— Не до гостей. Ни сил, ни настроения. Убираться, готовить, всё это... Знаешь же, как мне тяжело. Пусть в гостиницу едут, — голос Нины звучал как треснувший лёд на весенней реке — холодный, ломкий, готовый в любой момент разойтись и утянуть на дно.
Алексей застыл в дверном проёме кухни, ладонью всё ещё сжимая смартфон со свежим сообщением от Петра. Вечернее солнце косыми лучами прорезало пыльную тишину квартиры, в которой словно консервировалось время — медленное, густое, как мёд в старой банке.
— Петя не чужой. Двоюродный брат, сама знаешь, в детстве почти не расставались, — Алексей попытался улыбнуться, но улыбка повисла на лице ненужной гримасой.
Нина повернулась к плите спиной к мужу, плечи напряглись под домашним халатом, как у ощетинившегося зверя.
— Мне этого не надо. Делай как хочешь, но я — не принимаю.
Фраза упала между супругами невидимой бетонной плитой. В квартире двое, а воздуха будто не хватает только одному — Алексею.
Майский вечер за окном обещал долгие выходные. Соседские окна уже зажглись тёплым светом, слышались обрывки смеха, музыки, звон посуды. Жизнь там текла по-другому руслу — полноводному, бурлящему радостью и теплом родственных связей.
Алексей опустился на кухонный стул. Пятьдесят три года — возраст, когда многие мужчины собирают вокруг себя семью как драгоценный урожай долгой жизни. А у него — пустота. Двое взрослых детей давно разлетелись из гнезда. Звонят по праздникам, словно выполняя неприятную повинность. Жена превратилась в соседку по квартире — тихую, замкнутую, будто высохший колодец, из которого давно не черпают воду.
Вечерний сумрак сгущался за окном, превращая тихий провинциальный дом в тёмный корабль, плывущий по ночному морю. Каждое окно — отдельная каюта, отдельная судьба. В своей каюте Алексей чувствовал себя лишним пассажиром.
Телефон в руке погас. Сообщение от Петра осталось без ответа, как крик о помощи в пустыне. «Слушай, приедем к вам на пару дней, хотим отдохнуть от Москвы, повидаться. Год уже не виделись!»
На столе лежала коробка с подарком для брата — редкое издание книги, которую Пётр искал несколько лет. Теперь коробка казалась насмешкой судьбы. Кому теперь этот подарок? Зачем все эти годы строил дом, если в нём не осталось места для близких?
Алексей потянулся к верхнему ящику буфета. Где-то там, среди старых квитанций и забытых рецептов, хранилось письмо матери — последнее, написанное дрожащей рукой за месяц до смерти. Слова из прошлого были единственным, что сейчас могло удержать настоящее от окончательного распада.
***
Письмо. Пожелтевшая бумага. Мамин почерк — острый, нервный, будто кардиограмма сердца, знавшего боль.
«Ты у меня — настоящий. Ты нужен. Помни об этом, когда станет тяжело».
Алексей сжал листок. Пальцы дрожали. Странно. Пятьдесят три года — возраст, когда мужчины уже не плачут. Не должны. Но что-то горячее прочертило дорожку по небритой щеке.
— Кому ты там пишешь? — голос Нины из глубины квартиры звучал равнодушно, как автоответчик.
— Никому.
Тишина. И внезапный грохот чашки, выскользнувшей из рук жены где-то в глубине квартиры. Звон осколков. Проклятие вполголоса.
Алексей поднялся. Решение пришло само — острое, как лезвие бритвы. Он взял телефон и быстро набрал текст:
«Петя, жду. Но не у нас дома. Сниму квартиру рядом. Есть разговор».
Отправил. Три точки — сообщение читалось на том конце. И сразу ответ:
«Что-то случилось? Завтра буду. Без Марины, она к матери поедет».
Алексей не ответил. Сунул телефон в карман. В груди что-то сжалось, а потом расправилось пружиной.
— Я ухожу, — сказал он, входя в спальню, где Нина собирала осколки.
— Молоко заканчивается, — она даже не подняла головы, словно не расслышала.
