Кукушки. Глава 24
Весть о том, что в деревне появились стрельцы быстро пронеслась по домам, заставила осторожничать и ходить с оглядкой всех кокушенцев. Не к добру приезжают они, обычно несут с собой угрозу, особливо раскольникам. Притаились деревенские жители, гадают какая нелегкая занесла в такую даль стрельцов, по чью душу приехали они и почему никого не заарестовывают и с собой не увозят? Думно и Феофану, не за ним ли послан отряд стрельцов? Знал он, что стрельцы могли выполнять не только царские поручения, но и отдельных богатых людей, в том числе, имеющими высокие церковные саны.
Хороша была стрелецкая жизнь до того, как на престоле утвердился Пётр Алексеевич. Получали они неплохое жалование, скажем, рядовым, положено было жалованье четыре-пять рублей в год. Неплохая сумма получалась, на которую можно было построить неплохой деревянный дом. А уж если стрелец взялся за стройку, то и денег на неё могли выдать отдельно.
Помимо этого, люди сказывали, выдавали им также по 12 четвертей ржи и овса, хлебное вино, стандартное вооружение и боеприпасы, регулярно выделяли сукно на пошив кафтанов и дополнительно одаряли деньгами по праздникам. И даже на войне не возбранялось им собирать трофеи и мародёрствовать. А уж в мирное время, сам Бог велел, занимались они ремеслами и торговлей, освобождаясь при этом от уплаты налогов и могли надеяться на то, что их сыновья будут зачислены в стрелецкое войско.
Обычно стрельцы не бедствовали, только если задерживали жалование в смутный год, да начальник самодур лютовал. Да и внешне на них было любо-дорого посмотреть, кафтаны на них красные, сапоги кожаные, шапки набекрень, взглянешь и душа в пятки уйдёт от страха. Правда и за царские дары требовалось от них многое: под запретом было пьянство, нехорошие женщины и игры, отступивших наказывали батогами, напрочь отбивая у отступившихся желание ещё раз нарушить правило.
Знал Феофан, что были стрельцы храбрыми и фанатично преданы своему делу, поэтому избегал встречи с ними на кокушенских улицах, опасаясь за собственную жизнь.
Хоть и в глуши находилась деревня, но слухами, как говорится, земля полнится, не жаловал новый самодержец стрелецкое войско, как делали это его предшественники. Живы были в его сердце детские воспоминания о том, как поднимали они бунты, недовольные низким жалованием, как продвигали на престол своих ставленников.
И хотя они поддержали его в Северной войне и бились под Нарвой, при Эрестфере , Фрауштадте и других местах, проявили себя под Полтавой в составе Ямбургского и Каргопольских полков доблестно сражаясь в гарнизоне укрепленного лагеря и на редутах не отступая, всё же Петр своим указом упразднил стрелецкое войско в Москве. Но в других городах стрельцы ещё долго дослуживали на сторожевой и гарнизонной службе, в том числе и в Тобольске.
Дмитрий Иванович сидя у стены сенника, в котором они ночевали наблюдал как Любава с младшими детьми и невестками снуют по двору, выполняя привычную работу. Посвятивший свою личную жизнь ратному делу он семьи не имел, да что там говорить и приличным домом так и не обзавёлся. Родители его давно умерли, не дождавшись сына, родных разбросало по свету и жил он, как неприкаянный пёс, забыв, что такое семья и какой она должна быть.
Сейчас, живя на подворье Костоламовых видел он, как заботились они друг о друге, помогали родственникам, много молились в своих избах думая, что он об этом не знает и жили той жизнью, о которой ему оставалось только мечтать. Он вздохнул, вставая со скамьи и подхватывая из рук Любавы тяжелые деревянные бадьи что несла она в избу.
-Жарко нынче, -с благодарностью сказала ему женщина, открывая перед ним дверь в дом, -зашли бы, охолонились чутка, велю Анфимке принести с ледника холодной простокваши, -сказала она ему, показывая, куда поставить ведра. Женщины в деревне не боялись никакой работы, выполняя и самую тяжелую, пока мужчины находились в полях.
-А правду сказывают, что царь наш город новый выстроил, на болотах? – спросил его Анфимка, заскочивший в дом вслед за ними.
-А вот принеси мне простокваши и узнаешь, -улыбнулся ему Дмитрий Иванович, радуясь его живости и неуемной энергии. Нравился ему этот мальчонка, не по годам умный и в тоже время какой-то непохожий на других детей, словно внутри него горел свет, ровный, гладкий, теплый, притягивающий и манящий. Не было у стрельца родных детей, как говорится, у рук не бывало, тогда почему среди десятка других он выбрал именно этого мальчика?
