
– В случае опасности в окнах задернуты занавески.
– Кто хозяин явочной квартиры?
– Не хозяин, а хозяйка. Пожилая женщина. Используется нами втемную. Когда в квартире должен кто-нибудь появиться, ей дают деньги и отправляют из дому. Чтобы не болтала, предупредили, что мы из НКВД.
Андрей усмехнулся, недовольно дернув плечами.
– Когда и с кем там произошла последняя встреча? – продолжил задавать вопросы следователь.
– Три недели назад из Центра прибыл мой новый радист, следующий сеанс связи через неделю.
– Где в Ленинграде его можно найти?
– Он сообщил только, что будет жить в пригороде, во Всеволожске.
– Как он выглядит?
– Среди окружающих не выделяется. Русский мужик, каких вокруг много. Ростом ниже меня, пожалуй, среднего роста будет. Крепкий на вид. Волосы с залысинами спереди. Темные, с сединой.
– Особые приметы имеются?
– Ну, какие приметы? – стал вспоминать Вольф. – Разве что маленький шрамик вот здесь.
Он показал пальцем чуть выше правой брови.
Савельев встрепенулся:
– В виде подковы?
Вольф удивленно вскинул брови и подтвердил:
– Да, именно такой…
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
=====================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
===================================================
Желающим приобрести роман "Канал. Война на истощение" с авторской надписью обращаться aviator-vd@yandex.ru
===================================================
Желающим приобрести повесть "Две жизни офицера Де Бура" с авторской надписью обращаться dimgai@mail.ru
======================================================