Сам, невысокий, худой, с лысинкой и в очечках, не больно важная фигура, прошелся мимо аккуратных павильонов. Пробовал яства. Спрашивал о проблемах. Ему подобострастно отвечали, тактично помалкивая о недостатках. Дошла очередь и до Галиной палатки.
— Ну как, хозяюшка, идет торговля? – спросил «сам».
— Нормально, спасибо! – просто ответила Галя. Тоже мне, властитель заводов, рек и пароходов. Снизошел до народа.
— Говорят, ваш магазин носит негласное звание образцового? – «сам» хитро прищурился, потом повернулся к журналистам, сновавшим вокруг, — обратите внимание, вот о ком надо писать статьи! О труженицах наших, старательницах. Вот кто – герой сегодняшнего дня, а не всякие там… артисты.
Журналисты щелкали камерами, лезли к Гале со своими дурацкими микрофонами, как навозные мухи. Галя отвечала на их вопросы раздраженно, невпопад. Черт дернул этого хозяина заводов и пароходов обратить на нее внимание. Всю торговлю перебьют. Что-то в облике «самого» насторожило и напомнило о далеком. Вспоминать времени не было. Праздник набирал обороты.
И только ночью, когда она, совершенно разбитая после тяжелого дня, положила голову на подушку, вдруг вспомнила этого, «самого». Тот самый, «охотник» Гоша, кажется Ржавый. Вот оно что… Ишь ты, даже не изменился с годами. Очечки, правда, модные теперь носит. А глаза змеиные под очками не спрячешь, как ни старайся…
И сразу же заснула. Какое ей дело до разбойников, из грязи в князи выбравшихся. Ее волновал только любимый. Осталось три дня, три дня, три дня…
***
Она не зашла в зал ресторана, вступила яркой, дерзкой павой. Гена сидел за столиком у окна. Поднял на нее глаза, странно нахохлился, помрачнел и резко постарел, прямо на глазах. Галя ничего не поняла – она ждала совсем другого приема. Гена прятал глаза. Руки его ходили ходуном. Официант галантно подал меню. Гена отмахнулся. Галина отставила меню, бордовую папку с золотым тиснением, в сторону.
— Видимо, ожидается не тот сюрприз, о котором я мечтала, да? – спросила напрямки, чтобы не тянуть, было видно, что у любимого что-то стряслось.
— Да, Галина. Не то. Наверное.
Он взял изящную вилку, лежавшую на скатерти, повертел ее в руках и отложил.
— В общем так, Галя, обстоятельства изменились, — Гена кашлянул в кулак, — нам надо расстаться.
На Галю будто ушат с помоями вылили. Она собрала все свое мужество.
— Предупреждать надо, что ты у нас такая особенная. Хотя ничего особенного в тебе нет. И ничего я от тебя не хочу вовсе. Так что все… Поигрались, и будет.
— Поигрались? – а это очень больно, оказывается…
Гена встал из-за стола. Оправил новый пиджак.
— Не люблю я тебя. Страшная ты, Галя. На людях с тобой стремно показываться.
И ушел.
Галя осталась сидеть одна. Униженная. Оплеванная. Растоптанная. В зале звучала тихая музыка. Что-то красивое, старое… «Беловежская пуща», вроде бы. Народу было немного. Официант плавал между столиками и улыбался. Наконец, подплыл к Гале:
— Что-нибудь будете заказывать, сударыня?
Галя ничего не сказала. Пора было идти на автобусную остановку. Иначе потом не попасть в поселок. О такси она как-то не подумала…
Автобус не спешил. Ехал себе потихоньку, задумавшись о чем-то своем. Дачники, в последнее время облюбовавшие Галин поселок, похожий на санаторий, с янтарными сосновыми стволами и тихой речкой с песчаным дном, негромко переговаривались друг с другом, сетуя на противную, почти ноябрьскую погоду.
Галина прижалась горячим лбом к прохладному стеклу окна. Ей было плохо так, что и слов никаких не найдется: тошнота подступала к горлу. Мутило. Кружилась голова. За что он так с ней? Что она такого ЕМУ сделала? Зачем тогда были сказаны его слова. «Я тебя искал». Посмеяться? Пошутить? Шутник. Прям артист. После такого яркого «выступления» остается лишь удавиться. Но она этого делать не будет. Есть работа. Светка-алкашка, которая только-только начала жить нормально. Покупатели. Поселок любимый, так похожий на санаторий. Надо карабкаться. Надо улыбаться. Надо пытаться выживать, ей, Гале, не впервой.
Она брела по чистенькой свежеасфальтированной дорожке. Хотелось сбросить модельные туфельки скорее. Ноги ужасно в них болели. К кроссовкам привыкли. Модельные туфельки не для Гали. Народ смешить только.
