Кажется, только в письмах своему изуродованному другу, Луцию Туррину, Цезарь позволяет себе говорить о том, что его действительно волнует: другие его корреспонденты или не разделяют его интересов, или не могут поверить, что государственные дела или поэзия (другое его увлечение) могут кого-то серьезно занимать.
По поводу поэзии высказываться лично не осмеливаюсь, но приведу обширный отрывок из письма Цицерона Помпонию Аттику касательно творчества Катулла: «А если, дорогой мой Помпоний, нам навяжут поэзию с подспудным ходом мысли, у нас скоро воцарится бессмыслица, разгуливающая под видом самой тонкой чувствительности. Поистине наш ум – рыночная площадь, где раб стоит бок о бок с мудрецом, или запущенный сад, где рядом с розой растут сорняки. Банальная мысль может в любой миг по ассоциации вызвать мысль самую возвышенную, а ту, в свою очередь, можно доказать самой заурядной повседневной потребностью или ею же сразу оборвать. Но это и есть бессвязность; это – наше внутреннее варварство, из которого вот уже шестьсот лет пытаются вывести нас Гомер и другие великие поэты. …В жестокой определенности – залог здоровья не только литературы, но и государства».
Не знаю, своим ли умом дошел автор до этой мысли и вложил ее в уста Цицерона, сам ли Цицерон ее некогда высказал, но мне эта мысль представляется справедливой. И совершенно несвоевременной: давным-давно именно та поэзия, от которой пытался предостеречь общество Цицерон, за исключением, быть может, детской, является единственной признанной, так сказать, официальной, поэзией. На всем остальном поставлено клеймо – «примитив и заказуха».
Еще один отрывок из другого письма тому же корреспонденту: «Мужчина может спасти государство от гибели, править миром и стяжать бессмертную славу своей мудростью, но в глазах жены он остается безмозглым идиотом. …Порадуемся старости, которая освобождает нас от желания их обнимать, ведь за эти объятия мы платим порядком в жизни и покоем души».
Посмеемся вместе, хотя авторство Цицерона сомнительно.
Еще один отрывок на эту же тему, на этот раз из письма Цезаря Клеопатре: «Мы, мужчины, в основном представляем собой то, во что превращаете нас вы, женщины; ибо мужчине не под силу переделать женщину, если она дурна».
Время бежит, Цезарь хлопочет о государстве («Правитель должен одновременно быть и отцом, с младенчества оберегающим народ от злых людей, и жрецом, оберегающим его от злых духов»), заговорщики куют крамолу, Катулл мучается своей любовью к Клодии, Клодия, подозреваю, мучается своей любовью к Цезарю, Клеопатра, хотя и любит Цезаря, не упускает случая помучить его ревностью, вырываясь из крепких объятий Антония; все они и множество других граждан, включая и будущих убийц, пишут письма Цезарю, донимают его своими горестями, рассказывают о своих переживаниях, просят у него совета, или, напротив, дают совет ему, бранят его, восхищаются им; Цезарь исправно отвечает всем…
И все меньше времени остается до наступления мартовских ид. Времени, которое могло бы быть потрачено с большей пользой для государства. Да, замучили Цезаря корреспонденты.
И все меньше радостей остается в жизни Цезаря. Кроме работы, дружбы нескольких близких людей, любящих его и умеющих ценить его достоинства, и обожания толпы, кажется, и нет ничего. Любовь Клеопатры вызывает сомнения, к обожанию толпы он равнодушен, дружбу он ценит, но ощущает дефицит уважения: из четырех соотечественников, пользующихся его уважением, трое его ненавидят, а один в лучшем случае нейтрален. Работа, да, работа увлекает, но не может целиком заполнить жизнь такого даровитого и разностороннего человека; требуется теплота в отношениях, которой он не смог добиться от жены, требуется признание, которого он не смог добиться от уважаемых им людей.
Личный врач Цезаря Сосфен о своем пациенте: «Я его врач. Я лечил его во время конвульсий и перевязывал его раны. Да, тело его смертно, но мы, врачи, учимся вслушиваться в тела своих пациентов, как музыканты вслушиваются в звуки различных инструментов. Он лыс, его стареющая плоть покрыта рубцами от ран, полученных в бесчисленных боях, но каждая ее частица одушевлена разумом. У него необыкновенная способность восстанавливать свои силы… Болезнь – это малодушие. …Он распространяет на всех ровный свет осознанного доброжелательства, бесстрастную энергию, которая творит без лихорадочного жара и расходуется без самокопания и недоверия к себе».
Катулл умер, и Цезарь проводил его в последний путь, проведя у постели умирающего последнюю ночь. Кроме Цезаря у смертного одра поэта никого не было.
Между строк. Почему-то запомнилось вот это. Из письма Кифериды Луцию Туррину: «Зло определяет границы личной свободы». Я это понимаю так: личная свобода должна быть ограничена ровно там, где она начинает приносить зло окружающему миру.
Последнюю ночь своей жизни Цезарь провел в обществе Кальпурнии, любящей и преданной жены, бродя по городу, показывая ей любимые места, площади, улицы и дома, в которых некогда жил, во времена своей молодости. Прощался?
Знал ли Цезарь о заговоре, который пресек его жизнь? И если знал, то отчего не принял мер? Читайте, и сможете составить об этом собственное мнение.