— Нина, я ухожу.
Теперь она замерла. Осколок фарфора в руке блеснул, как маленький опасный полумесяц.
— Куда? — только одно слово, но в нём смешались недоверие и... облегчение?
— Не знаю. Пока просто выйду. Потом решу.
Алексей почувствовал силу — непривычную, горькую, но настоящую. Простую правду, которую годами скрывал от себя. Дом без тепла — не дом, а съёмная квартира со знакомыми сожителями.
— Много лет назад, — голос его звучал неожиданно твёрдо, — ты сказала: «Я бы хотела жить без обязательств». Помнишь? Мне тогда казалось, это шутка. Но это была правда. Твоя правда.
Нина выпрямилась. Хрупкая. Седеющая. Чужая.
— Ты что-то придумал себе, — сказала она, но в глазах мелькнуло странное — узнавание. Как будто он впервые за долгие годы действительно увидел её.
— Ничего я не придумал, — Алексей открыл шкаф, достал рюкзак. — Тридцать лет вместе. Как соседи по купе в поезде дальнего следования. Но поезд давно пришёл. А мы всё едем.
Под окнами сигналила машина. Майский вечер заполнял комнату сиреневым сумраком и запахом черёмухи из парка. Где-то там была настоящая жизнь.
— Я не могу без тебя, — вдруг произнесла Нина. Странные, незнакомые слова. Непохожие на правду.
Алексей застегнул рюкзак.
— Можешь. Двадцать лет можешь. С тех пор, как Сашка в институт поступил. Я просто не хотел видеть.
Телефон в кармане завибрировал. Новое сообщение от Петра: «Уже на вокзале. Беру билет. Что сказать?»
Что сказать? Что этот звонок брата — последний толчок? Что дом, где гостям не рады, перестал быть домом? Что он впервые за двадцать лет чувствует себя... живым?
— Алёша, — Нина вдруг назвала его давно забытым домашним именем. — Не уходи насовсем.
И в голосе её впервые за долгие годы звучало что-то настоящее. Страх? Раскаяние? Или просто страх перемен?
Алексей посмотрел на жену долгим взглядом. Потом повернулся к двери.
— Я вернусь. Поговорить. Но сначала мне нужно встретить Петра. И понять, что осталось от меня самого.
Хлопнула дверь подъезда. Майский воздух, напоенный сиренью, обнял Алексея как старый друг. Впереди была неизвестность.
И странное, пьянящее чувство свободы.
***
Полутёмный номер гостиницы. Дешёвый. Безликий. Как жизнь человека, потерявшего себя.
— Никому не нужен, — Алексей произнёс эти слова вслух, словно проверяя их на вкус. Горечь. Полынь на губах.
Пётр сидел напротив, сжимая в руках стакан с чаем. Родное лицо. Морщинки у глаз — новые, незнакомые.
— Брось, Лёша. Семья есть семья. Бывает всякое.
— Семья? — Алексей усмехнулся. — Моя семья — это стены. Мебель. Квитанции. Не люди.
За окном дождь. Весенний. Беспощадный. Как правда, которую нельзя больше прятать.
— Нина давно дала понять: я жене не нужен. Как муж. Как человек. Как... кто угодно.
Пётр покачал головой:
— Тридцать лет вместе. Дети. Внуки скоро, может. Не может быть, чтобы совсем никому не нужен.
Зазвонил телефон. На экране — «Дом». Не «Нина». Не «Жена». Просто «Дом». Алексей отключил звук.
— Видишь? — усмехнулся он. — Звонит. Впервые за сколько? Второй день я в гостинице и первый звонок. Не потому что волнуется. Просто сломалась схема. Удобная схема: я работаю, плачу, чиню, существую. Не живу — существую.
Пётр поставил стакан, подошел к окну. За стеклом — чужой город, размытый дождем.
— А дети? — спросил тихо.
— Дети... — Алексей посмотрел на свои руки. Большие. Рабочие. Ненужные никому. — Когда ты приезжаешь в гости к детям? Когда зовут. А когда звали последний раз? На Новый год. Говорили два часа. О погоде. О ценах. Семья? Нет. Случайные попутчики.
