— За Гену! Тридцать лет с такой женщиной — это что-то!
Звон бокалов. Мои пальцы застыли над апельсиновым салатом. Нож впился в кожицу.
— Марина! Хватит на кухне прятаться! — Зоя махнула рукой, серьги качнулись, как маятники.
Я вытерла руки. Вошла в гостиную.
Гена восседал в центре стола. Лицо пунцовое, глаза блестят.
— Друзья! За мою выдержку! Тридцать лет с Маринкой — это не шутки. Она ж как порох! Но я справился.
Гости захохотали. Кто-то стукнул его по плечу.
— Ему медаль нужно дать! За верность! — Зоя подмигнула мне.
Я растянула губы. Улыбалась. А внутри будто выключатель щелкнул.
— На минутку, — сказала я и вышла.
Никто не заметил. Все продолжали чокаться. Хвалили Гену за то, что выдержал меня. Тридцать лет терпения.
Заперлась в ванной. Села на прохладный край. Посмотрела на свои руки. Они пахли цитрусом и луком. Руки, которые тридцать лет стирали чужие следы.
«А если б я ушла — кто бы заметил, кроме немытых тарелок?»
Мысль сверкнула, как лезвие.
Из комнаты звуки праздника. А я не могла встать.
— Ты там уснула? — Гена стукнул в дверь. — Зоя тебя хочет поздравить!
— Сейчас, — отозвалась я.
Взглянула в зеркало. Обычное лицо. Только глаза другие.
Вернулась к столу. Зоя уже держала бокал.
— За Маринку! Она у нас... — запнулась, ища слова. — Она Гену бережёт! И плов у неё что надо!
Я обвела взглядом комнату. Друзья. Соседи. Коллеги. Сын с невесткой.
И вдруг поняла: никто не знает, кто я на самом деле.
— Спасибо, — произнесла тихо и отпила.
Вино царапнуло горло. Или это першила та мысль из ванной.
Сын подошёл, приобнял.
— Мам, всё хорошо?
— Конечно, — ответила я. — Просто день длинный.
Он кивнул. Похлопал по спине. Отошёл.
А я стояла с бокалом. И внутри зрел вопрос: «Меня тридцать лет терпят. А кто я на самом деле?»
Эта мысль жгла. Но я продолжала улыбаться. И накладывать гостям салат.
Утро после праздника встретило меня звуками телевизора и хрустом.
Гена сидел за столом, запихивал в рот хлопья с кусками колбасы и морщился от каждого громкого звука.
Футбольный комментатор захлебывался восторгом. Гена не отрывал взгляда от экрана.
Я подбирала следы вчерашнего веселья. Скомканные салфетки под мебелью. Крошки между подушками. Липкие разводы на столешнице.
— Марин, сделай чайку. — Гена даже головы не повернул.
Я застыла с недомытой тарелкой.
— Сам налей.
Он медленно оторвался от телевизора. На лице — удивление.
— Что?
— Чайник возле тебя. Кружка тоже. Налей сам.
Гена фыркнул.
— Тебя с утра кто укусил? День испортить решила?
— Нет. Сказала, что думаю.
Он отложил ложку. Глянул на меня пристальнее.
— Странная ты со вчера. На что-то дуешься?
— Не дуюсь. Размышляю.
— О чём? — В его тоне проскользнуло раздражение, но не забота.
— О твоих вчерашних словах. И словах Зойки. И всех остальных.
— А что я сказал? — Гена развёл руками. — Что тебя тридцать лет терплю? Так это же шутка. Все смеялись.
— Кроме меня.
— Началось. Чай не принесли — вселенская катастрофа. Ну выдержал раньше, выдержу и сейчас.
Эти слова, брошенные как мусор под ноги, ударили точно в сердце.
Я поставила чайник. А в голове словно переключатель щёлкнул.
Гена снова уставился в телевизор. Для него мир не изменился.
Я смотрела на закипающую воду. На пузырьки, рождающиеся у дна. На их стремительный бег к поверхности.
И вдруг увидела себя со стороны. Ясно, отчётливо. Я выхожу из квартиры. Без истерик. Без сборов вещей. Просто закрываю дверь и ухожу.
Чайник отключился.
— Ты там уснула? — Гена постучал по столу. — Чай когда будет?
Поставила кружку перед ним.
— Скоро всё будет, Гена. Всё.
Он не уловил перемены в моём голосе. Не заметил нового взгляда. Футбол важнее.
