— Что вы, голубушка, не понимаете? Умерли вы. Безвозвратно умерли. И сидим мы с вами теперь не где-нибудь, а в предбаннике вечности, так сказать.
Валентина Сергеевна посмотрела на старичка недоверчиво. Маленький, сухонький, с бородкой клинышком и глазами, излучающими неестественный голубоватый свет, он был одет в странный серый костюм, наподобие больничной пижамы. Они сидели в каком-то невнятном пространстве, словно сотканном из ватных облаков, в которых просвечивали тонкие лучи-струны.
— Как это умерла? — Валя ощупала своё лицо, руки, туловище. Всё было на месте, вот только пальцы проходили сквозь ткань одежды, как будто та была соткана из тумана. — Я же вот она, сижу перед вами. Живая!
Старичок усмехнулся. Усмешка получилась не злой, скорее сочувственной.
— То, что вы сидите и разговариваете со мной, не означает, что вы живы, Валентина Сергеевна. Помните что-нибудь? Как это случилось?
Валя наморщила лоб. Память подводила её. Как сквозь вату вспоминалось: утро, дом, кухня, боль в груди... Потом — пустота.
— Сердце? — догадалась она.
— Да, голубушка, сердце. Не выдержало оно. А теперь у нас с вами есть несколько дней. Можете посмотреть, кто о вас плачет, кто добрым словом вспоминает. А потом... — старичок сделал неопределённый жест рукой вверх.
— А потом — что? — Валя почувствовала, как внутри разрастается холодное, липкое чувство страха.
— А это уж как заслужили, — ответил старичок и, взяв её за руку, повёл за собой.
Валя не помнила, как они оказались в здании её бухгалтерии. Просто в одну секунду туманное марево расступилось — и вот они уже стоят посреди кабинета, где она проработала последние пятнадцать лет своей жизни. Тридцать восьмой кабинет стал для неё вторым домом. Даже запах здесь был какой-то... родной, что ли: смесь канцелярского клея, чуть кисловатой офисной пыли и дешёвого кофе, который они заваривали по утрам.
Рита и Кира стояли у окна, разговаривая вполголоса. Валя инстинктивно двинулась к ним — поздороваться, обнять, но старичок придержал её за локоть.
— Они вас не видят и не слышат, голубушка. Вы — тень, наблюдатель. Послушайте лучше, о чём они говорят.
— ...так жалко Валюшу, — Рита вздохнула, поправляя причёску. — Кто же знал, что так получится?
Валя улыбнулась. Всё-таки хорошие они девочки, переживают.
— Да, неожиданно, конечно, — кивнула Кира, отхлёбывая кофе из чашки. Валиной чашки — с синими незабудками по краю. — Хотя лично я давно замечала, что она неважно выглядит последнее время.
— И не говори, — подхватила Рита. — Помнишь, как она на прошлой неделе забыла внести платёжку "Востоксервиса"? Старенькая стала. А стол её, кстати, теперь кому достанется? Тут окно, вид хороший...
— Я уже с Иваном Палычем говорила, — с заговорщицким видом ответила Кира. — Он сказал, что я могу переехать. У Вали все документы в идеальном порядке, так что проблем с передачей дел не будет.
— А её компьютер? У неё же новый поставили, с большим монитором...
— Компьютер тоже мне, куда ж его? — Кира пожала плечами, словно это было самоочевидно.
Валя почувствовала, как что-то оборвалось внутри. Девочки, которых она пятнадцать лет учила работе, с которыми делилась секретами бухгалтерского учёта, которым покупала конфеты к чаю и дарила подарки на дни рождения, — эти девочки даже не погоревали толком, а уже делят её стол, её компьютер, её место.
— Я же вам, как родная была, — прошептала Валя, хотя знала, что её не слышат. — И всегда заступалась за вас перед руководством...
— Жизнь, голубушка, — покачал головой старичок. — Пойдёмте дальше, не стоит зацикливаться на неприятном.
Но Валя не могла двинуться с места. Девочки начали перебирать её вещи в тумбочке стола, решая, что оставить себе, а что отдать уборщице. Рита примерила Валину любимую кофейную кружку, затем отложила её со словами: "Не, какая-то она старушечья".
