Побежали денёчки, покатились друг за дружкою, нанизываясь на нитку, что круглые ладные бусины. За зимними снегами да вьюгами пришла весна зелёная, покатились ручьи по улицам, зазвенела капель, за весною летичко красное прилетело – со страдой полевой, с венками да песнями, с гуляньями до зорьки. Бабушка Прасковья радовалась, на внучку глядючи – ишь, мало-помалу и с молодёжью стала на гулянки выходить, и заулыбалась. А то всё дома да дома. И с лица-то вроде зарумянилась. И глаза не на мокром месте. А Марусе и вправду полегче стало, отпустила её тоска-печаль. Жила, жила ещё в груди боль, да уже не такая жгучая, не такая едкая. И на Арину, Тимофееву жену, уже могла она спокойно глядеть, когда на улице они встречались. Живот у Арины уже такой большой стал, что она едва поворачивалась, неуклюжая сделалась, ходила вразвалочку, а всё ж таки такая же красивая да ладная была, как и раньше. А то и ещё краше стала. Расцвела в материнстве своём. К августу народить должна была наследничка супругу своему.
Маруся жила теперь тихо, всё больше бабушке по хозяйству помогала, задумчивая ходила, тайком камушек свой тетёшкала. Полюбила в лес уходить, вроде как по грибы, по ягоды. Уйдёт эдак-то далече, найдёт како место богатое, соберёт скорёхонько лесных даров, а после усядется на полянке, свёрточек из-за пазухи достанет, развернёт и любуется-играется камнем своим. Камушек вроде с виду и простой вовсе, а начнёшь его крутить-поворачивать в ладошках, так и заиграет в нём солнечный свет, разбежится бликами по поверхности, на боках его узор затейливый разольётся, будто чешуя рыбья, так и переливается она серебряным, зелёным, голубым, сереньким. И что интересно – кажной раз что-то новое в нём видится. То будто бы сквозь заросли осоки лицо девичье проглядывает. Русалка что ли? То вдруг рыбий хвост нарисуется. То звёзды над прудом отражаются. То пень какой-то посреди леса, а на нём сидит то ли старуха, то ли Кика болотная. Занятный в общем, камушек был, с загадкой. Поглядит-поглядит на него Маруся, снова в платочек завернёт, за пазуху уберёт. Так и жила. И ночь спала с камушком, и день с ним не расставалась. Только вот ни на одного парня смотреть ей так и не хотелось. Пусто было на душе. Вроде бы и по Тимофею уже не страдала, но и других не замечала. Всё одно было – что зима, что лето, что день, что ночь.
Но вот и Троица наступила. Бабушка с Марусей завсегда на большие праздники в храм ходили, что в селе стоял, далёко от их деревушки. Вот и нынче засобирались. Встали засветло. Умылись. Нарядились. Да и чего там наряжаться? Правду говорят люди – бедному собраться, только подпоясаться. Вышли в путь. По дороге шли с соседями, беседы вели, любовались солнышком, что из-за леса всходило, зарёю розовой, цветами на обочине, птичьи трели слушали, радовались празднику и ясному дню. Тут, глядишь, и на лошадке их подхватили мимо едущие, усадили в телегу. Незаметно путь пролетел, вот и маковки церкви показались из-за пригорка. Скатились все, как горошины к церковному двору. Тут и батюшка старенький, отец Дионисий, всех встречает, рад каждому. Подошли под благословение, поздоровались, поздравились с праздничком. В храме зеленым-зелено, дух стоит травяной, медвяный. Церковка убрана берёзками молодыми да травами скошенными. Даже образа со стен глядят нынче не строго, а ласково, по-отечески. Маруся и вовсе духом воспрянула. Положила к иконам собранный по дороге душистый букет. Свечечку зажгла. Встала в уголок. За молитвою и не заметила, как время пролетело. Кругом благостно, ладаном пахнет, певчие на клиросе поют ладно.
