— Чернуха, да угомонись ты! — я накинула шаль на плечи и прислушалась к надрывному лаю собаки во дворе.
Февраль 1995-го выдался странным. За окном завывала метель, хоть было и не так холодно. Но моя старая дворняга не унималась.
Я вздохнула, натянула валенки и, подхватив керосиновую лампу, толкнула скрипящую входную дверь.
— Ну что там у тебя, лохматая? — пробормотала я, делая шаг на крыльцо.
Ветер бросил горсть колючего снега в лицо. Я прикрыла глаза рукой и тут заметила: у самого порога что-то темнело. Сначала подумала — сугроб намело. Но это была корзина.
Сердце застучало так громко, что заглушило даже вой метели. Я наклонилась и отодвинула край сбившегося одеяла.
Меня обожгло изнутри, словно кто-то плеснул кипятка в грудь. В корзине, закутанный в потрёпанное одеяло, лежал младенец. Он не плакал — видимо, замерз до полусмерти.
Я схватила корзину и бросилась в дом. Сбросила шаль, поставила корзину у печки и принялась растапливать её, подбрасывая березовые поленья. Малыш был совсем крошечный.
Только сейчас я заметила записку, заткнутую за край одеяла. Дрожащими руками развернула смятый клочок бумаги: «Если вы человек — спасите его. У меня нет выбора».
Ребёнок наконец заплакал, и этот звук вернул меня к реальности. В голове всплыли слова отца, сказанные когда-то за ужином, когда я жаловалась на несправедливость в школе: «Знаешь, Маша, цена человеку не в бумажках и регалиях.
Настоящий человек — тот, кто руку протянет, когда другие отвернутся».
Алексей Петрович ушёл прошлой весной, но сейчас его голос звучал так отчётливо, словно он стоял за моей спиной.
— Грей воду, Мария, — сказала я самой себе, — младенца нужно отогреть и накормить.
Пока закипал чайник, я снова и снова смотрела на малыша. Кто же бросил его именно к моему порогу? В нашей деревне Зоря всего пятнадцать дворов, и все друг друга знают. Чужаков сразу видно.
Я развернула одеяло. Мальчик. Совсем худенький, но вроде здоровый. Никаких вещей, никаких опознавательных знаков. И мыслей в моей голове кружилось, как снежинок за окном.
Утром надо сообщить в милицию... Отвезти в больницу в райцентр... Потом его заберут в приют...
«Приют»... При мысли об этом слове меня передёрнуло. Я вспомнила рассказы отца о своем детстве в детдоме. О вечном голоде, о том, как его, десятилетнего, унижали старшие мальчишки.
Нет. Только не приют.
Я обтёрла малыша тёплой водой, завернула в свою чистую наволочку. Он успокоился, глядя на меня тёмными глазёнками. В этот момент решение пришло само собой, будто всегда жило во мне.
— Буду звать тебя Иваном, — прошептала я, баюкая его на руках. — В честь моего отца. Он был хорошим человеком, и ты тоже станешь хорошим.
На следующее утро я написала письмо Григорию Никитичу — старому другу отца, который когда-то работал в отделе опеки в райцентре. «Помогите оформить опеку. Я не отдам его. Христом Богом прошу, помогите».
Ребёнок спал в бабушкиной люльке, которую я вытащила с чердака. Денег почти не было.
Отопление печное, дрова рублю сама. С работы в школе уволилась — перевели на полставки, а ездить каждый день в райцентр не на что.
Но когда я смотрела на этого ребёнка, мне казалось, что вместе с ним ко мне в дом вернулась жизнь. После того как не стало отца и мужа на лесозаготовке я жила, как тень. Ходила, говорила, дышала — но не жила.
А теперь в моём доме снова звучал детский плач. И хоть я понимала, что впереди меня ждёт множество трудностей, глядя на спящего Ванечку, я знала, что не пожалею о своём решении.
— Будь что будет, — сказала я, положив ладонь на маленькую головку. — Теперь мы вместе.
Письмо Григория Никитича я получила через две недели. Почтальонша Зинаида всё пыталась выведать, откуда у меня ребёнок, но я отвечала коротко: «Племянник. От сестры из другого города».
В деревне слухи расползаются как тараканы — быстро и во все щели. К концу месяца каждая бабка на лавочке шепталась, что Алексеевна подобрала подкидыша, но в глаза мне никто ничего не говорил.
В нашей Зоре к чужой беде относились с уважением.
С помощью Григория Никитича я сначала оформила временную опеку, а через два года — официальное усыновление. Он приезжал к нам домой, смотрел, как мы живём, и однажды сказал:
— Марья, знаешь, ты правильно сделала. Не каждый бы решился.