Валентина Сергеевна почувствовала, как внутри поднимается обида, горькая и жгучая, как рвотный спазм. Даже не вспомнили добрым словом, ничего, кроме той платёжки...
За соседним столом Валя заметила молодого сотрудника Славу, который сидел, уткнувшись в монитор, но явно прислушивался к разговору. Три дня назад она отчитала его за ошибку в квартальном отчёте, причём сделала это громко, при всех. Слава тогда побледнел и ничего не сказал, только сжал губы, а глаза у него стали совсем мальчишеские, беззащитные. Валя вспомнила, как говорила ему: "Таким, как ты, не место в бухгалтерии! Разве можно доверить серьёзные документы человеку, который элементарных вещей не понимает?"
Теперь Слава сидел, сгорбившись, и что-то быстро печатал. На его мониторе Валя увидела открытое письмо: "Уважаемый Иван Павлович, прошу рассмотреть мою кандидатуру на должность старшего бухгалтера..."
Валя почувствовала укол стыда. Парнишка, конечно, совершил ошибку, но ведь это была его первая серьёзная работа. А она накинулась на него, как... Как на врага какого-то. Почему? Потому что день был тяжёлый? Потому что давление шалило? Или потому что видела в нём молодую замену, которая вот-вот придёт на её место?
— Идёмте, Валентина Сергеевна, — мягко потянул её за рукав старичок. — Есть ещё места, которые нам нужно посетить.
— А сестра моя, Лена? Она знает? — спросила Валя, когда они оказались в каком-то промежуточном пространстве, похожем на длинный светлый коридор.
— Пока нет, голубушка. Сестрица ваша сейчас в Доминикане, в отпуске. Телефон отключен — роуминг дорогой. Вернётся через три дня и узнает.
Валя почувствовала странное облегчение. Что-то внутри хотело отсрочить печальную новость для сестры, сохранить ей эти дни беззаботного отдыха. Хотя было и другое чувство — словно несправедливо, что там, в реальном мире, кто-то ещё не знает о её, Валиной, смерти, и продолжает жить как ни в чём не бывало.
— Хотите посмотреть, что сестра делает прямо сейчас? — предложил старичок.
Валя задумалась, потом отрицательно покачала головой.
— Нет, не хочу. Пусть отдыхает. Знаете, я ведь так ей и не сказала... — она запнулась. — Не сказала, что люблю её. Что горжусь ею. Мы с детства как-то... не очень. Соперничали всё время. Я старшая, на мне ответственность, а она — младшенькая, папина любимица...
— Всегда так, — кивнул старичок. — Мы почему-то думаем, что у нас впереди вечность, чтобы сказать важные слова.
Они побывали у Вали дома, но там было пусто — муж Николай куда-то ушёл. Зато Валя увидела своих подруг, Галю и Аришу, которые сидели в кафе и пили чай.
— ...горе-то какое, — говорила Галя, промокая глаза салфеткой. — Валечка наша... Я до сих пор поверить не могу.
— А как мы на прошлой неделе с ней созванивались, — вздохнула Ариша. — Она ещё говорила, что к врачу собирается, давление померить...
— Да всё некогда ей было, — с горечью произнесла Галя. — Всё работа да работа. Я ей сколько раз говорила: "Валюш, береги себя", а она только отмахивалась: "На пенсии наотдыхаюсь"... Вот и отдохнула, царствие ей небесное.
— А помнишь, как она нас пирогами угощала? — Ариша улыбнулась сквозь слёзы. — Никто так вкусно не пёк. Особенно те, с капустой, по бабушкиному рецепту...
— Я ведь рецепт просила, — кивнула Галя. — А она всё обещала записать и принести. Теперь никогда уже...
Валя слушала их, и ей было тепло и грустно одновременно. Они помнили её настоящую — не просто как сотрудницу, которая сидела за нужным столом, а как человека с его рецептами, привычками, словами. Они действительно скорбели, и это было... утешительно?
— Хорошие у вас подруги, — заметил старичок. — Настоящие.
— Да, настоящие, — эхом отозвалась Валя. — Только я и им не успела многое сказать. Всё откладывала, думала — потом, потом... А потом не наступило.
Когда они вернулись к Вале домой, там уже был Николай. Муж сидел на кухне, перед ним стояла бутылка водки, наполовину пустая, и стакан. Лицо его было опухшим и красным.