У аккуратного беленького коттеджа, на скамеечке сидел… «сам». Сидел скромно, почитывал газетку, блестел лысинкой своей и был так похож на интеллигентного школьного учителя. Галина навела фокус и заметила в тенистом уголке между домами соседей поблескивающий лаком капот дорогого автомобиля. Поди, охрана бдит своего шефа. Чего ему от Гали надо?
— Добрый вечер. Поздновато гуляете. Все по профсоюзным собраниям? – почти, как тезка, сказал. Который из известного фильма про не верящую слезам Москву.
— Добрый, — Галя остановилась. Нечаянно подумала о внешности: ревела всю дорогу, забыв про макияж. Какая она сейчас «панда», наверное.
— У вас что-то случилось? – важный гость протянул Галине безукоризненной белизны платочек.
— Пройдемте в дом, ммм, Георгий, — Галина вежливо отстранила его руку с платком.
Потом они сидели друг напротив друга. Она даже не догадалась предложить ему кофе. Он и не просил. Проглотив горький комок, Галина, наконец-то опомнилась.
— Я вас слушаю.
«Сам» внимательно на нее посмотрел. Умные глаза. Хитрые. Холодные. Ничего общего с Геной.
— Не буду ходить вокруг и около. Ты (он так и сказал ей – ты) меня помнишь. Я это понял.
— Ну и что? Помню, да молчать умею. Или вы пришли меня убивать? – Галя говорила равнодушно. Пусть бы уже убил, в конце концов, рожа бандитская, недобитая.
— Не перебивай меня и прекрати молоть чепуху, — прервал ее Георгий, — никто тебя убивать не собирается. Я приехал за тобой. Вот и все.
«Еще один «я искал тебя всю жизнь». А у меня аншлаг!» — горько усмехнулась про себя Галя.
Но встревать с шуточками не стала. Хватит на сегодня шуточек.
Он приехал за Галей, потому что не мог забыть ее столько лет. Да, вот так. С тех пор, как она поднялась в охотничий домик. С тех пор, как не побоялась высказать ему, авторитету, свою волю, свое презрение, свою горькую правду. Молоденькая совсем, отчаянно некрасивая, и от этого яркая, живая, искренняя, напрочь лишенная всякого лживого, бабского кокетства. Глаза, зеленые, ведьминские, горели злым огнем. Георгий смотрел в эти глаза и понимал – тонет.
Она действительно была колдовкой, ведуньей, нечистой силой. Иначе как объяснить ту странную, болезненную к ней тягу. Как можно желать ее человеку, которому достаточно пальцем щелкнуть, и все шлюхи Питера, все московские и сочинские «миски» лягут возле его ботинок. И если он того пожелает, все эти бабы будут готовы вылизать его ботинки до блеска.
Он приказал, чтобы ни один утырок, ни одна шавка, начиная от бригадира группы, заканчивая последней шестеркой, носа больше не совала в маленький поселковый магазинчик. Чтобы выплатили компенсацию вдове убитого армянина. Чтобы разобрались: кто прав, а кто виноват. Чтобы виноватые были наказаны. И не дай бог, хоть один волосок упадет с головы этой девки, как ее, Гали, что ли? Не дай бог, они его знают!
Слово шефа – закон. Никто особенно и не зарился. Убогая лавчонка. Убогие бабы, продавцы. А Галя эта… Сестра его, что ли? Чего шеф так за нее копытом роет? Сказано – сделано. Баб больше никто не трогал. И вообще, этот стремный поселок исчез с разбойничьих радаров.
Ржавого закрутили дела, делишки, хлопоты и проекты. Надо было завязывать с опасным нелегальным бизнесом и уходить в правильное плавание, в белом кителе и с отмытой репутацией. Хорош тратиться на яхты, тачки, содержанок и прочую требуху. Нужно было становиться чистеньким и честненьким бизнесменом, уважаемым человеком и даже политиком.
И Ржавый потихоньку отмывался от налипшей к нему нечисти, осваивал цивилизованный словарь, отмывал бабло и репутацию, потихоньку отстреливая ненужных братков. Браткам было предоставлено место на комфортабельных кладбищах. С памятниками во весь рост. Даже тачки, как к фараонам, пытались подхоранивать к убиенным. Народ до сих пор ржет над глупыми понтами бойцов мафии.
А девка из головы не выходила. Вспоминалась. Георгий понимал: уже постарела девка, обабилась. Шут с ней. Такие не продаются. Пусть живет нормальной жизнью. А его тянуло, тянуло к ней. Хоть одним глазком взглянуть: как она, ведьма его? Колдует?