— Мой отец всегда говорил: пройдёшь мимо чужой беды — своя придёт, — ответила я, разливая чай в треснувшие чашки.
***
Ванечка рос смышлёным. В полтора года уже говорил целыми предложениями, в три — помогал мне кормить кур.
Когда пришло время идти в школу, мы стали вставать в шесть утра. Школа находилась в соседней деревне, в пяти километрах от нас. Зимой я запрягала соседского мерина, летом ходили пешком.
— Мамочка, — говорил мне шестилетний Ваня, вытирая пот со лба, — а почему мы не живём там, где школа?
— Потому что наш дом здесь, — отвечала я, поправляя ему шапку. — А дом — это святое.
Денег постоянно не хватало. Я ходила по дворам, подрабатывала: кому печку переложить, кому огород вскопать, кому одежду починить.
Всегда была работящая, рукастая. Батя научил меня всему: и кирпич класть, и с деревом работать.
Как-то раз Ваня подслушал, как соседка Нина Петровна сказала своей дочери: «Вот ведь, чужого ребёнка взяла, а тянет, не отказывается. Сама не доест, а мальцу всё лучшее».
Вечером он спросил меня напрямик:
— Мам, а правда, что я не твой?
Сердце моё оборвалось. Я присела рядом с ним на лавку, обняла за плечи и сказала:
— Ты мне не по крови сын, а по судьбе. А это, сынок, крепче.
И с того дня никогда не скрывала от него правду. Рассказала, как нашла его морозной ночью, как решила оставить. Показала ту самую корзину, которую хранила на чердаке.
— Может, твоя настоящая мама была совсем молоденькая или бедная-бедная. Не смогла тебя растить, вот и принесла к моему порогу. Знала, видно, что я тебя не брошу.
Ванечка тогда обнял меня крепко-крепко и прошептал:
— Всё равно ты моя самая настоящая мама.
Годы летели быстро. Ваня рос не по дням, а по часам. В школе учителя не могли нахвалиться — самый умный в классе. Особенно по физике и математике. Весь в моего отца пошёл, хоть и не родня.
Я научила его работать руками. Сначала вырезал из дерева простые игрушки, потом мастерил кормушки для птиц, скворечники.
К пятнадцати годам собрал свою первую мельницу — маленькую, но настоящую. Поставили на ручье за домом, и она крутилась от воды.
— Мамочка, — сказал мне Ваня, когда мельница заработала, — я хочу строить большие машины. Настоящие. Чтобы людям помогали.
В тот день я поняла, что он уедет. Вырастет и уедет, как птица из гнезда. И страшно стало до дрожи, до слёз. Но виду не подала.
— Значит, будешь строить, — ответила я, улыбаясь. — У тебя дед был мастеровитый, и ты в него.
Он выиграл районную олимпиаду по физике, потом областную. Когда пришло время поступать, выбрал Политехнический в Санкт-Петербурге.
Я продала корову и бабкины серьги, чтобы были деньги на первое время.
Помню, как сшила ему рюкзак из старой брезентовой ткани. Крепкий, надёжный. Положила туда маленькую иконку и письмо: «Ты у меня один. Не забывай, кто ты, откуда ты. Я не родила тебя, но душу тебе отдала».
Он уехал августовским утром. Я стояла на остановке, и сердце билось неровно, словно предчувствуя долгую разлуку. А вечером в доме стало так пусто, что хоть волком вой.
Но Ваня не забывал. Писал письма каждую неделю, приезжал на каникулы. Даже когда начал подрабатывать в какой-то компьютерной фирме, всё равно присылал деньги. А я складывала их в жестяную банку и писала ему: «Сынок, ты себе оставь, мне хватает».
Тридцать лет пролетели как один день. Моя изба совсем почернела от времени, крыльцо покосилось, но я всё ещё жила здесь.
Деревня наша почти опустела — из пятнадцати дворов осталось всего шесть. Молодёжь разъехалась, стариков не стало.
Мне стукнуло семьдесят четыре. Суставы болели немилосердно, особенно по утрам, но я всё равно вставала с рассветом, растапливала печь, кормила кур, вышивала салфетки. Жизнь продолжалась, хоть и медленнее прежнего.
Ваня звонил часто. Сначала работал в Москве в каком-то институте, потом его отправили за границу. В Германию, кажется, или в Швецию — я всё путала эти названия.
Говорил, что занимается разработкой новых двигателей. Что-то про экологию и будущее планеты.
— Мам, ты опять дрова сама колола? — ругался он в трубку. — Я же деньги присылаю, найми кого-нибудь.
