За окном вторую неделю выла вьюга, Танька сидела на печи и от скуки приставала к старой бабке Матрёне.
— Ба, а ба, расскажи сказку, — ныла она, теребя подол своего выцветшего сарафана.
Матрёна вздыхала, но отказать внучке не могла.
— Ну, слушай, — начала она скрипучим голосом, — жила-была в дремучем лесу девица, краше которой свет не видывал… Танька устраивалась поудобнее, подпирая щеку кулачком. Сказки бабки Матрёны всегда были долгие и запутанные, зато интересные. В них жили лешие, кикиморы и говорящие звери. В избе пахло сушеными травами и теплым хлебом. Ветер завывал в трубе, словно старая ведьма, но Таньке было нестрашно. Рядом с бабкой Матрёной всегда было спокойно и уютно. Под монотонный голос Матрёны, да поскрипывание колеса её прялки, она не заметила как задремала. Проснулась она от толчка в плечо. Бабка Матрёна трясла её, приговаривая.
— Вставай, соня, вставай. Скоро стемнеет, а ты всё спишь. Куда ночь девать станешь?
Танька сонно заморгала, пытаясь понять, где она. В избе уже горела керосиновая лампа, отбрасывая дрожащие тени на стены.
— А сказка? — спросила Танька, протирая глаза.
Бабка Матрёна усмехнулась в свои морщинистые губы.
Дослушаешь завтра, коли хорошо себя вести будешь.
Танька насупилась, но спорить не стала. Знала она, что бабка Матрёна своего слова не меняет. Они поужинали щами с кислой капустой и тушёной картошкой с салом. Потом бабка Матрёна принялась готовить Таньку ко сну. Расплетала её косы, приговаривая.
— Волоса – девичья краса, расти коса до пояса, не вырони ни волоса.
И правда, волосы у Таньки были загляденье. Густые, золотистые, словно солнце в них запуталось. Матрёна каждый раз после того как намоет да напарит девочку в баньке, споласкивала их отваром ромашки и крапивы. Каждое утро, Таня садилась на лавку у окна, и бабка, с любовью, расчесывала их деревянным гребешком. Потом заплетала в тугую косу, добавляя яркую атласную ленту, купленную в сельповском магазине.
Но сегодня прибаутку бабки, Танька слушала вполуха, глядя в окно. Вьюга всё ещё не унималась, засыпая снегом избушку. На улицу было не выйти, а это значило что снова не увидит она свою подружку Светку, что жила через дорогу от них, с отцом и матерью. Забравшись на кровати под толстое ватное одеяло, она укрылась им до самого подбородка. Бабка Матрёна задула лампу, и в избе стало темно. Только ветер завывал в трубе. Танька закрыла глаза и представила себе девицу из бабкиной сказки, которая бродит по заснеженному лесу. Вскоре уснула, убаюканная воем вьюги.
Была девочка круглой сиротой. Отец её, Павел Иванович Зарубин, вернулся с войны весь израненный. Дом начал строить, старый в войну немцы спалили. Да только не успел ничего сделать, умер. Сказались полученные на фронте ранения. А мать, Зинаида Ильинична, умерла годом позже, когда Таньке едва годик исполнился. Застудилась когда весеннюю пахали, помаялась две недели, да и отправилась к мужу, оставив дочку на попечение свекрови. Бабка Устинья, хоть и строгая была, Таньку любила. Баловала, конечно не сильно, но и в обиду не давала. Работала она в колхозе, дояркой. Таньку с собой брала, оставить ведь не на кого. Сидела девочка возле коровника, играла с котятами, да по сторонам головой вертела. Всё ей, в её три года интересно было. Кто знает, как пошло бы дальше, только и Устинья прибралась, разбилась, когда полезла чинить прохудившуюся крышу. И была девочке прямая дорога в Детский дом, если бы не объявись Матрёна. Двоюродная сестра Устиньи и тётка Павла. Не дала она девочку в интернат, с собой забрала, в Романовку. С тех пор и живут они в маленькой избушке, почти у самого леса. Вот уже четыре года живут, старая да малая, друг другу подмога и утешение. Матрёна не богата жила, но девочке последнее отдавала. Пенсия хоть и небольшая была, да в помощь ещё огород с хозяйством были. Танька тоже не бездельничала, помогала по дому, посуду мыла, курам зерно сыпала. Любила она с Матрёной вечерами сидеть, когда та пряла шерсть или латала одежду. Слушала сказки, что бабка рассказывала, или песни вместе с нею старинные пела. Деревня Романовка небольшая, все друг друга знают. Помогали кто чем мог, сироте и старухе. Танька росла девочкой смышленой, любознательной. В школу осенью идти, она уже и буквы в слога складывала, и писала немного. Матрёна её учила, вечерами, после работы. Сама она три класса церковноприходской школы ещё до революции окончила, грамотной считалась. Однажды приехал в Романовку мужчина, в костюме, с портфелем. Спрашивал, где тут Матрёна живёт, родственница Устиньи Зарубиной. Нашёл избушку, постучал. Матрёна вышла, поздоровалась. Мужчина представился, сказал, что он из органов опеки, и приехал узнать, как тут Танька живёт, всё ли у неё в порядке. Матрёна его в дом пригласила, чаем напоила, всё рассказала, как есть. Мужчина посмотрел на Таньку, расспросил её, как ей живётся с Матрёной, не обижает ли она её. Танька сказала, что Матрёна ей как родная бабушка, что любит она её очень. Мужчина остался доволен, поблагодарил Матрёну за заботу о девочке, и уехал. А старуха потом долго переживала, боялась, что отберут у неё Таньку, отправят в Детский дом. Но всё обошлось. Больше никто не приезжал, и Танька росла в любви и заботе.