Бизнес развивался, несмотря на бесконечные кризисы. Администрация поселка готова была портрет Георгия вместо икон в красный угол ставить. Шеф иногда наезжал: власть без контроля – не власть. Не его слова, Петра первого. Вот и столкнулся с ней совершенно случайно. Да, она изменилась. Не постарела даже, законсервировалась. Светилась изнутри, будто Пенелопа, наконец, дождавшаяся своего Одиссея. Влюблена? По ней видно. Увы, не Гоша Ржавый герой ее романа, хоть теперь он хоть трижды Георгий Васильевич и четырежды – член списка журнала «Форбс». И кому отдано сердце его (да, именно его) ведуньи?
Выяснилось. Ржавый даже не удивился: водитель, грузчик, дрянной человечишка, мелкота. Его приструнить, как два пальца об асфальт. Приструнить хотелось лично. Показать счастливчику, кто тут хозяин. Но – нельзя. Вдруг во власть придется лезть. Скандалы Ржавому не нужны. Даже такие романтичные.
К Гене подошли двое. Прямо в ресторане. За пять минут до появления Галины. Коротко объяснили невозможность продолжения знакомства.
— Женщина не ваша. И не устраивайте сцен. Чревато. Она – невеста очень серьезного человека. И этому человеку очень не понравится ваше неумное упорство. Женский бзик, понятно, но мы вас предупреждаем – уйдите сейчас. Желательно, грубо и сразу. Чтобы у Галины Алексеевны даже мыслей никаких о возврате отношений не возникло. Сами понимаете – семья.
— А если я не захочу? – Генка скрежетал зубами от злости, не понимая еще, на кого он злится: на «жениха» или «невесту».
— У вас, как мы понимаем, были некоторые проблемы с законом? Вы работали в мошеннической фирме-однодневке «Альтаир», занимавшейся продажей несуществующего песка из несуществующего карьера?
— Я просто возил начальника! – Гена был возмущен и поражен прозорливостью товарищей.
— А кому интересно, чем вы занимались в фирме? В документах указано, что вы – пресс-секретарь.
— И водитель, и охранник, и повар, твою мать! – рыкнул Гена.
— Значит, в скором времени увидитесь с вашим бывшим боссом. Он будет рад отбывать срок в полной компании.
Товарищи удалились так же незаметно, как и появились. А потом в зал вошла неземная, феерически красивая, необыкновенная, не похожая ни на кого, зеленоглазая ведьма. Легкий плащ туго был перетянут поясом на тонкой талии, медные волосы падают мягкой волной на плечи. Тонкий каблук и погибельный взгляд. Ведьма приблизилась к столу, где сидел Гена. Ведьмой была Галя. Царевна лягушка сбросила кожу и открылась царевичу… Ведьма Галина решила завести легкий адюльтер перед свадьбой с «серьезным» человеком.
— Иди ты, Галя, в туман.
Шаг, шаг, шаг. Не оглядываться. Выкинуть к черту эту дебильную коробочку с кольцом, «муж» ей дорогое и красивое подарит. Сука. Сука она. И сука – муж. Че так больно, блин? Че так тошно? Выть хочется-а-а-а-а-а!!!
Потом он пил, пил, пил. Потом брел куда-то, не разбирая дороги. Брел, брел, брел… Ловил тачку. Вытаскивал из подсумка все деньги, что были в наличии, выговаривал с трудом адрес. Ехал, ехал, ехал. Просил остановиться. Его рвало и выворачивало наизнанку. Он снова копался в подсумке в поисках наличности, и водила ругал его матом, но вез, вез, вез.
Ноги сами несли его по знакомой аккуратной дороге. Ноги несли к беленькому коттеджу. Пусть сажают. Пусть убивают. Пусть делают, что хотят. Так нельзя расставаться с любимой женщиной. Так поступают безмозглые скоты. А он не скот, он человек! И он любит свою женщину, любит и никому ее не отдаст!
Галя сидела за столом. Напротив ее, на стульчике, обосновался какой-то недоделок, недомерок, чушь, блоха, мозгля! И это – жених? Вот это – серьезный человек? Его хотелось убрать, ликвидировать, задушить. Потому что, Галина никогда и никому не принадлежала. И не могла она никого любить. Гена это знает, как никто другой. Почему? Потому! Об этом своем знании настоящие мужики не распространяются!
Потом били его, Гену, ногами. Били, били, били, пока не раскроилась напополам благополучная с виду тишина белого коттеджа:
— Не сметь! Не сметь! Оставьте его вы, сволочи, звери, ублюдки!
Кричала Галя. Галя закрыла своим телом тело Гены.