Я вышла на балкон. Окинула взглядом двор. Качели. Дорожки. Скамейки под тополями.
Внутри что-то надломилось. Или срослось — впервые за годы. Дышать стало легче. И я точно знала почему.
Пакеты с продуктами резали ладони.
Лифт второй день стоял. Я поднималась, отсчитывая ступеньки — привычка считать, когда тяжело.
На пятом этаже остановилась перевести дух. И поняла — не туда забрела. Чужой этаж.
Хотела спуститься, но заметила открытую дверь. Оттуда тянуло свежей краской и... мятой?
— Эй, кто там? — окликнули из квартиры.
— Простите, — я отступила. — Этажом ошиблась.
В проёме появилась женщина. Непричёсанные рыжие волосы, футболка в зелёных пятнах, кисть в руке.
— Откуда ты? — спросила она.
— С четвёртого. Марина.
— Галя. С шестого. — Она кивнула на дверь. — Месяц как въехала. Крашу вот.
— Извините за беспокойство, — я приподняла пакеты.
— Брось. — Галя усмехнулась. — Зайдёшь? Чай с мятой есть.
Я замялась. Дома ждал ужин, который предстояло готовить. Гена вернётся голодный. Сын обещал заглянуть.
— Давай, — Галя подмигнула. — На пять минут. Покажу, как квартиру испортила.
И я шагнула к ней. Сама не поняла почему. Может, из-за той мысли на балконе.
В квартире пахло новизной. Стены светло-зелёные. Пол устлан газетами. Мебели почти нет — только диван да столик.
— Сама всё делаешь? — спросила я, оглядываясь.
— А кто ж ещё? — Галя щёлкнула чайником. — Мужа выставила прошлой весной. Не выдержала. Посуду не мыл, язвил с утра до ночи. Сказала: хата не дворец, но я тут хозяйка. Иди-ка ты лесом.
Она говорила спокойно. Без надрыва. Как о погоде.
— Не тоскуешь? — вырвалось у меня.
— Бывает. — Галя разлила чай. — Когда кран подтекает или лампочка гаснет. Потом сама чиню и радуюсь. Лучше так, чем подбирать за кем-то объедки жизни и слушать, как тебя «выносят».
Что-то внутри меня отозвалось на эти слова.
— Соседи, наверное, шепчутся? — спросила я.
— И пусть. — Галя дёрнула плечом. — Моя жизнь. Мне в ней и разбираться.
Чай пах мятой и решимостью. Я разглядывала Галины руки — с облезшим лаком, в краске. Сильные. Уверенные.
— Мне надо идти, — сказала я. — Спасибо за чай.
— Заглядывай, — Галя проводила до порога. — Я никуда не денусь.
На лестничной площадке я застыла. Не стала звать лифт. Просто слушала шум подъезда и стук собственного сердца.
«Лучше одна, чем слушать, как тебя терпят».
Эти слова били как колокол. И впервые за тридцать лет в голове мелькнуло: а что, если попробовать жить иначе?
***
Сковородка шипела. Котлеты подрумянивались. Я переворачивала их вилкой, когда зазвонил телефон.
— Мам, мы заедем сегодня. — Голос сына звучал бодро. — Есть разговор.
— Что-то случилось? — Я убавила огонь.
— Всё хорошо. Просто новости. Будем через час.
Гена вернулся с работы раньше обычного. Бросил куртку на кресло.
— Максим звонил? Сказал, что заедут.
— Да, готовлю ужин.
Гена включил телевизор. Плюхнулся в кресло. Его куртка сползла на пол. Он не заметил.
Я подняла куртку. Повесила на вешалку. И поймала себя на мысли: сколько раз я делала это за тридцать лет?
Звонок в дверь прервал размышления. Максим и Саша вошли, улыбаясь шире обычного.
— Мам, пап, у нас новость! — Максим обнял меня. — Нам одобрили ипотеку. Но деньги дадут только через два месяца.
— Поздравляю! — Я искренне обрадовалась за них.
— И мы подумали, — вступила Саша, — может, мы к вам переедем на это время? Квартиру освободим, чтобы не платить лишнюю аренду.
Гена хлопнул в ладоши.
— Конечно! Отличная идея! Правда, Марин?
Я смотрела на них троих. На их ожидающие лица. И внутри что-то сжалось.
— Вы серьёзно? — спросила я.
— А что такого? — удивился Максим. — Тебе ведь одной скучно, когда папа на работе.