Сегодня Матрёна встала когда ещё совсем и не думало светать. Выглянула в окно и покачала головой. По улице так же как и вчера, и как несколько дней к ряду, ветер гнал тяжёлые волны снега. Замело всё, что только можно было замести. Казалось, что деревня погрузилась в какое-то сонное оцепенение. В избе было зябко. Печь начала остывать, а злобный ветер выгонял тепло из всех щелей. Она накинула на плечи старенький видавший виды платок, достала стоящий на загнетке чугун с водой, опрокинула его в большое ведро, и стала наводить пойло для коровы. Укутавшись как можно теплее вышла на улицу. Сугробы намело чуть ли не вровень с крышей. Хорошо что дверь в доме открывалась во внутрь, а то и не выбраться было бы. Орудуя лопатой, она почти час прорывала дорогу к хлеву, где звенела цепью Красотка, хрюкал поросёнок, да блеяла недавно объягнившаяся ярка. Наконец, тропа была пробита. Матрёна, тяжело дыша, вошла в хлев. Красотка радостно замычала, поросёнок завизжал, а ярка заблеяла тише, прижимаясь к своим новорожденным ягнятам. Всё хозяйство требовало внимания и заботы, особенно в такую непогоду. Накормив живность, она вернулась в избу, и заглянула за цветастый полог, где спала Танька. Девочка раскинулась во сне , выпростав из-под одеяла худые ножонки. Укрыв её чтобы не озябла, Матрёна захлопотала в избе. Раздула печь, живые языки пламени заплясали внутри её большого зева, от которых сразу стало уютнее, и принялась готовить завтрак, картошка с луком и солёные огурцы. Когда уже почти всё было готово, в сенях послышался топот. Потом дверь отворилась и вместе с клубами холодного пара в избу вкатилась Нина Кизилова, их соседка, жившая в доме напротив.
— Здоровенько ночевали, — поприветствовала она Матрёну.
— Да с Богом, — ответила хозяйка, — Что это ты Нинка ни свет ни заря, по гостям бегаешь?
— Я вчера вечером должна была прийти, только забыла совсем, с этой негодой. Учительницу видела, Полину Дмитриевну. Она велела чтобы Таньку и Светку мою, сегодня в школу привели. Записывать их в первый класс будут, две недели на подготовку водить надо.
— И как по такой пропасти ребёнка тащить, ведь это на центральную усадьбу волочиться надо, а на улице светопреставление, — сокрушённо покачала головой Матрёна.
Нина пожала плечами.
— А что делать? Учительница приказала к восьми привести девок. Так что ты Таньку буди, да собирай, а я к себе побегу, Светку подниму. Пока Фёдор мой на конюшню не укатил, может подбросит до школы.
Матрёна вздохнула, глядя вслед убежавшей Нине.
Вот как из дома идти с дитём в такую погоду, — ворчала она, — может переждать пока метель утихнет, а уж потом и отвести.
— Бабушка, ты что, сегодня идти нужно, а то меня в школу не возьмут, — услышала она тоненький Танькин голосок. Оказывается девчонка давно проснулась и всё слышала.
— А ты не спишь? — задала вопрос старуха.
— Нет, я всё слышала, что тётка Нина говорила.
— Тогда вставай, завтракать давай да собираться, раз не спишь.
Танька быстро подскочила с кровати, надела на ноги вязаные чуни, потому что пол был холодным, и побежала в закуток умываться. Завтрак был быстро съеден, и Танька стала подгонять бабку.
— Бабулечка, давай уже собираться, а то опоздаем.
— Да уймись ты, суета кочетиная, никуда мы не опоздаем. На месте твоя школа будет,— ворчала Матрёна, доставая из сундука Танькины наряды.
Одела девчонку в шерстяное клетчатое платье, штанишки тёплые с начёсом, шерстяные носки да валенки. На голову повязала пуховый платок, а для верности ещё и клетчатой шалью укутала. Получилась не девчонка, а куль с карими глазёнками, сверкающими из-под шали. Сама тоже оделась потеплее. Вышли на улицу, где их уже ждала Нина со своей Светкой. Фёдор выводил со двора Буланку, запряжённого в розвальни.
— Ну что, готовы? — спросил он женщин.
— Готовы, — ответила Нина мужу.
— Тогда садитесь, а то мне некогда, на ферме лошадь нужна. Сено сегодня с поля возить будем. По такой страсти трактору не пробиться.
Нина и Матрёна уселись в сани, прижав к себе девчонок, и лошадь тронулась.
— С Богом, проговорила Матрёна и перекрестилась.