Сам он мало что знал о новом городе, не сподобилось бывать там, но представление имел, о чем незамедлительно и начал рассказывать Анфиму, дождавшись простокваши.
-Царь наш, после того как взял крепость Ниеншанц, однажды решил поехать в новые земли, чтобы осмотреться там и прикинуть что к чему. И вот идёт он по острову, вдруг остановился, нагнулся и вырезал солдатским штыком два куска дерна.
-Зачем? И откуда у него штык? Он же царь! –перебил его нетерпеливый маленький слушатель, который впитывал в себя всё новое, как дерево воду после длительной засухи.
-А ты слушай и не перебивай! У стрельца взял, –окоротил его Дмитрий Иванович, улыбаясь глядя на Любаву, которая расставляла по скамье вымытую у колодца посуду. Нравилась она ему очень: тихая, услужливая, но в то же время с каменным стержнем внутри. Видел он как ловко управляла она многочисленной семье, мечтал о том, чтобы такая женщина стояла за его спиной, подавая пищаль в случае опасности.
- Значит вырезал он дерн положил его крестом и сказал: «Здесь быть городу»!
-Да ну! – Анфим подвинулся к нему поближе, предчувствуя что-то интересное впереди.
-А в небе в это время появился орёл и начал парить над ним, куда царь, туда и он, а опосля исчез. Вот так-то, -закончил свою речь гость и встал, намереваясь выйти из дома.
-И это всё? –разочаровано спросил мальчик.
-Вечером побалакаем, -отрезал стрелец, -служба зовет, -сказал он и посмотрев на Любаву вышел.
-Шёл бы ты, соколик мой, да бабушке простоквашки отнёс, -Любава подошла к сыну и погладила его по голове.
-Не хочу, -дернулся он. С приездом стрельцов он очень изменился, с восхищением рассматривал их оружие и раскрыв рот слушал вечерами их бесчисленные байки, - она меня опять к Пелагее потащит, а там петух клевачий и соседские мальчишки дерутся!
-Постой, вы ходите с бабушкой в Родионовский околоток? А зачем?
-Она говорит, что Пелагея помогает ей от боли в ногах избавляться, знает нужные травы и настои делает, -доложил сын. У матери действительно опухали ноги, были в нарывах и язвах, сказывалось её прошлое. В том, что она обратилась за помощью к Пелагее тоже ничего странного не было, хоть и были они теперь разных толков, но ведунья принимала всех и в родах не отказывала.
-Бабушка больна, а ты ей в помощи отказываешь нехорошо это, не по-людски, разве сложно тебе проводить её до Пелагеи? Вот вернется тятя с поля, всё ему расскажу, -пригрозила сыну она, осерчав на него за непослушание.
-Бери простоквашу и шагай! –приказала она, глядя на упрямо вздернутый нос сына, замечая, как наполнились слезами его глаза. Если задержатся стрельцы надолго в Кокушках, подумала она, многое произойти может, раз уж собственный сын начал гонор свой показывать.
Феофан, крадучись и оглядываясь по сторонам шагал к дому наставника. Родион был в поле, наказав помощнику спрятать в лесу книги и иконы, которые находились в его избе. Хоть и нервировало всех присутствие чужих людей в деревне, но от обычных забот никуда не деться не запасёшь сена летом, останешься без скотины, поэтому безлюдны были улицы.
Остались в Кокушках старики да старухи, приглядывающие за детьми, кое-кто из женщин, да он, по поручению наставника. Другие своё добро давно от лихих людей в потаенных местах укрыли, только Родион всё тянул и ждал чего-то, словно надеялся, что стрельцы просто так уберутся восвояси.
Уложив схорон в сундук, Феофан за деревнею, минуя основные улицы, потащил его на своих плечах в сторону леса. Здесь и встретился ему случайно, Дмитрий Иванович, прибывший в деревню по чью- то душу. Был у него наказ от самого митрополита Тобольского смуту в деревне не разводить, для начала приглядеться, и изыскать возможность привезти отступника тихо, чтобы ни одна собака о том не узнала. Была у митрополита своя забота по Феофану, но стрельцам о том было неведомо и в дальнейшем знать вовсе не обязательно.
