Из открытой кабины второго пилота-штурмана маленького «ушки», самолета У-2,
Савельев в сгущавшихся сумерках пытался рассмотреть лесные места, над которыми летели, чтобы сориентироваться. Вскоре понял, что занятие получалось бесполезным – внизу нигде ни огонька. Летчик вел машину только по компасу. Примерно через час полета он, повернувшись вполоборота, махнул рукой и показал влево по борту. Там будто зарево занималось. Андрей разобрался, что они подлетают к линии фронта, где в те дни шли ожесточенные бои с применением артиллерии. Всполохи взрывов, цветные цепочки очередей трассирующих пуль, горящие дома и деревья создавали общую картину пожарищ, освещавших поле сражения. Летчик старался держаться курсом правее, где было по-прежнему темно. Погода на глазах портилась, тяжелые густые облака опускались всё ниже, и самолет пробивался сквозь вихри снежинок. Сильно болтало. Видимо, на подходе буран, о котором предупреждал прогноз погоды, понял Андрей. «Ушка» опустился почти к самой земле, казалось, что можно рукой ухватить за макушки деревьев. Под крыльями мелькнуло что-то похожее на русло широкой реки, покрытое льдом.
Через несколько минут летчик победно поднял вверх правую руку и потряс кулаком в кожаной перчатке. Андрей догадался, что он празднует благополучное преодоление линии фронта возвращение к своим. Значит, вот-вот будем садиться на аэродроме Веребье! Кого же всё-таки благодарить за этот сюрприз командировки?
А причина этого сюрприза крылась в следующем.
…Начальнику Ленинградского управления НКВД Петру Николаевичу Кубаткину часто приходилось присутствовать на совещаниях в Смольном в кабинете на третьем этаже, где работал Жданов – первый секретарь Ленинградского областного и городского комитета партии.
С начала Великой Отечественной войны он стал членом Военного совета Ленинградского фронта и одним из организаторов обороны Ленинграда. Кубаткин также являлся членом Военного совета Ленинградского фронта, и по своей, чекистской линии, находился в числе организаторов обороны. Обоим руководителям часто приходилось участвовать в совещаниях, где речь шла о мероприятиях по защите города.
После окончания одного из совещаний, когда участники, люди военные и гражданские, потянулись на выход из огромного кабинета, Жданов встал со своего места за столом, подошел к Кубаткину и попросил задержаться.
– Собирался, Петр Николаевич, пригласить вас к себе отдельно, но потом подумал, что не стоит лишний раз отрывать от работы, поэтому решил сразу после совещания переговорить по очень важному для города вопросу.
– Слушаю, Андрей Александрович.
– Мы только что говорили с товарищами, в каком тяжелом положении сегодня находятся ленинградцы. Жители фактически голодают. А сейчас с наступлением сильных морозов, к голоду прибавился холод. Очень трудно горожанам, в особенности тем, кто не работает на крупных производствах, служащим, иждивенцам и детям. Единственным источником получения питания служат продовольственные карточки, по которым они получают хлеб в закрепленных магазинах. Петр Николаевич, представляете, находятся мерзавцы, которые отбирают у голодающих эти карточки,
лишая самого последнего. А недавно мы столкнулись с фактом появления фальшивых карточек, которые кто-то распространяет среди ленинградцев. Эта акция направлена на подрыв экономики города. И имеет политический подтекст. В то же время, появились сведения о нелегальных продуктовых рынках, где продукты обмениваются на драгоценности, меховые изделия, произведения искусства, которые приносят голодающие люди. Причем, продукты там появляются из городских магазинов и продовольственных складов. Мы считаем, что за преступлениями стоят не только уголовные элементы, но и фашистская агентура, просочившаяся в город. Этот вопрос обсуждался с начальником милиции города Грушко. Его подчиненные активно работают над пресечением преступлений, кого-то ловят, но в руки милиции попадает в основном мелкая «рыбёшка», с бандитами покрупнее тяжело справится. Сил у милиции не хватает. Поэтому, Петр Николаевич, прошу ленинградских чекистов включиться в эту работу. Мне известно, что, возглавляя столичное управление, вы контролировали работу по борьбе с преступностью в Москве и области. Результаты были высокие, и по раскрываемости преступлений и по их предупреждению.