Телефон снова завибрировал. Теперь сын. Странно. Неожиданно.
— Не будешь отвечать? — Пётр кивнул на телефон.
— Нина, наверное, позвонила. Сказала, что папаша с катушек слетел. Бросил мать.
Гудки прекратились. Тишина. И снова — звонок. Настойчивый.
— Ответь, Лёш. Семья всё-таки.
Эти слова — как удар под дых. «Семья всё-таки». Святое слово. Неприкосновенное. А если семья — это капкан? Клетка? Если ты в ней — никому не нужен?
Алексей взял телефон. Нажал кнопку. Голос сына — встревоженный, незнакомый:
— Пап! Ты где? Мама звонит, говорит, ты ушёл. Что случилось?
— Ничего, — голос Алексея звучал спокойно. Слишком спокойно. — Просто понял наконец: я жене не нужен. И вам, кажется, тоже.
Тишина в трубке. Потом:
— Ты что? С чего ты взял?
— Три месяца не звонил, Сашка. Три. На день рождения — сообщение. Даже не позвонил. А теперь беспокоишься?
— Пап, у меня работа, ты же знаешь. Дедлайны. Проекты.
— У всех работа, — Алексей почувствовал, как что-то рвётся внутри. Струна. Нить. Связь. — Но если семья — это только по праздникам, то какая это семья?
Пётр положил руку на плечо. Тяжёлую. Тёплую.
— Знаешь, Саш, — вдруг сказал Алексей в трубку, — я сейчас понял одну вещь. Если говоришь «никому не нужен» — это неправда. Просто не тем нужен. Не так нужен.
Он взглянул на Петра — родные глаза, тревога в них.
— Я перезвоню, — сказал сыну. И отключился.
Дождь за окном превратился в ливень. Стена воды — как граница между прошлым и будущим. Старой жизнью и... чем-то новым.
— Что теперь? — спросил Пётр.
Алексей встал. Расправил плечи. Впервые за долгие годы он чувствовал себя полным сил. Странно. Человек, осознавший, что никому не нужен, должен быть раздавлен. А он — будто сбросил груз.
— Теперь? — он улыбнулся. — Теперь я возвращаюсь. Домой.
— Но ты же сказал...
— Я сказал, что жене не нужен такой, каким был. Молчаливая тень. Бессловесный робот. Но, знаешь, — он посмотрел в окно, где сквозь дождь пробивался луч солнца, — есть люди как реки. Годами текут спокойно, незаметно. А потом — наводнение. Прорыв плотины. И всё меняется.
Телефон снова зазвонил. На экране — «Нина». Не «Дом». Имя.
Алексей нажал кнопку ответа.
***
— Алёша, вернись, — голос Нины в трубке дрожал. Непривычно. Растерянно.
Алексей молчал. Секунда. Две. Три.
— Нужно поговорить, — сказал наконец. Сухо. По-деловому. — Буду через час.
Пётр проводил его до вокзала. У входа обнял — крепко, по-мужски.
— Знаешь, приезжайте к нам на дачу в июне, — сказал внезапно. — Шашлыки. Река рядом. Воздух. Давно пора.
Алексей кивнул. Странное тепло разливалось в груди. Приглашение. Настоящее. Не дежурное.
— Спасибо, что приехал.
— Обещай, что позвонишь завтра, — Пётр хлопнул его по плечу. — Хочу знать, чем закончится.
— Позвоню. Хотя не знаю, что скажу.
Дом встретил непривычной тишиной. Не бытовой, когда каждый погружён в свои дела. Другой. Тишиной ожидания.
Нина сидела на кухне. Прямая спина. Руки сложены на столе. Лицо — осунувшееся, с красными пятнами. Плакала?
Алексей сел напротив. Между ними — старая столешница с выцветшим узором. Тридцать лет завтраков, обедов, ужинов. Тридцать лет молчания.
— Я не уйду насовсем, — сказал он, нарушая тишину. — Но так, как было, — уже не будет.