— Коля, Коленька, — прошептала Валя. Все прежние обиды, накопившиеся за тридцать лет брака, вдруг схлынули. Перед ней сидел не тот черствый, вечно недовольный мужчина, который в последние годы только и делал, что попрекал её за каждую копейку и каждый грамм лишнего веса. Перед ней был постаревший, сломленный человек, по-своему переживающий потерю.
В комнату вошла незнакомая женщина средних лет.
— Николай Иванович, я посмотрела комнату. Меня всё устраивает, могу хоть завтра заезжать, — сказала она.
Валя растерянно посмотрела на старичка.
— Он что, уже сдаёт нашу спальню?
Старичок пожал плечами, не комментируя.
— Заезжайте, Людмила Павловна, — хрипло ответил Николай. — Только вот эти шкафы надо будет освободить. Там вещи... её... Я уже кое-что Машке отдал, дочке соседской, они с Валей один размер носили. Остальное можно на барахолку отвезти, может, копейку какую выручу...
Валя почувствовала, как что-то обрывается внутри. Не прошло и двух дней, а он уже раздаёт её вещи? Сдаёт их комнату? Всё, что от неё осталось — это несколько платьев, которые он хочет продать на барахолке?
Но через секунду пришло другое чувство — странное смирение. А чего она ждала? Что он будет хранить её платья как реликвии? Устроит в их спальне мемориальную комнату? Они уже давно жили как чужие, хотя и под одной крышей.
— Видите, Валентина Сергеевна, — тихо произнёс старичок, — как быстро жизнь занимает место смерти. Пустота не терпит пустоты.
— Да, — ответила Валя. — Только вот он... Я ведь любила его когда-то. Очень любила. Но это было так давно, что кажется — в другой жизни и с другими людьми.
Она подошла к мужу, попыталась коснуться его поседевшей головы. Рука прошла сквозь, словно через туман. Николай вздрогнул, словно почувствовав что-то, и вдруг его лицо исказилось. Он закрыл глаза рукой и заплакал — беззвучно, только плечи дрожали.
— Пойдёмте, — сказал старичок. — Есть ещё одно место, которое нам нужно посетить.
Они оказались в соседней квартире. Валя не сразу узнала обстановку — она редко бывала у соседей. За столом сидел мужчина лет шестидесяти, опрятный, с аккуратной сединой на висках. Он что-то писал в толстой тетради.
— Пётр Николаевич? — удивлённо произнесла Валя. — А что мы здесь делаем?
Старичок не ответил, только кивнул на тетрадь соседа. Валя подошла ближе и заглянула через плечо Петра Николаевича. Он писал стихи. И первые строчки, которые она увидела, заставили её замереть:
"Я не успел сказать, как дорог мне был свет
Твоих случайных встреч в подъезде и в саду.
Теперь тебя уж нет, и смысла больше нет
В моих пустых стихах, что я пишу в бреду..."
Пётр Николаевич отложил ручку, закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.
— Валечка, Валечка, — прошептал он. — Как же так...
Валя в растерянности посмотрела на старичка.
— Что это? Я же... Мы едва здоровались с ним на лестнице. Обычный сосед, тихий, интеллигентный...
— А вы не чувствовали? — спросил старичок. — Никогда не замечали его взгляда? Не удивлялись, почему он всегда так вовремя выходит, когда вы возвращаетесь с работы?
— Но мы почти не общались! — воскликнула Валя. — Пару раз он помогал мне донести сумки, когда лифт ломался. Один раз починил кран на кухне, когда Николай был в командировке... — Валя запнулась. — И ещё... цветы. Два года назад, в мой день рождения, кто-то оставил букет возле двери. Николай сказал, что это не от него...
Старичок кивнул.
— Пятнадцать лет, — сказал он. — Пятнадцать лет этот человек любил вас тихо, без надежды на взаимность. Просто потому, что вы освещали его жизнь.
Валя прикрыла рот рукой:
— Но почему он никогда...
— А что он должен был сделать? — старичок развёл руками. — Вы были замужней женщиной. Он уважал ваш выбор, ваш брак. Он просто любил вас — издалека, молча, без надежды.