— А кого нанимать-то? — отвечала я. — Алкаша Митрича? Так он полдвора разворует. Я сама управлюсь.
Когда он приезжал — раз в год, не чаще — дом словно оживал. Сын привозил гостинцы, рассказывал про свою работу, а я слушала и гордилась им, хоть и не понимала и половины его рассказов.
— У тебя руки золотые, в отца пошёл, — говорила я, поправляя ему воротник рубашки. А он только улыбался в ответ.
Однажды ранним утром, когда первый снег лёг на землю, у ворот остановилась чёрная машина. Я выглянула в окно и не поверила своим глазам — Ваня! Без предупреждения, не в своё обычное время.
— Сынок, что случилось? — я кинулась к нему, вытирая руки о фартук.
— Всё хорошо, мамочка, — он обнял меня крепко-крепко. — Просто собирайся, я хочу тебе кое-что показать.
— Куда собираться-то? Я не причёсана даже...
— Надень самое тёплое, что есть. И не спорь.
Я надела своё единственное нарядное платье и тёплый платок. Ваня помог мне сесть в машину и мы поехали.
— Куда ты меня везёшь? — спрашивала я, глядя в окно на знакомые с детства поля, покрытые первым снегом.
— Увидишь, — загадочно улыбался сын.
Мы ехали около сорока минут. Свернули с основной дороги в сторону леса, где раньше была заброшенная пасека. Я помнила это место — мы с отцом иногда приходили сюда за грибами.
Да и до больницы на окраине города тут было 15 минут.
Но вместо знакомой лесной опушки я увидела новый забор, ворота. А за ними — огромный светлый дом из кедра.
С резными наличниками, с большими окнами, с просторной террасой. Рядом стояла баня, теплица, какие-то хозяйственные постройки.
— Что это? Чьё? — я даже дышать перестала от удивления.
Ваня взял меня за руку и тихо сказал:
— Это твой дом, мамочка. Ты спасла меня много лет назад. А теперь я хочу, чтобы ты жила как царица.
Я купил эту землю три года назад. Строил специально для тебя. Я буду жить рядом. Здесь всё готово. Я забираю тебя домой.
Я не могла поверить. Провела рукой по гладким перилам крыльца, вошла в дом. Внутри было тепло, светло и просторно.
На стенах — картины с родными пейзажами. На кухне — современная плита, но рядом и русская печь, как я любила. А на стене — моё вышитое полотенце, которое я подарила Ване, когда он уезжал учиться.
— Не может быть, — прошептала я, опускаясь на стул. — Это же целое состояние...
— Мама, — Ваня присел рядом со мной, взял мои руки в свои. — Я теперь руковожу крупным инженерным проектом. У меня всё хорошо. И знаешь, ты не только меня воспитала.
Ты сделала из меня человека. Это твой труд. Я просто вернул его в дом.
Слёзы текли по моим щекам, а я всё водила пальцами по крестикам вышивки на полотенце.
За окном кружились снежинки — крупные, неторопливые, точь-в-точь как в тот февральский вечер 95-го, когда я обнаружила корзину, перевернувшую мою судьбу.
Ваня присел рядом, его тёплая рука легла мне на плечо.
— Мама, я должен тебе кое-что сказать, — в его голосе мелькнула неуверенность. — Я разыскал женщину, которая родила меня. Пять лет назад это случилось.
Я вздрогнула.
— Правда? Кто она?
— Молодая девушка из соседней деревни. Ей было шестнадцать, когда она родила меня. Отец бросил её, родители выгнали из дома. Она знала, что ты живёшь одна, и что ты добрая. Специально принесла меня к твоему порогу.
— И как она сейчас? — спросила я, чувствуя странное волнение.
— Работает на фабрике в городе. У неё другая семья, двое детей. Она плакала, когда я нашёл её.
Просила прощения. Сказала, что следила за нами издалека все эти годы. — Ваня помолчал. — Я простил её. Но сказал, что моя настоящая мать — это ты.
Я закрыла глаза. Внутри разливалось странное тепло — не обида, не ревность, а какое-то всеобъемлющее понимание. Круг замкнулся. Мы все оказались там, где должны были быть.
— Хочешь встретиться с ней? — спросил Ваня.
— Когда-нибудь, — ответила я. — Возможно. Но не сегодня. Сегодня я хочу просто побыть здесь. С тобой. В нашем новом доме.
За окном продолжал падать снег, укрывая землю белым покрывалом. Но теперь мне было не холодно. Теперь было тепло — и в доме, и в душе.
Читайте от меня:
Спасибо за прочтение, мои дорогие!
Подписывайтесь и пишите как вам моя история! С вами Лера!