Вдруг чует Маруся чей-то взгляд на себе, обернулась она, думала – бабушка её хочет окликнуть. Ан нет. Бабушка-то вон она, на лавку у стены присела, устала бедная стоять, ноженьки старые не держат долго, и так вон какой путь проделала. Подняла Маруся глаза и видит, стоит чуть в сторонке парень незнакомый, на неё таращится, улыбается ей. Поджала Маруся губки, глянула строго, чего, мол, з.ен.ки пялишь, на мне узоров нетути. Да опомнилась, что в храме стоит, перекрестилась тут же:
- Прости, Господи, меня грешную. Что это я злая такая? Ведь он ничего плохого не сделал.
А сама снова глаза в ту сторону скосила. Парень ничего так, интересный, с лица гож, ростом высок, плечист. Рубаха на нём праздничная, белая, кушаком подвязана. Но кто таков, Маруся не узнала, не видела она его до сего дня. Может сельский. Село оно вон какое большое! Тут их взгляды снова встретились, и парень улыбнулся ещё шире. Маруся вспыхнула, отвернулась и стала вслушиваться в ход службы, но мысли гуляли далеко от слов батюшки.
Она вдруг почувствовала, как в гр.у.ди у неё стало печь, сначала приятное тепло грело кожу, а затем, нагреваясь всё шибче и шибче, зажгло так нестерпимо, что Маруся не выдержала, кинулась прочь из храма, на улицу. Она сбежала со ступеней крыльца, огляделась по сторонам, забежала за угол, и, оттянув рубаху, сунула руку за пазуху, туда, где лежал свёрточек с камнем. Он обжёг ей ладонь и Маруся, вскрикнув, бросила его в траву. Подув на пальцы, девушка задумалась – отчего же камень сделался таким горячим, что даже на груди вон красное пятно теперь осталось, будто приложили раскалённой ложкой?
- Небось, оттого что я в месте святом! – осенило девушку, - А камушек-то нежитью подаренный, вот и жжётся.
Да что делать? Не бросать же его тут. Про бабушкин наказ Маруся помнила – камень надобно на русальей неделе отнести на ржаное поле. А она аккурат завтра начинается.
Маруся вздохнула, наклонилась и подобрала свёрточек. Тот, на удивление, уже совершенно остыл. Она спрятала его обратно за пазуху и поспешила в церковь. Служба подходила к концу и бабушка, чего доброго, осерчает, что она куда-то запропастилась. К счастью, бабушка и не хватилась внучки. Вот и служба закончилась. Когда Маруся с бабушкой уходили с церковного двора, она, ощутив на себе взгляд, обернулась и снова увидала того же парня. Хмыкнув, она сжала губы, и, подхватив бабушку под руку, пошла своей дорогой.
В эту ночь Маруся не спала, тревога от ожидания полностью заполнила её мысли. Как-то всё пройдёт завтра? Ну, придёт она на поле, оставит камень, а что потом? Пройдёт ли до конца её печаль? Жить-то оно, конечно, так можно, да только уж больно невесело. О новой любви Маруся не загадывала, лишь бы сердце успокоилось и то хорошо. Не надо ей этих любовей. Одни слёзы от неё. Ну её, эту любовь. Вот осень придёт, начнут к ней снова сваты ходить, а то, что так и будет, она не сомневалась, и даст она ответ кому-нибудь из них. Ничего, проживёт и без любви. Лишь бы муж попался хороший, не пил бы, да её не колотил. На том и порешила. Кое-как к утру уснула-таки. День пролетел, как птица крылом взмахнула. Вот и сумерки зачались. Маруся бдит. Ждёт, покуда бабушка уснёт. Та рано ложилась, чуть ли не засветло. Но и вставала раным-рано, на зорюшке. Узелок с откупом Маруся загодя сготовила. Положила ленту красную для мавок, сахару кусочек (с Николы вешнего его берегла), краюху хлеба да пару яичек. Подумав, добавила рушничок баский, вышитый для приданого.
- Надеюсь, понравится русалкам мой подарочек, - вздохнула Маруся.
Едва бабушка уснула, Маруся вышла из дому. Идти предстояло не близко. Поля-то вкруг деревни были. Да только не ржаные. А ей нужно было именно такое. И располагалось оно почти на полпути по дороге на село. Туда-то и направилась Маруся. Вот идёт она мимо леса. Луна уж на небосклон выкатилась. Стра-а-ашно. Место вовсе безлюдное. Шуршит что-то в траве. То ветки затрещат в лесу. То ветерком подует. То донесёт откуда-то издалеча то ли уханье филиново, то ли чей-то смех, то ли плач. Маруся то бегом примется бежать, то, запыхавшись, на шаг перейдёт. Но вот и поле показалось, бескрайнее, тёмное. Остановилась Маруся, прислушалась – не слыхать ли песен русалочьих? Нет, тихо кругом. Может они нынче у реки хороводы свои водят? Зелёные святки только начались, не добрались, поди, до поля покамест? И то ладно, всё не так страшно.