Валя смотрела на сгорбленную фигуру соседа, и что-то внутри неё переворачивалось, рушилось, меняло конфигурацию. Как много она не знала, не видела, не понимала...
— А теперь, Валентина Сергеевна, нам пора, — сказал старичок.
— Куда? — в голосе Вали прозвучал страх.
— Туда, где ждут всех, кто завершил свой земной путь.
— Но я не хочу! — Валя вдруг почувствовала, как в ней поднимается волна протеста. — Я же ничего не успела! Не сказала сестре, что люблю её! Не передала Галине рецепт пирогов! Не извинилась перед Славой! И даже не знала, что рядом со мной жил человек, который...
Старичок улыбнулся — мягко, понимающе:
— Все так говорят, голубушка. Все хотят вернуться и что-то исправить. Но таковы правила. Идёмте.
Он протянул ей руку, и в этот момент что-то в Вале сломалось окончательно. Горечь, обида, сожаление — всё переплавилось в отчаянное, нечеловеческое "НЕТ!"
— Нет, — твёрдо сказала она. — Я не пойду. Я должна вернуться.
— Это невозможно.
— Но я должна! — закричала Валя, и этот крик прошил пространство, как молния. — Должна!
Валентина Сергеевна открыла глаза. Потолок над ней был знакомым — с трещиной, похожей на молнию. Она лежала в своей постели, в своей спальне. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
— Жива, — прошептала она. — Это был сон. Просто сон.
Но в глубине души она знала, что это был не просто сон.
Ещё долго она лежала, глядя в потолок, вспоминая всё, что видела: бухгалтерию, Риту и Киру, делящих её стол, Славу с его беззащитным взглядом, Галю и Аришу в кафе, вспоминающих её пироги, мужа, раздающего её вещи... И Петра Николаевича, пишущего стихи о ней.
Утром, за завтраком, Николай что-то привычно бурчал про то, что яичница пересоленная, а кофе слишком слабый. Валя смотрела на него и видела не мужа, а чужого, постаревшего мужчину, с которым она по какой-то странной инерции продолжала жить вместе.
— Коля, — вдруг сказала она, — я хочу, чтобы ты съехал.
Николай поперхнулся кофе:
— Что?
— Съехал, — повторила Валя. — Мы давно уже не муж и жена. Просто соседи по квартире. Думаю, тебе будет удобнее жить отдельно.
— Ты что, сдурела на старости лет? — вскинулся он. — Куда я пойду?
— К Зинке своей, — спокойно ответила Валя. — Я же не слепая, Коля. Два года уже как не слепая.
Лицо Николая побагровело, потом резко побледнело:
— Черти тебя носили вчера в больнице. Может, там что в голову вкололи...
— Вколи-не вколи, а решение моё. Сегодня вещи собери, пожалуйста. Квартиру нашу я делить не буду, это мамино наследство, ты знаешь. А если начнёшь претендовать — у меня справка из больницы есть, как ты меня три года назад толкнул, и я руку сломала. Я тогда в полицию не пошла, пожалела тебя. А сейчас — пойду.
Она сама не узнавала свой голос — спокойный, твёрдый. Николай смотрел на неё с каким-то суеверным ужасом.
— Ну и чёрт с тобой, — наконец выдавил он, вставая из-за стола. — Доживай свой век одна, старая карга!
Валя даже не вздрогнула от его слов.
В бухгалтерии она первым делом подошла к Рите и Кире:
— Девочки, я вчера в больнице была, сердце прихватило. Врач сказал — на работу пока ни ногой, месяц минимум. Так что... — она вздохнула. — Придётся вам какое-то время без меня. А рецепт капустных пирогов, который вы просили, — она протянула Кире аккуратно исписанный листок, — вот, держите. Это бабушкин. Надеюсь, получится.
Рита и Кира смотрели на неё растерянно, словно не понимая, что происходит. Конечно, они ещё не обсуждали её стол и её компьютер, не делили её вещи. Всё это ещё только произойдёт — или не произойдёт вовсе.
Потом Валя подошла к Славе:
— Слав, ты прости меня за прошлую неделю. Наорала на тебя из-за ерунды, при всех... Нехорошо вышло. А отчёт ты, если хочешь знать, хороший сделал. Просто я... не в себе была.
