Руфус никому не смог бы рассказать о своей беде, потому что хоть бы найдись какой доброжелатель, которому можно было бы все рассказать, как есть, он скорее всего мог дать ему лишь огульный совет «выпороть и запереть». А если Линнель и в самом деле в петлю полезет, как грозилась? А если и в самом деле в отместку брату на улицу пойдет? Советчикам что – не их сестра.
Итак, Руфус оказался в том положении, что только и мог сам себе пообещать: как только Линнель охладеет к этому подонку Люку, то он сразу отправится с причала к рыбам. Но жизнь-то продолжалась, и Руфус решил исполнить еще одно некогда данное самому себе обещание: завязать, как только у него поднакопится в карманах приличная сумма. Правда, эта «приличная сумма» все не накапливалась, особенно, когда появилась такая статья расходов, как севший на шею Люк, а глядя на глупое счастье Линнель, хотелось как можно скорее вырваться из воровского мира и спасти ее саму. И Руфус сделал то, что считал единственно нужным: взял деньги в долг у Большого Эша, добавил свои сбережения и попытался открыть дело. Даже нашел для этого опытного компаньона – дядюшку Ру, владельца нескольких коров, сыроварни и нескольких лотков на рынке. Вместе они купили большую лавку в престижном торговом ряду. Может, Руфус и поторопился, может, не надо было занимать деньги у такого человека, как Большой Эш, но опытный вор все, как он думал, рассчитал. Даже то, что дело может не пойти, сумму с некоторыми процентами придется изымать из оборота и возвращать.
Вскоре Руфус понял, что у него нет той кропотливости и усидчивости, какая у простого лавочника прививалась с детства. Не было привычки засветло вставать, не было привычки торговаться и кровь из носу выполнять обязательства сделки. Кроме того, не было привычки жить бережливо и откладывать. Вскоре он быстро понял, что честная торговля не для него. Надо было искать иной способ сорвать приличный куш.
То, что я случайно повстречался с Линнель и потянулся к ней, Руфус счел не иначе, как перстом судьбы. В тот день его сестрица неохотно отправилась смотреть цены на специи для сыра в зеленном ряду и натолкнулась на смазливого школяра, с которым не упустила случая позаигрывать. Местные рыночные щипачи, пронырливые мальчишки, донесли весть до Руфуса. У того сразу же созрел план, на который согласился Люк, поревновав для шума, а потом и Линнель. Руфус давно меня заметил на рынке, где резал кошельки и учуял мои способности. Эх, Фере, ты смотри - большинство чующих - завистливы. Мимо них потоком проходят люди, порой со скрытыми магическими талантами, а чующие их не имеют. Таков был и Руфус, который завидовал тем, кто богаче его и тем, кто поспособней... Зато он, как и многие чующие, пытался обратить чужой талант себе на пользу...
Ни сестра, ни ее обожаемый хахаль до конца не поняли, что поставлено на кону. Линнель, не понимала, что такое миллионы в банке. Как бы ни пытался ей Руфус втолковать, что их ждет совсем иная жизнь, его сестрица воспринимала это с трудом. Похоже, в ее голове укладывалось только то, что она может себе позволить те зеленые туфельки с латунными пряжками, шелковые чулочки с узором и расшитые гладью юбки, в которых она может отплясывать до упаду в «Семи колокольчиках». Ну что ж, пусть Линнель так себе и представляет обеспеченное существование, а что оно из себя представляет на самом деле, Руфус полагал, что успеет ей объяснить после…
Люк воспринял замысел Руфуса как забавную шутку. Он тоже до конца не понимал, насколько серьезные деньги тут замешаны, да Руфус ему и не стремился втолковать. Люк только своим тугим умом понимал, что много денег, и это «много» он тоже объяснял себе и того проще, чем Линнель. Но деньги он любил, и свое благословение дал. Авось его затея и выгорит. В добывании денег он всецело полагался на тех, кто ему их добывает. Особенно, если самому Люку для этого ничего не надо делать, разве что немного поломаться для хоть какого-то участия.
Торговля сыром была Руфусом забыта и заброшена. Лопающееся терпение пайщика не имело никакого значения. У Руфуса еще представится в этой жизни возможность открыть сырную лавку, винную, хоть колбасную, стать мелким лавочником и трястись за ничтожную прибыль. Но возможность заставить меня открыть для него дверь в свободную и богатую жизнь была одна.
Руфус понимал, почему Линнель раздражалась на навязанного ухажера за то, что он «слишком правильный святоша». Эта правильность даже заставила Линнель усомниться в своей привлекательности и при первых свиданиях она боялась, что я равнодушен и вот-вот сорвусь с крючка. А Руфус перед этим учил сестру держаться неприступно и ничего не позволять! Да что там ее учить - скорее всего, она не выдала себя лишь потому, что я сам себе ничего не позволял. Сама Линнель вряд ли могла себя при моем приставании повести так, как девушка из приличной семьи, как бы брат ее ни наставлял. Линнель явно равнялась в своем поведении на девушек из зажиточных городских семей, но дольше кокетства в нарядах и умении семенить в крахмальных юбках, она в своем подражании не продвинулась. Бедная глупышка не знала хорошего обращения, и слова Руфуса были для нее пустым звуком перед тем, что она видела в воровском мире, когда подрастала.