Нина подняла глаза:
— А как было?
Вопрос упал между ними как камень в воду. Круги расходятся.
— Никак, — ответил он просто. — Тридцать лет — никак. Сосуществование. Привычка. Я входил — ты выходила. Я говорил — ты молчала. Я спрашивал — ты отвечала односложно.
— Неправда, — она покачала головой. Но в глазах — понимание. Узнавание.
— Правда, Нина. Когда ты последний раз спросила, как прошёл мой день? Что я чувствую? О чём думаю?
Она молчала. Пальцы нервно теребили край скатерти.
— Нам было хорошо, когда дети были маленькие, — произнесла наконец. — Потом... не знаю. Тебя словно не стало. Работа. Диван. Телевизор.
— А ты пробовала достучаться?
Тишина. Долгая. Как зима в их отношениях.
— Я думала, так у всех, — её голос вдруг стал беззащитным. — У мамы с отцом так было. У подруг. Живут как соседи, но... живут же.
Алексей покачал головой:
— Это не жизнь, Нина. Это... существование.
За окном стемнело. В сумерках лица стали мягче, ранимее.
— Когда Пётр написал, что хочет приехать, — продолжил Алексей, — я почувствовал радость. Впервые за долгое время. А ты... ты даже не попыталась понять.
— Я испугалась, — вдруг призналась она. — Гости — это шум, беспорядок, разговоры. Я отвыкла от этого. От жизни отвыкла, понимаешь?
Горькая правда повисла между ними. Два человека, разучившиеся жить.
— Сашка звонил, — сказал Алексей. — Беспокоится.
— Я позвонила ему, — кивнула Нина. — И Лене тоже. Они... они думали, у нас всё хорошо.
— А у нас?
Вопрос — как открытая рана. Нина вдруг протянула руку через стол. Неуверенно. Осторожно. Коснулась его пальцев.
— Не знаю. Но я не хочу, чтобы ты уходил.
Алексей смотрел на их руки. Близко. И так далеко.
— Я вернусь при одном условии, — сказал твёрдо. — Мы начинаем заново. Разговариваем. Слышим друг друга. Принимаем гостей. Навещаем детей. Едем к Петру на дачу в июне.
Нина вздрогнула:
— К Петру? На дачу?
— Да. Он пригласил. Нас обоих.
Она смотрела так, словно он предложил полететь на Луну. Потом, неожиданно, улыбнулась:
— А там правда река рядом? Я сто лет не купалась.
Что-то дрогнуло в его сердце. Улыбка — забытая, молодая — на усталом лице.
— Река, лес, тишина, — сказал он мягче. — Но если не хочешь...
— Хочу, — перебила она внезапно. — Я... я постараюсь, Алёша. Правда.
Он смотрел на жену долгим взглядом. Не обещал. Не спешил с прощением. Слишком много лет потеряно, чтобы всё решилось за один вечер.
— Завтра поговорим ещё, — сказал, вставая. — Я переночую в гостиной.
— Алёша, — позвала она, когда он был уже в дверях. — Спасибо... что вернулся.
Он кивнул. Не улыбнулся. Но и не отвернулся.
А утром, когда он вышел на кухню, на столе ждал завтрак. И две чашки кофе. И Нина — причесанная, в летнем платье, а не в вечном халате.
— Доброе утро, — сказала жена. И добавила неловко, словно заново учась говорить важные слова: — Как спалось?
Он сел за стол. Осторожно. Как на тонкий лёд.
— Сносно, — ответил. Помолчал. Посмотрел на жену внимательно. — А тебе?
— Плохо, — призналась она честно. — Думала много. О нас. О том, как всё... потерялось.
Алексей отпил кофе. Вкусный. Как раньше, когда она еще старалась.
— Пётр ждёт ответа насчет дачи, — сказал, глядя на солнечный блик в чашке. — Что ему передать?
Нина набрала воздуха. Выдохнула. Шагнула в неизвестность:
— Передай, что приедем. Оба.
И впервые за долгие годы Алексей улыбнулся ей по-настоящему.
Читайте также: