Ох, и звёздная нынче выдалась ночь! Так и сверкают с небесного купола свечечки звёзд, мигают цветными огоньками – загадочно, таинственно… Сочельник нынче. Мороз так и трещит в бору за деревней, деревья обледенели, промёрзли насквозь, застыли в них все соки до весны красной, не шелохнутся они, не дрогнут, стоят тёмными исполинами… Избы деревенские тоже нахохлились, что воробьи на ветке, распушились тёплым светом, струящимся из окон, укутались, зарылись в пышные снежные шали, раздышались дымком из труб. К поленницам под навесами, к хлевам да амбарам протоптаны по снежному полотну дворов стёжки-дорожки. По улице санный путь бежит-стелется. Остальное же всё замело-завьюжило. Собаки перелаиваются в вечерней тиши, да ухают в бору желтоглазые филины. Изредка всхрапнёт в каком хлеву лошадка, взмычит коровка, и вновь тишина повиснет в стылом воздухе. Только слышно, как поскрипывает под чьим-то валеночком снег. Кому же не сидится дома в эту синюю стужу?
А это Маруся бежит-торопится неведомо куда. Тулупчик на ней не шибко тёплый, уж какой сумели они с бабушкой сладить на зиму. Прежний-то уж вовсе мал стал, сколько бабушка рукава не наставляла, а всё пришла пора новый ладить. Кой-как купили Марусе новую одёжу. Жили-то они бедненько. Маруся сиротой осталась, да и взяла её бабка старая на попечение, как уж могли, так и жили с нею. Пряжу пряли, огород растили, да кур держали – продавали на ярмарке яйца, носки да соленья. Ну и для себя кой-чего оставляли. Где-то менялись с местными на отрез ткани, али на муку. Перебивались в общем. Но когда чего посерьёзнее требовалось, обувку ли сладить, али одёжу тёплую, тут, конечно, туговато приходилось. Но да Бог помогал. Выкручивались.
Ступает Маруся ножками своими аккуратно, словно каждый шажок вымеряет, но при том скорёхонько бежит, валеночки на ней не по размеру большеньки, залатанные, юбка шерстяная, рубаха льняная да полушалок на голове. Бедненько, одним словом, одета, а всё ж таки красавица Маруся. Особливо сейчас, на морозе. Щёчки её округлые румянцем вспыхнули, кусает холод за нос, покрывает инеем ресницы длинные, что изгибом опускаются в уголках глаз подобно ласточкиному крылу. А глаза-то у Маруси синие-синие! Будто льдинки или небо чистое. Меж приоткрытых нежных губ виднеются белые жемчужинки зубов. Коса, цвета воронова крыла, вдоль спины до самых бёдер свесилась. И фигурка у Маруси ладная, пригожая. Вот только не зря в народе-то бают: не родись красивой, а родись счастливой. Будто про Марусю эту поговорку придумали. Вроде и лицом она не дурна, и характером не сварлива, а однако ж, то и дело из глаз её ясных слёзки горькие капают. А всё потому, что безответная любовь у Маруси случилась.
Пошёл нынче Марусе семнадцатый год. Уж и вовсе невеста. Она и приданое себе потихоньку собирала. Бабушка Прасковья старалась, прикупала понемногу чего требуется, помогала внучке единственной и любимой.
- Как же ж девке без прИданого? – говаривала она бывалоча, - В прИданом ить не цена важна, а мастерство девичье, что в него вложено. Как шить да прясть она научилась, как кружево плести али рушники вышивать. Поглядят сваты на девичье прИданое, да и скажут: «У, да это рукодельница знатная, така девка доброй женой будет!», а на иное прИданое глянут, да только плюнут: «Мамка с тятькой его собирали, не приложила девка ни толики стараний к сему, а знать не умеет ничего». О как!
И Маруся бабушке своей верила, старалась, выводила узоры на рушниках да наволочках, собирала по пёрышку подушки. Да и как не верить, коли бабушка жизнь прожила, мудрость накопила! Соседки, кто помоложе, все к ней бегают за советом да утешением. И всех-то бабушка Прасковья приветит, обогреет словом добрым, ласковым, утешит и приголубит. Любили её в деревне.
Приданое-то Маруся сготовила, а вот сваты желанные так и не приходили. Точнее не так. Приходили несколько раз, да всё не те. Не от тех ждала Маруся весточки. А нужен ей был один только Тимушка, Тимофей Саврасов, по которому уж года три как сохла она. Только он в её сторону и не глядел вовсе. Уж она и так, и эдак перед ним. И одеться побаще пытается, и показать-то на осенних вечорках какая она рукодельница, и на гуляньях летних петь старается громче других девчат, и танцевать задорнее остальных. Однако ж всё без толку. Бабушка только вздыхала, когда Маруся очередным сватам от ворот поворот давала. Но внучке слова поперёк не сказывала, приговаривала:
- С нелюбимым-то, милая, жись не прожить. Небо с овчинку покажется и белый свет не мил будет, кады кажну ночь с чужим в постель станешь ложиться. Правильно, девонька, выбирай по любви. Я тебя неволить не стану. Да только не мешкай шибко-то. Старая уж я, хворая. Не ровен час, и смерть моя придёт, а мне за тебя боязно. Как-то ты одна останешься? Мне бы тебя мужу доброму да надёжному в руки передать, тогда и помирать не страшно.
Кивала Маруся, тоже вздыхала, в окно глядючи, да только не шли сваты от любимого.
А по осени и вовсе весточку подружки принесли, Тимофей-то женится. Из соседней деревни девку взял, Ариною зовут. И девка-то хорошая. Маруся нарочно ходила глядеть. Больно было, да не стерпела она в день свадьбы дома остаться. Пришла поздравить молодых. А на сердце волки выли, душа кровью обливалась. Улыбалась жениху и невесте, одарила отрезом на платье, из чарки свадебной вина хмельного отпила. Не помнила, как и домой воротилась. То ли вино красное разум замутило, ить до того дня ни разу Маруся в рот не брала крепкого, то ли горюшко горькое с ума свело. Бабушка всё сразу поняла. Сняла с Маруси, что на лавку упала в рыданиях, шубейку, шаль развязала, отвела к печи.
- Полазь покуда. Чичас молочка козьего тебе согрею.
Напоила она внучку молоком, сама рядом прилегла, как маленькую, бывалоча, в детстве, по головушке принялась гладить да приговаривать нараспев.
Маруся-то поначалу не слушала. Только горе своё и слышала. А после, как пригрелась на печи да разомлела, как молоко горячее по нутру растеклось, и донеслись до неё бабушкины речи.
- Камень тот следует выбросить с глаз долой. С тем камнем и с души вся тягота сгинет. И назад не воротится.
- Какой камень, бабушка? Ты об чём? – пробормотала сквозь пелену слёз Маруся.
- Э, да ты всё мимо ушей пропустила. Ну дак слушай, коли, я тебе ишшо раз скажу. Тяжко тебе чичас на сердце. Только пройдёт это, поверь старухе, которая жизнь прожила. И радость, и горе не вечны.
- Нет, бабушка, не пройдёт, люблю я его пуще жизни.
- Слаще жизни-то, милая, ничего на свете нет.
- А мне без него не нужна эта жизнь.
- Тише! Тише! – шикнула бабушка, - Неровен час нечистики услышат, время-то тёмное началось, тогда жди беды. Уж непременно чего приключится.
- Что?
- В бане угоришь, али в прорубь нырнёшь, али ишшо чего приключится, мало ли. Они ужо найдут способ, как человека извести, стоит только им услыхать, что кому-то жизнь не мила.
- Ну и пусть, - сказала Маруся уже не так уверенно.
- Вот я тебя чичас с печи спущу, да за косу-то и оттаскаю. Сроду тебя не лупила, пальцем не трогала, но сейчас не стерплю.
- Прости, бабушка, не буду так больше говорить. Только не знаю я, как теперь жить. До того я его любила, что других и не замечала. Думала, наступит день, когда и я ему люба стану. Приметит он меня среди других, приголубит, взамуж позовёт. А он… А он…
И Маруся вновь разрыдалась.