Руфусу пришлось убеждать сестру продолжить, казалось бы, безнадежное дело, а затем ту обуял завоевательный азарт. Она со все большей охотой ходила на свидания со мной. Руфус стал замечать, как к лучшему меняются манеры его сестры. У него даже появилась надежда на то, что Линнель станет иначе смотреть на снисходительно-грубоватое обращение Люка.
Руфус заранее примирился, что я могу осмелеть, а нетвердая в соблюдении себя Линнель - уступить. Думать о Линнель и мне ему было не столь противно, как о Линнель и Люке.
Я приближал его сестру к благополучию, Люк – к улице.
Руфусу приходилось тщательно готовить Линнель к каждому свиданию. Сам он неприметно шел поодаль, когда я и его сестрица прогуливались по бульварам. Оставалось только молиться, чтобы Линнель не взболтнула ничего лишнего. Наши свидания были часты, но кратки, якобы тогда, когда девчонку отпускали за покупками…
А тем временем затея с торговлей сыром шла ко дну. Дядюшка Ру не долго тащил все на себе. Настал день, когда он выложил перед Руфусом его пай, изъятый из дела. Вернул бережно, с лавочной въедливостью пересчитав при бывшем партнере монетку к монетке, и при этом лавочник нисколько не скрывал, что рад расквитаться с непутевым пайщиком и мирно разойтись.
Вскоре лавку дядюшки Ру обокрали. Тут руку приложил Люк, который решил, что раз уж в лавке не осталось ничего, что бы принадлежало Руфусу, то можно поживиться. Никому ничего не сказал, потому как знал, что карманник будет его отговаривать и призывать к осторожности, о которой везучий Люк не особенно заботился. Руфус тогда ничего не сказал своему "зятьку", хотя страху натерпелся: папаша Ру и так подозревал Руфуса в причастности, вор сильно рисковал... но что он мог что-то высказать Люку?
Руфусу не получалось завязать. Люк, как пиявка прилепившийся к Линнель, тянул его на дно. И Руфус знал, хорошо знал, что Люк его рано или поздно его серьезно подставит. Однако жизнь продолжалась, и пусть из Руфуса не получилось торговца, но честь карманника он все же хранил. Он снова начал щипать на рынках и очень точно восполнил проценты, назначенные Эшем. Пятьдесят тысяч и еще что-то сверх того были собраны. Руфус не боялся кражи, хранил деньги без запоров, потому что никто во всем преступном Даруке не посмел бы забраться в дом уважаемого вора и взять то, что предназначено Большому Эшу.
Итак, вскоре Руфус оставалось только взять деньги да снести кредитору, подтвердив перед Эшем свою репутацию. Он не успел чуть-чуть. Вечером за день до визита к главе гильдии воров он обнаружил мешковину, брошенную смятой и пустой у своей кровати, и понял, кто и зачем взял всю сумму. Лучше бы Руфуса обокрал какой-нибудь не в меру борзый сопляк, еще не имевший понятия о законах воровского мира. Тогда бы Руфус не чувствовал себя таким дураком. Ему и в голову не приходило, что у хахаля его сестры, безголового Люка, хватит наглости взять для игры эти деньги. Но наглости у Люка все-таки хватило.
Руфусу оставалось только осесть из-за подогнувшихся ног на край кровати и думать о том, как утром он скажет Линнель, что ее беспутный возлюбленный без спроса одолжил пятьдесят тысяч марок, проигрался в пух и прах, и теперь она вряд ли его увидит. Люк протрезвеет и сообразит, что подставил Руфуса и Линнель, а в особенности Линнель, которую в качестве возмещения долга мог забрать Эш в один из своих борделей. После такого этот горе-игрок должен был бежать и не возвращаться.
Но Люк вернулся. В какой-то миг, когда пьяный картежник среди ночи загремел, пробираясь через переднюю, Руфус, как дурак, подумал, что тот выиграл, и спустился к нему даже раньше не спавшей Линнели. Одного взгляда на его пьяное обрюзгшее лицо было достаточно, чтобы надежда исчезла.
Наутро Люк упомянул, как бы между прочим, что проиграл пятьдесят тысяч марок, словно это не имело никакого значения. Руфус мог только дивиться его наглости. А дурочке Линнели было невдомек, что Люк, которому она готова была ноги мыть и эту воду пить, столь близко подвел ее к участи уличной девки.
Тогда Руфус не проронил ни слова обвинения или угроз. Не хватало еще того, чтобы в столь опасный для нее момент сестра хлопнула дверью и пошла скитаться с Люком по притонам. Уж она-то нашла бы способ оправдать любимого и обвинить брата. По воровским меркам Руфус сам виноват, что почти что сунул деньги в руки пьянице и игроку… А уж в отшибленной от любви голове Линнели так все перекрутится, что Люк святым выйдет. Пришла же брату в голову блажь открыть какую-то сырную лавку и влезть из-за этого в долги! У самого ничего из этого не получилось, вот и не надо было занимать! А Люк проигрался случайно, с кем не бывает…
А впрочем, по большому счету так оно и есть – он, Руфус, виноват, что не подумал о беспредельной наглости Люка. Он же виноват в том, что никак не может разлучить Линнель с этим подонком. И сейчас, когда над ней нависла угроза попасть в лапы людям Эша, ругаться с ней не стоило. Разбираться будут потом, когда опасность минует…
Продолжение следует. Ведьма и охотник. Неомения. Глава 127.