Мысленные заметки Уорнера. День 18
Я следую за ней, когда мы покидаем мою комнату, и мое приподнятое настроение остается за закрытой дверью. Мы идем по коридору, я шепчу ей слова о ее будущем величии, сохраняя лицо регента и главнокомандующего сектора. Правда, в которую я безусловно верю, и в которую я хочу, чтобы и она поверила тоже. Но мысли мои тем временем о том, как уберечь ее от опасности прямо сейчас, в ее нынешнем состоянии. Она еще не оперилась, не стала на крыло, и до тех пор, пока это не произойдет, ей нужна чья-то поддержка. Она ей действительно нужна.
Я чувствую ее смущение, волнение, но не из-за меня, из-за взглядов, направленных на нее. Неудивительно. Пространство вокруг нас буквально пропитано любопытством, заинтригованностью, и самое омерзительное – желанием.
Вчера они испытывали к ней отвращение. Ее рваная и грязная одежда с не самым приятным запахом, ее взъерошенные волосы и безумные глаза – все это вызывало у них чувство омерзения и превосходства. Но сегодня… сегодня они смотрят на нее совсем другими глазами.
Я был прав. Внешность, одежда - все это имеет для них очень большое значение. И они действительно не испытывают перед ней чувства страха. Все, как я и предполагал.
Слова отца снова звучат в моих ушах, пока я разговариваю с ней. Образы, которые он мне обрисовал, напоминают об ужасных сценариях развития ситуации.
Они хотят ее.
Даже жаждут.
Ее тело, облаченное в это короткое платье, больше не вызывает у них брезгливости, нет, совсем наоборот.
Я понимаю, что я должен отвести ее в ее спальню, оставить на попечение других людей, хотя и не доверяю никому из них. Здесь и сейчас. И я не смогу следить за ней беспрерывно, мне необходимо будет заниматься другими делами. Это неосуществимо. И от этого чувство негодования в груди становится почти невыносимым.
Как я, черт возьми, должен это сделать?
Как я, черт возьми, могу просто оставить ее вот так?
На данный момент у меня почти нет сомнений в Кенте или моих медиках, я уверен в надежности замков ее двери и системы слежения… Этого недостаточно. Я знаю, что этого недостаточно. У них все еще есть шансы, возможности. И риск ошибки все еще слишком велик. Это совершенно недопустимо. Я не уверен, что смогу держать ситуацию под контролем на расстоянии, а мне нужны стопроцентные гарантии.
Конечно, я надеялся, что им понадобится больше времени, чтобы утратить чувство опасения рядом с ней. Я недооценил их. Вероятно, то, что я прикасался к ней вчера, уже сыграло свою роль. Слухи быстро распространяются в столь закрытом обществе. И, возможно, если бы они хотели уничтожить ее, опасаясь, что это оружие может быть применено к ним, это было бы гораздо лучше. Если бы они ее боялись, если бы они видели в ней угрозу для себя, они бы не стали действовать поспешно. Подобные замыслы обычно требуют длительной разработки, планирования.
Но они не собираются ее убить. Они хотят ее…
Истосковавшиеся по женщинам, запертые в казармах мужланы. Они думают только об одном.
И я отчетливо ощущаю это прямо сейчас. Это их желание. Оно заполняет меня, отравляет, душит.
Мне нужно что-то решать, и мне нужно делать это прямо сейчас. Ничего не изменится, ни завтра, ни через неделю. Все будет становиться лишь хуже, чем дольше она будет ходить по этим коридорам. А откладывание работы с ней, к тому же, вызовет вопросы у моего отца. Более того, это негативно скажется и на ней тоже, так как она все еще нуждается как минимум в медицинской помощи. Так что это неподлежащий обсуждениям факт: сегодня она отправится в медицинское крыло, она будет проходить восстановительные процедуры, она будет ходить по коридорам, переходя из кабинета в кабинет. Они могут воспользоваться этими моментами. Врача могут вызвать в неподходящий момент, и они могут пробраться в медицинскую зону, подловить ее где-нибудь в слепой зоне, которые, к сожалению, все еще есть, и о которых они, возможно, знают.
Во мне закипает кровь, ненависть бурлит, выплескиваясь через край, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не подать виду. Потому что я чувствую их вожделение, которое они даже не пытаются скрывать. Я вижу их взгляды, которые они даже не пытаются спрятать. Эти жалкие ублюдки… они раздевают ее глазами, они облизывают губы, они ждут момента, когда я исчезну с радаров и оставлю их с ней наедине.
Коршуны, ожидающие, когда тигр насытится, чтобы полакомиться остатками.
Потому что она не кажется им такой уж устрашающей. Потому что грозное оружие и дикая кошка оказалась молодым и сексуальным телом.
Я знаю, что я сделал бы, если бы это случилось. У меня есть точный, посекундный план действий. Но я никогда не прощу себе, если допущу, чтобы с ней случилось нечто подобное. Я не могу ее так подвести, так подставить.
