Мария осталась дома одна, на работу ходить было не нужно. Поначалу она постаралась занять себя домашними делами, чтобы не думать постоянно о Сергее. Затеяла большую уборку в доме, на скотном дворе принялась наводить порядок. Но работа не отвлекла от тяжёлых мыслей, а только усугубила ситуацию. Потому что в голове всё время всплывали воспоминания о том, как раньше они делали всё это вместе, и как Сергей подшучивал над ней говоря что от её усердия отмыть всё до блеска, Мурёнка из дома в страхе сбежала, и куры по огороду разлетелись. Однажды пойдя в магазин за хлебом, встретила там Лиду Фёдорову, а по-уличному просто Лидусю.
— Что Машка, — спросила она, глядя на Марию с прищуром, — опять в невестах ходишь, твой говорят сбежал от тебя?
— Твоё какое дело, — зло ответила Мария, укладывая хлеб в авоську.
— Да не кобенься ты, — примиряюще проговорила Лида, — я то знаю как без мужика не сладко, который годок, одна жизнь свою несчастную коротаю. Ты приходи вечерком, посидим, поболтаем, выпьем по маленькой, глядишь на душе и легче станет.
Мария, не ответив, быстро вышла из магазина. Слова Лидуси, словно плевок в лицо, обожгли её. «Сбежал…» Эта мысль, словно заноза, засела в голове. Дома, скинув платок на стул, она села у окна, и стала смотреть как ветер срывает последние листья с деревьев, и они, кружась, падали на землю. Как же ей не хватало Сергея, его сильных рук, его доброго взгляда. Вечером, поколебавшись немного, Мария всё же решила пойти к Лидусе. Одиночество давило невыносимо. Лида встретила её радушно. Стол был накрыт скромно, но душевно: солёные огурчики, сало, картошка в мундире и початая бутылочка. Хозяйка, не теряя времени, наполнила рюмки.
— Ну, за нас, бабы, чтобы не переводились мужики на земле! — провозгласила она тост, и обе женщины чокнулись.
Разговор поначалу не клеился. Лида расспрашивала о Сергее, причинах его ухода, Мария отмахивалась, не желая ворошить прошлое. Но после нескольких рюмок, язык развязался, и она выплакала Лиде всю свою боль и обиду. Та внимательно слушала, время от времени подливая в рюмки. Под утро Мария, еле держась на ногах, вернулась домой. Голова гудела, а в душе было пусто и тоскливо. Выпитое не принесло облегчения, лишь на время заглушило боль. Следующий день прошел как в тумане. Мария не могла заставить себя что-либо делать. Она слонялась по дому, как тень, не находя себе места. Воспоминания о Сергее преследовали ее, не давая покоя. Каждый уголок дома напоминал о нем, об их совместной жизни, о планах, которым теперь не суждено было сбыться. Вечером она снова оказалась у Фёдоровой. Та встретила ее с понимающей улыбкой, словно знала, что Мария вернется. На столе уже всё было готово. И снова потекли разговоры, слезы, воспоминания. Лида слушала, сочувствовала, подливала в рюмки. И Мария пила, пытаясь утопить в вине свою боль и одиночество. Так продолжалось несколько дней. Мария все чаще стала заглядывать к Лидусе, и каждая встреча заканчивалась выпивкой и слезами. Она понимала, что это не выход, что она топит себя в болоте, но не могла остановиться. Одиночество и тоска были сильнее ее. Так пролетел месяц, нужно было выходить на работу, но она этого не сделала, и из лесничества её уволили. В тоскливом угаре, она не замечала, как летело время. Дни сливались в один бесконечный серый поток. Она перестала следить за собой, дом постепенно превращался в грязную хижину. Единственным утешением оставались визиты к Фёдоровой и алкоголь, который хоть ненадолго притуплял боль. Однажды, проснувшись со страшной головной болью, Мария посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Она увидела осунувшееся лицо, потухшие глаза и растрепанные волосы. В этот момент она осознала, как низко пала. Страх протрезвил ее. С трудом поднявшись со стула и кое-как приведя себя в порядок, пошла в правление колхоза. Беседин посмотрел на неё и не сумев скрыть брезгливости на лице, спросил.
— Тебе чего, Мария?
Она заметила с какой брезгливостью скривились губы Якова Николаевича, но пересилив свою гордыню попросила.
— Мне работа нужна, возьмите меня, пожалуйста.
— Работа говоришь, — Беседин привстал из-за стола, — а как ты работать собираешься, если едва на ногах стоишь? Эх Мария, Мария. Что ты с собой сотворила. Ведь какая семья была, муж,ребёнок. Сама, дурында эдакая, своими руками всё разрушила. И сидишь теперь, как та бабка, у разбитого корыта, горькой, горе заливаешь.
Мария потупила взгляд, не находя слов в ответ. Стыд жгучим пламенем охватил ее. Она знала, что Яков Николаевич прав, каждое его слово, как удар хлыстом. Но отступать было некуда.