- Ну, будя, будя, золотце моё, - погладила её снова по спине бабушка, - Горе твоё я знаю, и со мной так же было, кады я девкою молодой была. Я тадысь, дурная, даже топиться пошла, когда он на другой-то жонился. Да, к счастью, отвели от меня беду. И кто бы мог подумать, что мне поможет нежить лесная!
- Как это, бабушка? – Маруся уже вовсе плакать перестала, и слёзки на её ресницах высохли, она внимательным взглядом смотрела на бабушку, желая продолжения рассказа.
- А вот так. Топиться-то я на озеро пошла, что в лесу недалече от того села, в котором я жила, было. Пришла туда, глядь, а там баба какая-то сидит на берегу. Ноги в воде полощет. Да чудная какая-то. Нос вострый, платочек домиком, глазки маленькие, хитрые, а в руках веретено держит. Смотрю я, а на том веретене вместо пряжи тина болотная намотана. Диву я тогда далась. Стою, топчусь, не знаю, что делать. То ли восвояси убраться, то ли обождать, покуда эта бабочка уйдёт. Кто ж это, про себя думаю? На лицо вовсе не знакомая. А баба мне и бает: «Чего встала? Топись, коли пришла, мне всегда помощницы нужны. Станешь со мною жить, пряжу прясть».
- Какую пряжу? – спрашиваю.
- Как какую? Рубашонки игошкам вязать. Эва, их сколько! – тут она рукой махнула, я в ту сторону-то глянула, матушки мои, а там, на ветвях ребятишки сидят, полным-полно их, ровно птахи устроились среди листвы. Да все уродцы – кто без рук, кто без ног, кто косой, кто кривой.
А баба и продолжает:
- Вон их у меня сколь, всех к зиме одеть надобно, а я одна не успеваю прясть. Станешь мне пособлять.
Тут-то я и смекнула, что передо мной не человек вовсе. Бежать бы, да ноги приросли к земле.
- Чего ты? Прыгай скорее. Да сразу ко мне вертайся. Неколи прохлаждаться. У меня и веретёнце уж для тебя припасено, - и сама мне и вправду веретено протягивает.
Ох, и испугалась я.
- Отпустите, - баю, - Меня, тётенька. Я жить хочу.
- А разве ж я тебя держу? – усмехается, - Да я тебе судьбину-то твою показать могу, коли хочешь. Глянь-ко сюда. Подойди, не боись. Увидишь ты, что бы тебя ждало с твоим милым.
Я подошла ближе, а у неё под рукой лужица в земле. Она над той лужицей рукавом взмахнула и вижу я диво дивное – задрожала водица стоялая, рябь по ней прошла, а после и картинки замелькали. На тех картинках мужик показался и узнала я в нём того, кого любила. Только ужо не молодой он парень, а мужик с бородой. Ба, а тут и я рядом! И ребятишек вокруг меня мал-мала меньше. За подол ухватились, ревут. И мужик этот за косы меня давай таскать, да молотить. А ребяты плачут, к стенке жмутся. Один-то мальчишечко к нему метнулся, меня, значится, защитить хотел, да под руку и попал. У.б.ил он йово на.с.ме.рть одним ударом. А после от ярости и злобы и меня порешил, голову разбил кочергой. Так-то, милая.
- Что, - бает баба, - Сладкая ли судьбина тебя ждала? То-то же, а ты топиться! Ступай домой, дурная. Всё ишшо у тебя будет.
- А вас как звать, тётушка?
- Кикиморой болотной кличут, - усмехнулась та.
Ну, я была ли нет, оттуда и побегла. До самого села бежала без передышки. Так и вышло по слову Кикиморы. Всё у меня ладно сложилось. Вышла я замуж и жизнь прожила добрую. Вот только матушку твою, мою дочь, раньше сроку схо.ро.ни.ла. Да что поделать… Зато у меня ты есть, яхонт ты мой. А тот мужик-то и вправду жену свою сгубил. Как в том видении всё вышло. Только не со мной.
Обняла Маруся бабушку, прижалась к ней:
- Бабушка и я тебя люблю крепко! А что ты про камень-то баяла? Расскажи! Дюже любопытно.
- Слушай, егоза…
(продолжение следует)