Безусловно, она очень сильная, она храбрая, она способна бороться. Проблема в том, что она не станет этого делать, она не будет себя защищать, потому что она себя ненавидит. Инстинкт самосохранения тоже не сработает, потому что они не собираются ее убивать. Они будут петь ей сладкие песни о том, что она сама этого хочет, и что это совсем не страшно, и что она может доставить им удовольствие. И она не будет сопротивляться, чтобы не навредить им, чтобы не покалечить их случайно. Слишком израненная, чтобы ценить себя так, как должен любой нормальный человек. Я боюсь, что она даже будет считать это справедливым, будет верить, что она заслужила нечто подобное.
Именно поэтому я действую на опережение.
Они должны понимать, с кем имеют дело.
Они должны ее бояться.
Я должен быть убежден, что даже если она будет ходить по этим коридорам полностью обнаженная, ни одна шваль не позволит себе похотливо взглянуть на нее. Уж лучше пусть они ее боятся. Уж лучше пусть они ее ненавидят.
Хотя я знаю, что наврежу ее моральному спокойствию своими действиями, я не испытываю чувства вины за то, что я собираюсь сделать дальше. Я убью двух зайцев одним выстрелом. Отец получит свои доказательства, и, может быть, начнет чуть больше уважать ее. Тогда, возможно, он перестанет рассматривать ее лишь как мой объект для забав и наконец-то начнет допускать, что она может быть ценна. Мне будет достаточно, если он просто на время перестанет строить козни за моей спиной и торопить нас. Солдаты же надолго отучатся воспринимать ее как тело. Хотя, скорее, они как раз таки начнут воспринимать ее как тело, но дарящее не наслаждение, а боль, мучение и смерть. Потому что угроза перестает казаться лишь потенциальной, когда пули начинают свистеть у твоего виска.
Я сканирую пространство вокруг нас и улавливаю самую буйную энергию. Один взгляд на него заставляет меня удивиться, как ему еще удается удерживать слюни внутри его поганого рта. Я подзываю его и делаю то, за что она будет меня ненавидеть. Я это знаю. Но я должен ее защитить, пусть даже и такой ценой. Пусть она думает, что я делаю это в качестве эксперимента, что так я тестирую ее силы. После моего предложения прикоснуться ко мне это будет выглядеть вполне логично и закономерно. Я мало забочусь об этом прямо сейчас. Сейчас я должен сделать все, чтобы максимально обезопасить ее.
Все происходящее дальше превращается в настоящее безумие. Страх и ужас сплетаются в тугой клубок, в воздухе пахнет отчаянием и смертью. Его ужас, ее ужас, щекочущее нервы любопытство остальных солдат, и моя собственная ярость замешиваются в горький коктейль, который мне приходится выпивать залпом, чтобы удержать его в себе, чтобы окончательно не потерять самообладание.
Он хотел заполучить ее. Он хотел прикасаться к ней. Он хотел ее. Что ж, он ее получил. Во всем ее великолепии. И я смотрю на это с извращенным наслаждением. На страх и раболепие, сменяющие вожделение в его глазах, на ее страх и неверие в ужас происходящего. Я знаю, что она может себя защитить. Я хочу, чтобы она могла себя защитить. Но пока она боится делать это сама, я буду делать это за нее.
Я никому не позволю причинить ей вред.
Не снова.
Она пытается убеждать, она умоляет меня, но я безжалостен. Ее слова, просьбы, мольба не трогают меня. Совсем. Ее стыд и отвращение к себе нисколько меня не беспокоят. Слезы, которые душат ее, ее безумные влажные моргающие глаза, ее редкое, почти пропадающее дыхание, словно она боится позволить себе даже такую роскошь, как кислород.
Я вижу другую картину. Ее перепуганное лицо, когда они прикасаются к ней. Ее крики, когда они оскверняют ее тело. Ее слезы, когда они хохочут, надругиваясь над ее ртом. Она не понимает. Она не знает, на что способно стадо этих зверей. Но я знаю. Я видел их преступления, я видел результаты их варварского пиршества на гражданских. Я видел, что они творили с невинными людьми, подчиняясь воле моего отца и действуя по собственной инициативе. Я видел, как они разграбляли человеческие жизни, лишая людей всего, что у них было, от чести и достоинства, до жизни, чувствуя свою абсолютную безнаказанность. Это не считается военным преступлением, это расценивается как превентивные меры.
И он дал мне понять, что у них все еще есть варианты, даже если они не могут коснуться ее кожи.
Крик Дженкинса – сладкая песня для моих ушей.
Я надеваю перчатки, чтобы иметь возможность вмешаться, если будет нужно, и наблюдаю за развитием ситуации на некотором расстоянии. То, что происходит дальше, заставляет меня замереть. Я говорил ей, что ей нравится доминировать. Из-за ее поведения. Но что касается ее силы, это было не больше, чем предположением. Но я удивлен, что реальность оказывается именно такой, как я и думал.
Ей нравится это.
Нет, не просто нравится.
Меня сносит такая волна наслаждения, что на мгновение я теряю из фокуса все остальные чувства и эмоции, весь ужас и панику, злорадство и облегчение, что это не они на его месте.