— Я понимаю, Яков Николаевич, что виновата, знаю, что доверия не заслуживаю. Но я брошу пить, честное слово. Я работать буду, как проклятая, только дайте шанс, — в голосе Марии звучала мольба.
Беседин помолчал, внимательно изучая ее лицо. Увидел в потухших глазах застывшие слёзы, вздохнул.
— Ладно, Мария. Дам я тебе шанс. Пойдешь на ферму дояркой. Там сейчас руки нужны. Но помни, одно неверное движение, один запах перегара – и сразу вон. Поняла?
Мария кивнула, готовая на любые условия.
— Спасибо, Яков Николаевич, спасибо, — прошептала она.
Выйдя из правления, сразу же направилась к ферме. Там её встретила заведующая Анна Порошина. Женщина суровая, но справедливая. Она окинула Марию оценивающим взглядом и коротко сказала.
— Председатель звонил насчёт тебя, приказал взять подменной. Работать надо будет много. Коров доить, корма раздавать, за чистотой следить. Справишься?
Мария, не дрогнув, ответила.
— Справлюсь, я что, не в деревне родилась. Знаю как доярки работают, — кивнула головой Мария.
Первые дни были адом. Болело всё тело, руки ныли от непривычной работы, но она не сдавалась. Вечерами когда особенно становилось тоскливо, и хотелось пойти к Фёдоровой, чтобы забыться выпив стакан. Одевалась потеплее, и часами гуляла на морозе по берегу Гостяники.
Скрипучий снег под ногами успокаивал, уносил с собой дневную усталость и тоску. Мария смотрела, на редкие огоньки в окнах домов на другом берегу, и пыталась найти в них хоть какое-то утешение. Постепенно втянулась в работу. Руки привыкли к ведру и подойнику, тело перестало ныть от каждого движения. Она научилась понимать коров, чувствовать их настроение, находить подход к каждой. Анна Порошина, наблюдая за ней, смягчилась. В ее взгляде появилась доля уважения. Однажды вечером, когда возвращались с фермы, догнала её и сказала.
— Машка, ты молодец, работаешь на совесть, вижу, как стараешься. Если что нужно, будет, говори, помогу если что.
— Спасибо Анна, — поблагодарила Мария, — но мне пока ничего не нужно, у меня всё есть.
— Ну гляди, — кивнула головой Порошина, и заспешила к своему дому.
Наступило лето, в жизни Марии мало что изменилось. Она по-прежнему жила одна, Катюша иногда заходила к ней, но по большей части по настоянию Алексея или Вари. Через знакомых узнала что Сергей живёт в доме Елены Тумановой, Чубихи, как звали их по подворью в Залесье.
— У Ленки уже живот как тыква, — говорила Соня Селиванова, рабочая из лесничества, когда они случайно встретились в райцентре, — не сегодня завтра, родить должна. Москвин твой как наседка над ней кудахчет, только и слышно, Леночка, да Леночка, аж противно.
— Он давно уже не мой, — вздохнув произнесла Мария, — увидишь его, передай, пускай зайдёт как-нибудь, карты участка своего забыл забрать, и ещё кое-какие документы. А то если не заберёт, выброшу, мне весь это хлам хранить ни к чему.
— Ладно, если увижу, передам, — пообещала Соня.
Марию кольнуло в груди от слов Сони, но она постаралась не показывать виду. “Видимо, Елена сумела привязать Сергея к себе. Что ж, его выбор”, — подумала она, стараясь заглушить болезненные чувства.
Летом работа на ферме кипела. Сенокос, заготовка кормов на зиму, времени на размышления почти не оставалось. Мария трудилась не покладая рук, стараясь заполнить работой душевную пустоту. Анна Порошина все чаще поглядывала на неё с одобрением, иногда даже подсаживалась рядом во время обеденного перерыва, расспрашивала о жизни.
Однажды к Марии зашел Степан Трубников, друг Сергея, лесничий со второго участка.
— Маша, тут такое дело… Соня передала Сергею твои слова насчёт документов. Он просил меня съездить с ним к тебе, сам боится, говорит, что ты его видеть не захочешь.
— Пусть приезжает, — ответила Мария, стараясь сохранить спокойствие в голосе, — есть я его не стану, не вкусный.
На следующий день вечером во двор въехал мотоцикл. Из коляски выбрался Сергей, похудевший и осунувшийся. Степан остался сидеть на мотоцикле, а Сергей, опустив голову, направился к Марии. Она стояла у крыльца, скрестив руки на груди. Взгляд ее был твердым и оценивающим. Сергей остановился в нескольких шагах. Дорожная пыль осела на его куртку, отчего весь его вид казался потрёпанным. “Что-то не слишком следит за ним молодая жена”, подумалось женщине.
— Здравствуй, Мария, — тихо произнес он.
— Здравствуй.
Ответила она, развернулась и ушла в дом. Вскоре показалась на пороге, держа в руках старую коричневую папку.
— Вот, тут всё, забирай, — и передала документы ему.
Дело было сделано, можно было уходить, но Сергей почему-то медлил, стоял и смотрел на Марию.