- Девицы-русалицы, - проговорила Маруся и поёжилась от страха, потянуло на неё свежестью озёрной, прохладой, - Вы мой дар примите да камушек вот этот тятьке своему снесите. В самый Сочельник брала я нынче у него этот камушек, чтобы он мне помог с тоскою справиться. Так уж вы не подведите, верните его в целости да сохранности, чтобы Водяной Хозяин на меня не засерчал, не подумал, что я уговор нарушила. Да благодарность от меня передайте, поклонитесь ему.
Положила Маруся узелок с откупом на самой меже. Внутрь заходить страшно. Да и бабушка сказывала, что неча соваться вглубь, там мавки таятся. Вынула из-за пазухи камушек, подержала его малость в руке. Вновь камень тёплым стал. Дивно. С чего бы? Тут вдруг налетел откуда ни возьмись на Марусю чёрный ворон, закаркал, в косу когти запустил. Завопила она дуром. Размахнулась, да камнем-то и запустила в птицу. Не попала. Ворон каркнул злобно и улетел прочь. А камень в воздухе дугу описал и куда-то в колосья шлёпнулся.
- Вот и ладно, главное на поле – значит уговор соблюдён, - только было подумала Маруся, как услыхала крик.
Там, на поле, кто-то коротко и громко вскрикнул и тут же колосья зашуршали, зашатались, зашумели. Закряхтел кто-то невидимый протяжно и стал подыматься. От ужаса у Маруси подкосились ноги. С минуту стояла она недвижима, а после припустила бежать без оглядки прочь с проклятого поля.
- Межевик, поди, шатается по своим владениям, али Полевик, а может и Ырка.
Этот был страшнее всего и у Маруси аж поджилки затряслись при мысли о том, как сейчас выскочит перед нею на дорогу бледное тощее т.е.ло, зе.н.ки у него жёлтым горят, руки длинные. Откроет зубастый рот да укусит её за шею, прогрызёт жилу и станет кровушку пить. Ырка-то из са.мо.уб.ий.цы получается, не принимает того святая матушка-земля, вот и бродит он по свету. Тоскует по живому теплу. А потому и пьёт кр.ов.ь человеческую, чтобы хоть малость согреться. Бабушка сказывала, что ежели с Ыркой повстречаешься, так надобно успеть сказать три раза такие слова: «Чур меня, чур, пращур!». Да главное в глазищи его не глядеть, иначе худо. Как добежала Маруся до родной околицы и не помнила. Ничего дурного не встретила, только собаки во дворах её облаяли. Ну да эти свои, не тронут. В избу забежала, на лавку ничком повалилась, да так и уснула без задних ног.
Наутро пробудилась, бабушка и спрашивает:
- Чего это у тебя лапти все изгвазданы, вечор чистые были, али гулять ходила?
- Выходила малость, с девчатами песни попеть, - сказалась Маруся.
- Вот и ладно. Гуляй, девка, пока молода.
На другий день и вправду Маруся на гулянку собралась. И настроение у ней весёленькое. То ли горюч-камень помог, то ли само стало забываться, Бог весть. Собралась она и пошла за околицу. Там завсегда молодёжь гуляла. Все уже на месте были. Кто парочками милуется, кто песни поёт, кто костёр затевает, чтобы прыгать через него да греться. Ночи хошь и летние, а всё зябкие. Вот девчонки стайкой собрались, перешёптываются, хихикают, на парней поглядывают. Маруся тоже к девчатам прильнула, песню затянули.
- Ой, Марусенька пришла! – обрадовались подружки, - Мы ужо по тебе заскучали! Вот и молодчина, что надумала к нам прийти!
И Марусе на душе тоже хорошо-хорошо. Как вдруг слышит она разговор промеж парней, что подалече от костра стояли, и что-то дюже интересное они обсуждают.