Она в экстазе.
Она испытывает настоящее блаженство.
Она не может остановиться.
И она прекрасна.
Она настолько прекрасна, что я позволяю себе утратить полный контроль на мгновение.
Ее губы ярко-алые, еще щеки порозовели, ее глаза сияют ярким блеском, рот полуоткрыт и взгляд расфокусирован, веки полуприкрыты. Мне кажется, она могла бы застонать, скорее, она стонет от наслаждения, но делает это беззвучно. И эта картина поражает меня.
Дженкинс падает, тянет ее за собой. Она не сопротивляется.
Я боюсь за нее, так что я говорю, что этого достаточно. Но она меня не слышит. Это нездоровая реакция, нездоровое удовольствие. Это может казаться чем-то положительным. Она не ощущает никакого негатива. Но я знаю, что это не так. Потому что я знаю, что это напоминает. Не физическое наслаждение. Это похоже на действие наркотика. Это поглощает ее, лишает рассудка, заставляет чувствовать себя на вершине мира. Но на самом деле это разрушает.
Я хватаю ее и оттаскиваю от ее жертвы. Она борется со мной изо всех сил, как безумная. Внезапно в ее теле так много силы. И это еще больше пугает меня. Потому что в ней не может быть силы. Она ослаблена после восьми месяцев заключения. Но я едва могу справиться с ее неожиданно агрессивной реакцией, не причиняя ей вреда.
Как только мне удается оторвать ее от кожи Дженкинса, она обмякает в моих руках, прижимается ко мне, затихает, будто ища спокойствия. Все вокруг безумно напуганы, мне плевать на них. Я волнуюсь за нее. Я вдруг понимаю, что принял поспешное решение. Я поторопился, форсировал события и этим самым мог ей навредить.
Все же у нее хватает сил посмотреть на меня и попросить позаботиться о Дженкинсе. Я пытаюсь ее успокоить, глажу по волосам, но она настойчива. В ней так много эмоций, так много страхов и ненависти, и решимости, и силы, и слабости одновременно. Я выполняю ее просьбу, и только тогда она позволяет себе потерять сознание.
Я смотрю на ее обмякшее тело несколько мгновений. На ее закрытые глаза, чуть приоткрытый рот, упавшую руку. Потом оглядываюсь вокруг, оценивая обстановку. Я вдруг замечаю флакон духов неподалеку. Должно быть, она выронила его в какой-то момент. Я ухмыляюсь, беру бутылек в правую руку, а потом завожу ее под ноги Джульетты, чтобы подняться вместе с ней на моих руках и отнести ее в спальню.
Мне хочется унести ее обратно к себе. Но я не могу. Как только мы оказываемся в ее комнате, я укладываю ее на кровать, ставлю духи на тумбочку рядом с кроватью, поправляю ее руки, накрываю одеялом, убираю прядь волос с ее лица. Я знаю, что он может это увидеть. Но мне плевать. Она ведь сделала то, что он хотел.
Я надеюсь, что это просто перенапряжение и она должна сейчас прийти в себя. У нее нормальный пульс, нормальное сердцебиение, нормальное дыхание. Однако время идет, а она не пробуждается.
Я подношу запястье ко рту и вызываю медиков. Им требуется время, чтобы добраться до нас, и до этого момента я продолжаю смотреть на нее. Она снова бледна, и в ней сложно узнать ту девушку, которая только что пылала жизнью и разрушением.
Они говорят мне, что она в порядке, и мне нужно просто дать ей время. Но это звучит нелепо. Люди, с которыми все в полном порядке, не лежат без сознания на протяжении сорока минут. И все же я не спешу паниковать. Возможно, они правы. Может быть, это отняло у нее слишком много сил, и ей просто нужно поспать.
Конечно, мне хочется остаться, конечно, я хочу быть рядом, когда она проснется, чтобы лично убедиться, что с ней все хорошо. И, безусловно, ей захочется высказать мне свое недовольство, накричать, задать вопросы… Я ненавижу, что я не могу себе этого позволить. Я уже пропустил одну важную встречу, и я никак не могу отложить вторую. Если бы это касалось только внутренних дел сектора, я бы нашел варианты. Но я не могу отменить встречи, касающиеся взаимодействия с другими континентами. Это вызовет интерес отца, а это последнее, что мне сейчас нужно. Он должен быть уверен, что я все держу под контролем.
Я жду так долго, как только могу. Но в конечном итоге мне приходится вызвать Кента. Я говорю ему, что он отвечает за нее ценой собственной жизни. Он тоже был среди солдат, он видел, на что она способна. Но он не боится ее. Вместе с тем он не испытывает и вожделения. Это лучший расклад, на самом деле. У него нет повода ей вредить. Думаю, ему жаль ее. И все же я не собираюсь спускать с него глаз.
Глубокий вздох, и я с тяжелым сердцем оставляю ее на попечение другого мужчины.
1 глава | предыдущая глава | следующая глава
Первая книга "Разрушь меня снова"