Парень посмотрел на неё недоумевающими глазами:
— Да ничего, Валентина Сергеевна. Я не обиделся...
— И не думай никуда отсюда уходить, — добавила она тихо. — Из тебя выйдет отличный бухгалтер. А если что-то непонятно — спрашивай, не стесняйся.
После работы Валя первым делом позвонила сестре. Лена как раз прилетела из Доминиканы, загоревшая, счастливая.
— Валюш, ты чего? Что-то случилось? — удивилась она звонку.
— Ничего, Леночка, — ответила Валя, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Просто... я соскучилась. И знаешь, хотела сказать... Я тебя очень люблю. И горжусь тобой. Всегда гордилась.
На том конце провода повисла удивлённая тишина.
— Валюш, — наконец откликнулась Лена дрогнувшим голосом, — ты что, заболела?
— Нет, — улыбнулась Валя. — Наоборот, выздоравливаю.
Через неделю была Пасха. Валентина Сергеевна встала с утра пораньше и напекла куличей — целую дюжину. Два отнесла Гале и Арише, один отдала старушке-соседке на первом этаже. Один оставила себе.
Остальные куличи она разложила по пакетам — аккуратно, с салфетками и записочками. В каждой записке было какое-то тёплое слово для коллег, для знакомых, для сына двоюродной сестры, в гости к которому она давно собиралась.
Последний кулич она долго вертела в руках, не решаясь. Потом решительно написала на открытке: "Петру Николаевичу от соседки Вали. С праздником!"
Сердце колотилось, как у девчонки, когда она позвонила в дверь соседа.
Пётр Николаевич открыл почти сразу. На нём был домашний свитер, очки сидели чуть косо. Он удивлённо посмотрел на Валю, на пакет в её руках.
— Христос Воскресе, — сказала Валя, протягивая ему кулич.
— Воистину Воскресе, — машинально ответил сосед, принимая подарок. — Валентина Сергеевна, это очень... неожиданно.
Валя глубоко вздохнула и, решившись, выпалила:
— Пётр Николаевич, вы не хотели бы зайти ко мне на чай? Прямо сейчас?
Сосед смотрел на неё так, словно не верил своим ушам.
— С удовольствием, — наконец произнёс он. — Только дайте мне пять минут, я переоденусь.
Когда дверь закрылась, Валя прислонилась к стене и закрыла глаза. Внутри неё словно распускался цветок — тёплый, живой, настоящий. Это было чувство, которое она давно забыла. Чувство нового начала.
Сон — или не сон — подарил ей второй шанс. Шанс увидеть то, что раньше проходило мимо её внимания. Шанс изменить жизнь, сказать важные слова, разорвать душные связи и создать новые — живые, настоящие.
"Когда я действительно умру, — подумала Валя, — я хочу, чтобы рядом были люди, которые будут меня не только оплакивать, но и вспоминать с улыбкой. И я больше не боюсь. Ведь я уже знаю, каким будет мой путь. И он начинается прямо сейчас".
Звякнул дверной замок. Валя открыла глаза и улыбнулась. На пороге стоял Пётр Николаевич — в свежей рубашке, причёсанный, с едва уловимым запахом одеколона. В руках он держал томик стихов.
— Это Тютчев, — смущённо пояснил он, заметив её взгляд. — Подумал, может быть, вам будет интересно... Я давно хотел показать вам его поздние стихи. Там есть удивительные строки.
Валя отступила, пропуская его в квартиру. Ей казалось, что каждая деталь этого момента — и стоптанные тапочки в прихожей, и запах свежеиспечённых куличей из кухни, и солнечный свет, падающий из окна, — всё это складывается в какую-то новую картину мира. Картину, где есть место не только долгу, работе и привычке, но и чему-то ещё — чему-то настоящему, чего она так долго была лишена.
— Проходите, Пётр Николаевич, чайник уже кипит.
В кухне было светло и уютно. Валя расставила чашки — праздничные, из сервиза, который обычно стоял нетронутым в серванте. Расположила на блюде ломтики кулича. Руки немного дрожали, и она сама себе удивлялась — когда в последний раз волновалась вот так, по-девичьи, приглашая мужчину на чай?