Лицо Гоши Ржавого посерело, побелело, покраснело. Хамелеон. Он вдруг тихо сказал:
— Оставьте их в покое.
Мозгляк и его товарищи покинули Галино жилище.
И вновь воцарилась в доме Галины тишина, нарушаемая лишь коротенькими женскими всхлипами. Разбитого лица Гены нежно касалась влажная салфетка, Галя обмывала окровавленные раны и тоненько всхлипывала.
— Куда ты полез, дурак. Я сама бы разобралась.
Мягкие, медного окраса волосы женщины щекотали лицо Гены. Заплаканные зеленые глаза с размазанной от слез тушью делали Галину похожей на…
— Пандочка моя ненаглядная, — Гена силился улыбнуться, — ты за меня замуж пойдешь?
«Ненаглядная пандочка» еще раз всхлипнула. Такой у нее носик забавный, правда, как у мишки.
— А куда я денусь. Задержка четыре недели. Ребенка без отца оставлять теперь прикажешь?
Спрашивать, чей ребенок, Гены или того хлыща, не имело никакого смысла. Гена прекрасно знал – это его ребенок. Откуда? Настоящие мужчины никогда не рассказывают посторонним о таких вещах.
Автор: Анна Лебедева
Оля вьёт гнездо
Оля боялась маму. Ей казалось, что родители больше любят старшую сестренку Настю, фото которой стояло на телевизоре. С карточки смотрела черноглазая девочка в платье с кружевным воротничком. Около портрета лежали дефицитные шоколадные конфеты, пупсики, и еще куча самых лучших на свете мелочей. Брать их строго воспрещалось. Однажды Оля свистнула пару конфет и поиграла с удивительными, мягкими пупсиками. Она никогда не ела таких замечательных конфет и никогда не играла с такими пупсами. Для Оли тоже покупали конфеты, но те были с белой начинкой, хоть и шоколадные сверху, а Олины пупсы – пластмассовые и некрасивые.
Если бы Оля спрятала фантики куда подальше – ничего бы не случилось. Настя, девочка с фотографии, не наябедничала. Но фантики мама сразу заметила.
- Ты воруешь у Насти конфеты? Как тебе не стыдно, гадина ты такая! – кричала и кричала мама.
Она хлестала Олю по щекам, лупила ремнем, и глаза ее под линзами очков казались ужасно большими. В этих глазах не было ни злости, ни ярости, однако руки мамы и слова ее были злыми, каменными, тяжелыми.
Потом Олю не выпускали из комнату неделю. Пожаловаться некому – ни бабушки, ни дедушки у Оли не было. Даже папа не хотел ее защитить. Папа вел себя так, будто Оля стеклянная – просто не замечал. За всю жизнь он с ней перебросился, наверное, только парой фраз. Оля искренне считала, что это нормально: все папы заняты важными делами. Детей воспитывают мамы. И не обижалась. Пока не пошла в первый класс, где увидела, как много девочек из ее класса пришли на день знаний не только с мамами и бабушками, но и с папами.
Папы держали девочек и мальчиков за руку, и нежно с ними беседовали. Оле это показалось странным и даже ненормальным – разве так бывает? Может быть, Олю просто не любят? Ведь Олин папа не был глухонемым – он нежно разговаривал с черноглазой Настей с портрета, дарил ей сладости и фрукты, и не позволял приближаться к телевизору даже на метр.
Девочка Настя не сразу стала жить в портрете, три года назад она была вполне живой девочкой, и тоже пошла в первый класс. Однажды, по дороге из школы, она переходила дорогу, не посмотрела по сторонам и была сбита грузовиком. Потому и переселилась в этот проклятый портрет. Оля ее не помнит. Наверное, маленькая была.
Она вообще плохо помнила то время. Иногда ей снились странные, пугающие сны. Будто Олю обнимает и целует мама, но НЕ ЭТА. Другая. Но почему-то Оля была уверена, что ЭТА – ее настоящая мама. С ней спокойно. Хотя Оля не видела лица настоящей матери, но знала – она красивая, красивее всех.
Снилось, как они стояли на крыше. Небо возвышалось над ними фиолетовым куполом с багровыми ободками вечерней зари. Мамины волосы развевал легкий ветер. Она ничего не говорила, крепко сжимая Олину ладошку в своей руке. Мир вокруг был сказочно прекрасен, и видно было, как где-то вдалеке, за городом, зеркальной ленточкой поблескивала река, а солнце, красное и раскаленное, как спиральки домашнего электрического обогревателя, погружалось за край огромной земли…
Странные сны, странные. После них Оля горько плакала. Но спросить у мамы, что это такое, Оля не могла решиться.
То, что она – чужая девочка, Оля узнала совершенно случайно. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>