— Мне не скучно, — ответила я. — У меня своя жизнь.
Они переглянулись.
— Мам, мы же не навсегда, — Максим улыбнулся. — Всего на пару месяцев.
Я отвернулась к плите. Помешала картошку.
— Где вы планируете спать? — спросила я.
— В моей бывшей комнате, конечно, — ответил Максим.
— А я где буду жить? Между холодильником и кастрюлей?
В кухне повисла тишина. Я обернулась. Три пары глаз смотрели на меня с недоумением.
— Что значит «где ты будешь»? — спросил Гена. — Ты как обычно — с нами.
— Обычно — это как? — Я скрестила руки на груди. — Готовить на всех? Убирать за всеми? Стирать, гладить, мыть посуду?
— Мам, ты чего? — Максим нервно хохотнул. — Мы ж не навсегда приедем.
— Вот именно, — я посмотрела ему в глаза. — Вы — не навсегда. А я с вами — навсегда. Застряла сама, по собственной глупости. Но больше не хочу.
Саша дёрнула Максима за рукав. Гена нахмурился.
— Марина, ты в порядке? Что за бред ты несёшь?
— Впервые за тридцать лет — в полном порядке.
Я выключила плиту. Сняла фартук.
— Поживите здесь. Вдвоём. Или втроём. Мне всё равно.
— Ты куда собралась? — Гена поднялся с кресла.
— Туда, где не нужно обслуживать трёх взрослых людей, которые не видят во мне человека. Только кухонный комбайн.
Я вышла из кухни. За спиной слышались растерянные голоса. Но меня не волновало, что они там говорят.
***
Утро. Плед сложен на кресле. Тапочки у дивана. Записка на столе: «Вернусь, если захочу».
Гена проснулся в пустой квартире.
Всю ночь звонил, писал. Я не отвечала.
Сын прислал: «Мам, что случилось? Где ты?»
А я сидела у Гали. Пила чай с лимоном. Солнечные пятна играли на столешнице.
— Не передумала? — Галя подлила чай.
— Нет. Впервые ощущаю правду в своих поступках. Неловко. Странно. Но верно.
— Достают звонками?
— Без перерыва.
— Ответишь?
— Не готова. Не знаю, какими словами объяснить.
Галя кивнула. Не советовала, не учила. Просто предложила диван на пару дней, пока решу, что дальше.
Телефон снова задрожал. Гена. Я сбросила.
— Тридцать лет, — произнесла вслух. — Тридцать лет существовала как приложение к кухне. Не человек — функция. И сама это выбрала.
— Признать это — половина пути, — Галя помешивала сахар. — Я год набиралась смелости перед разводом. Боялась пустоты вокруг.
— А теперь?
— Бывает одиноко. Иногда грустно. Но жалеть не приходилось ни разу.
Я разглядывала её руки. Синий лак на ногтях. Банку с вареньем — «сделала сама, никому не в угоду, захотелось и сварила».
— Удивительно, — сказала я, — они даже не поняли причину моего ухода. Для них это как снег в июле.
— Потому что не видели тебя, — Галя усмехнулась. — Только твою роль.
Дверной звонок заставил нас вздрогнуть.
— Я открою, — Галя поднялась. — Ты никому ничего не должна.
Она вышла. Я слышала приглушенный разговор. Вернулась с напряженным лицом.
— Твои внизу. Муж с сыном. Караулят подъезд.
— Что ты им сказала?
— Что не знаю, где ты. А если узнаю — всё равно не выдам без твоего желания.
Я кивнула. В горле стало тесно от благодарности.
— Что дальше? — спросила Галя.
— Не решила, — я пожала плечами. — Может, вернусь к ним. Может, разведусь. Может, сниму угол. Но точно знаю — прежней жизни не будет.
Галя улыбнулась.
— Главное — ты поняла, что бывает иначе. Что кроме вечного «терпи» есть и другие слова.
Телефон мигнул новым сообщением. Сын: «Мам, ты права. Мы не замечали, как тебе тяжело. Прости. Поговорим?»
Я улыбнулась. Первая трещина в стене.
За окном дышал город. Спешили машины, торопились люди. Обычный день. Но для меня — первый в новой жизни. Где я существую не ради других, а ради себя.
И в этой жизни, представьте, можно дышать полной грудью.
***
Чувствовали себя невидимкой в собственном доме? Делитесь.
Подписывайтесь. Кроме слова "терпи" в жизни есть и другие слова.
Буду благодарна за любую поддержку.
***