Пётр Николаевич сел за стол, аккуратно положив книгу рядом с собой. Был в его движениях какой-то затаённый трепет, словно он боялся спугнуть этот момент, не верил в его реальность.
— Знаете, Валентина Сергеевна, — начал он, осторожно подбирая слова, — я давно хотел...
— Валя, — мягко перебила она. — Пожалуйста, называйте меня просто Валя. Мне так будет приятнее.
Пётр Николаевич замер на секунду, потом кивнул:
— Валя... — произнёс он, словно пробуя имя на вкус. И улыбнулся — открыто, светло. — А вы зовите меня Петя. Так меня в юности звали друзья.
Она налила чай — терпкий, ароматный. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, когда она передавала чашку, и от этого прикосновения Валя почувствовала лёгкий электрический разряд, пробежавший по коже.
Они говорили обо всём на свете — о книгах и стихах, о старых фильмах, о том, как изменился их район за последние годы, о цветах на подоконнике (у Петра Николаевича была целая коллекция фиалок), о местах, где они побывали и куда хотели бы поехать.
И постепенно Валя начала понимать, что всю жизнь она словно бежала по кругу — дом, работа, магазин, снова дом, снова работа... И в этой гонке не оставалось времени остановиться, оглядеться, всмотреться в лица людей вокруг. Увидеть того, кто всё это время был рядом.
— Я иногда пишу стихи, — признался Пётр Николаевич после третьей чашки чая. — Непрофессиональные, конечно. Для себя.
— Я бы хотела их услышать, — тихо сказала Валя.
Он смутился, но потом всё же достал из кармана сложенный вчетверо листок.
— Это... это о весне, — пояснил он. — О пробуждении.
Валя слушала, как его негромкий голос наполняет кухню, и думала о том, что, возможно, её сон был не предупреждением, не репетицией смерти, а напоминанием о жизни. О том, что нельзя откладывать на потом то, что действительно важно.
Когда Пётр Николаевич дочитал, в кухне повисла тишина — не неловкая, а тёплая, наполненная невысказанным.
— Останьтесь на ужин, — вдруг предложила Валя. — У меня есть все для пирога с капустой. Того самого, по бабушкиному рецепту.
Он посмотрел на неё долгим взглядом, в котором читалось столько всего — удивление, благодарность, надежда.
— С удовольствием, — ответил он. — И если вы не против... я мог бы помочь. Я неплохо справляюсь с тестом.
Они вместе готовили ужин. Петр Николаевич действительно умело раскатывал тесто, а Валя нарезала капусту и специи, рассказывая о секретах рецепта, который передавался в их семье из поколения в поколение.
Во время готовки их руки снова соприкоснулись, и на этот раз ни один из них не отстранился. Петр Николаевич осторожно накрыл её ладонь своей:
— Валя, я должен признаться... — начал он.
Она мягко прервала его:
— Я знаю, Петя. И... мне кажется, я тоже начинаю что-то чувствовать. Давайте просто дадим себе время. У нас его теперь достаточно.
За окном медленно опускались сумерки. В духовке румянился пирог, наполняя квартиру домашним ароматом. В эту минуту Валентина Сергеевна знала абсолютно точно: это был не конец, а самое настоящее начало.
И кто знает, может быть, когда придёт её час — настоящий, не репетиция — рядом с ней будут люди, которые не только горько заплачут, но и с улыбкой вспомнят всё то хорошее, что она успела им дать.
Ибо только любовь и память остаются после нас. И ещё — пирог с капустой, приготовленный по старинному рецепту, в доме, полном тепла и нежности.
🎀 Если история откликнулась — буду рада вашей поддержке 🌷
👉 Поддержать автора
Читайте также:
“Ты — худшая жена!” — Он сказал это на юбилее… А потом случилось...
Свекровь назвала меня прислугой в собственном доме. На следующее утро она уехала — и не вернулась
Мы радовались, что закрыли ипотеку… А потом свекровь заявила: "Квартира МОЯ — вы свободны!"
Диана | Гардероб по любви
64 года и ни одной морщины? Что делает Тильду Суинтон вечно молодой — стиль, тайны, энергия
Стилисты в восторге: эти юбки будут везде летом 2025 — уже в продаже
Мы радовались, что закрыли ипотеку… А потом свекровь заявила: "Квартира МОЯ — вы свободны!"