- И только я, было, прилёг, как ба-бах, прилетает мне промеж глаз камень! Вы представляете? В чистом поле – камень! Откуда ему там взяться? Вскочил я, туда-сюда – нет никого. Что за диво? А из глаз аж искры сыплются. До чего больно! Поднял я тот камень, а там другое диво – камень-то в платок завёрнут. Вот что меня и спасло. Не будь того платка, конец бы мне, рассёк, поди, башку он мне до кр.ов.и. А так си.н.як вот только, эва нос стал, как у совы - крючком.
Послышался хохот парней.
Маруся же почуяла, как её обдало жаром. Ну уж, совпадений таких на свете не бывает, явно речь про её камень идёт. Неужто не получилось у неё дело, не забрали мавки горюч-камень, не передали тятьке? А парень и продолжает:
- Я платок-то развязал, да в карман положил. А камень закинул в поле подальше, нехай там лежит.
Маруся выдохнула. Заставила себя обернуться, будто невзначай и… обомлела. Рядом с деревенскими стоял тот самый парень, что на неё в храме глазел. А промеж глаз у него чернел огромный синячище. И нос, правда, как у совы крючком стал. Маруся так и ахнула. А он тоже её увидал и заулыбался. Подошёл ближе.
- Здравствуй, - говорит, - Красавица. А я тебя ещё вчера на празднике заприметил. Уж больно ты мне люба пришлась. Да не посмел подойти, баушка с тобой была. Дюже строгая с лица. Побоялся я. А нынче, видишь, какой из меня жених?
Он засмеялся. Маруся же от удивления и растерянности и слова вымолвить не могла.
- Знаю, знаю, неважный покамест у меня вид. Ну ничего, до свадьбы заживёт.
- А ты что же, в наши края за невестой приехал? – вымолвила Маруся.
- Да хотелось бы. Пока вот к другу, Мишке Пахомову. А там видно будет.
- Вон что, - Маруся замялась, - А я вот про камень услыхала ненароком, ты рассказывал. Дак нельзя ли на платочек тот взглянуть?
- Что? Думаешь, брешу? – улыбнулся он, доставая из кармана платок, - Вот, гляди. Диво так диво. Там ещё незабудки на уголке вышиты и буква «М».
Маруся и вовсе засмущалась.
- Чего ты? Али платок знаком?
- Знаком. Мой это.
- Вот это да! Да как же так вышло?
Маруся помолчала, а после поманила его в сторонку, да всё и поведала, как дело было.
- Уж ты прости меня, что так вышло. Откель мне было знать, что ты там, как заяц в колосьях улёгся, - сказала она, едва сдерживая смех.
- Да чего там. Заживёт.
- Да как же ты к невесте теперь покажешься в таком виде?
- Дак уж она меня видала, не страшно.
- А кто же она? – удивилась Маруся.
- А пойдёшь за меня так скажу.
Маруся-то сначала и не поняла этих слов. А после вспыхнула, что маков цвет и лицо отвернула.
- Что же, не люб я тебе такой? Меня, кстати, Алёшей звать, - ласково сказал паренёк.
- А меня Марусей, - прошептала девушка.
- Я тебя, Марусенька, с ответом не тороплю. У нас всё лето впереди. Я к вам теперь приезжать стану. Сам-то я из села. Мамка с тятькой там живут да сестра старшая. Её тоже Марусей зовут.
- Вот как…
- Ага. Ну что, идём к костру? Гляди, уж все прыгать стали.
Маруся кивнула и Алёша, сжав её ладошку в своей, потянул её к пылающему жарко костру. Огонь горел ярко и рыжие искры летели с треском в ночное небо, соединяясь в его вышине со звёздами.
Осенью на Покрова играли Маруся с Алексеем свадьбу весёлую. Уехали они жить в большое село и бабушку Прасковью с собою забрали. Успела бабушка ещё и правнуков понянчить. Долго жили Маруся с Алёшей и счастливо, душа в душу. Налюбоваться друг другом не могли всю жизнь. Уж такая любовь была. Вот так горюч-камень, что Водяной Хозяин дал, не только от тоски Марусю избавил, а всю её судьбу во благо повернул.
КОНЕЦ