-Далёко ли собрался, мил-человек? Может помощь нужна? –спросил он враз испугавшегося Феофана, не удержавшего сундука на плечах и уронившего его от неожиданности в придорожную пыль.
-Справляюсь с Божьей помощью сам, -ответил он незнакомцу, стараясь придать твердость своему голосу. Страх, липкий, слова смола сковал его тело, не давая даже нормально дышать, не то что двигаться.
-Было бы предложено, -стрелец внимательно посмотрел на него и пошагал прочь, а Феофан, придя в себя, тут же запаниковал, подняв сундук из пыли он тут же поспешил домой, забыв, что должен был укрыть его в лесу.
У ворот его дома сидела Секлетинья, на этот раз пришедшая одна и поджидавшая именно Феофана. Он протащил мимо неё сундук, укрыв его в амбаре и не глядя на гостью пошел было к крыльцу, но она, догнала его и остановила с разговором.
-Не спешите Феофан Терентьевич, -сказала она, схватив его за руку, тот поморщился, от старухи невыносимо пахло гноем, а её сочащиеся гноем и сукровицей ноги ужасно выглядели.
-Если ты к Пелагее, то она с детьми на покосе, я дома один, -неприязненно ответил он, вырывая свою руку.
-Это мне ведомо, оттого и пришла, ибо разговору нашему лишние уши вовсе не нужны, -отрезала старуха и он обреченно присел на ступеньку крыльца, от пережитого недавно страха его не держали ноги.
-Говори, да поспеши, у меня ещё есть дела! - сказал он, гадая что понадобилось от него матери Любавы. Та, переступив с ноги на ноги, опираясь на батожок из толстой, гладкой от её рук палки сказала:
-Анфим сын Любавы твой сын и я хочу, чтобы ты заявил на него свои права.
-Мой с-сын? –заикаясь переспросил он, хотя давно об этом знал. Общаясь с мальчиком на рыбалке видел он знакомые черты и ужимки, в которых узнавал себя.
-Твой! –твердо сказала и Секлетинья и с облегчением уселась на его место, когда он вскочил со ступеньки и заходил, прихрамывая возле крыльца, поднимая лаптями небольшие баранчики пыли под ногами.
-И что с того? Чего тебе надобно? –зло выкрикнул он в сторону гостьи.
-Ничего, -спокойно ответила старуха, -Любава много воли взяла, мне не подчиняется, дерзить вздумала, а ведь я мать! Не ей, а мне большухой надобно быть, мне и службы проводить! Хочу, чтобы Савин погнал её прочь! Прелюбодейке не место в нашей семье!
-Давно ли эта семья стала твоей? И потом, с чего ты взяла, что Савин оставит тебя и не погонит прочь вслед за женой? –Феофан никак не мог поверить, что столько событий свалилось на него в один день: и стрелец, невесть как попавшийся ему по пути в лес и эта старуха, явно выжившая из ума, иначе как объяснить то, что она сейчас говорит?
-Не посмеет! Матерью и отцом наученный с уважением к старости относится, не возьмёт такой грех на душу!
-Ты ещё глупее, чем я думал!
-Не понять тебе, ты, твоя жена, как и я пришлые здесь, а они, с кровью матери некоторые каноны в себя впитали и никогда ими не поступятся.
-Почему сама Савину об этом не скажешь? –задал ей резонный вопрос Феофан.
-Э, нет, быть вестником дурных известий я не желаю, знаю, что с такими может быть, а вот ежели ты в течении трех дён сил в себе не найдёшь, расскажу о тебе стрельцу главному, ты ж у нас отступник от веры? Не по твою ли душу они явилися? Расскажу и покажу, где живёшь ты и чем дышишь! Славно ли, от веры своей отказался, на Пелагее женился, а законный ли это брак в глазах твоей веры? Нет! То-то же! Так что думай, Феофанушка, да не медли, хочу ещё чуток пожить, да не приживалкой, а полноправною хозяйкою в избе! Гостья, держась за трухлявые перильца с трудом поднялась, распрямилась, опираясь на свою палку.
-Хозяин из тебя так себе, непутевый, прямо скажу, -сказала она, постучав батожком по жерди, заменяющей собой перильце, та, хрустнув, переломилась. Гостья хмыкнула довольно и тяжело переставляя больные ноги поплелась со двора. Вот оно-гнилой овощ, который всю корзину с урожаем испортит! Ползёт от него гниль, расползается, калечит судьбы чужие. Наломает дров Феофан, как пить дать, наломает!