– Андрей Александрович, наше управление, потерявшее за прошедшие месяцы блокады многих сотрудников, решает огромный объем задач. Кроме собственно контрразведки, кроме подготовки города к возможной сдаче, создания нелегальных резидентур, мы занимаемся выявлением и обезвреживанием подпольных антисоветских групп, которые в незначительном количестве существуют в городе и готовы вступить в контакт с гитлеровцами. Так что, мы в Ленинграде работаем по указанному вами направлению. Борьба с вражеской агентурой – наша прямая обязанность, ну, а то бандитское отребье, которое оказывает помощь фашистам, не уйдет от возмездия. Думаю, через несколько дней смогу представить вам доклад о результатах чекистских мероприятий.
– Хорошо. Договорились.
Кубаткин мимо ряда закрытых дверей кабинетов прошел по пустынному коридору, покрытому ковровой дорожкой, скрадывавшей звуки шагов. Потом по мраморным ступеням главной лестницы спустился к выходу, где ждала машина. Двор перед зданием был закрыт сверху маскировочной сеткой, такая же сетка укрывала и памятник Ленину, вернее, защитный футляр из досок и бревен, в который был помещен знаменитый на весь мир монумент. Рядом стояли зенитные орудия с расчетами артиллеристов. Смольный, как и весь Ленинград, воевал с врагом.
Вернувшись в управление, Кубаткин собрал руководителей подразделений. Рассказал о разговоре со Ждановым и выслушал сообщения подчиненных.
Когда слово предоставили Юрию Николаевичу Лукьянову, тот рассказал, что задержанный в сентябре Савельевым преступник, сигналивший фонарем вражеским бомбардировщикам, дает показания следователю. По его словам, к преступлению его подтолкнули трое уголовников, обещавших хорошо заплатить за работу или убить в случае отказа. Одного из уголовников удалось установить. Его поставили под наблюдение с целью выявления связей. Кроме того, недавно Савельеву от источника поступил сигнал о группе преступников, якобы, устроивших склад на Смоленском кладбище. Мы планируем раскрыть эту группу…
– Почему так медленно решаете задачи?
– Петр Николаевич, вы же знаете, что у меня почти не осталось людей. Взять того же Савельева, на которого завязываются ниточки этого дела, он почти два месяца находится в партизанском отряде в тылу у немцев.
– О Савельеве мне докладывали. Он удачно справляется с заданием у партизан, и будет представлен к государственной награде. Однако там он работу наладил, надо отдать ему приказ заканчивать командировку. Вы, Юрий Николаевич, подойдите ко мне сегодня вечером, мы решим вопрос о направлении самолета в партизанский отряд. Возвратим Савельева сюда, пусть он создаст и возглавит группу по выполнению задачи, поставленной товарищем Ждановым.
Через несколько дней по распоряжению начальника управления НКВД в отряд Пашутина полетел самолет, на котором Савельеву предстояло вернуться в Ленинград.
… «Ушка» описал широкую плавную дугу и пошел на посадку к освещенной несколькими кострами полосе с укатанным снегом. Натужно взревел мотор, лыжи самолета чиркнули и заскользили по летному полю аэродрома. Летчик рулил к стоянке самолетов, которую Андрей разглядел рядом с лесом, окружавшим аэродром. Когда гул мотора стих, по ушам ударила непривычная тишина. На ночном аэродроме не было слышно никаких шумов. Тихо шел обильный снег, который засыпал самолеты на стоянках, рулежные дорожки, взлетную полосу, постройки и дороги между ними.
Выбравшись из кабины, Андрей подошел к летчику, возившемуся около самолета. Рядом стояли такие же У-2, выкрашенные белой краской. Сверху их, должно быть, трудно заметить на фоне снега, подумал Андрей. Чуть дальше «ушек» виднелись большие самолеты с задранными вверх острыми носами. Все были покрыты маскировочной сеткой, которую заносил ночной снегопад. Истребители стоят, предположил Андрей на ходу, поспешая за летчиком, который направился к аэродромным постройкам и махнул рукой, приглашая следовать за ним.
Они вошли в одноэтажный дощатый дом. Снаружи из него не пробивалось ни огонька, хотя внутри горел электрический свет: все окна оказались закрыты светомаскировкой. В доме Андрей увидел людей, одетых по-разному, кто в зимние лётные комбинезоны, кто в защитную форму с небесно-голубыми петлицами. В штаб пришли, сообщил ему летчик, которого сразу на входе окликнули:
– Иванов, здорово! Вернулся, молодец! Иди к начштаба, доложи, что ты в Веребье.
Начальником штаба был невысокий кругленький майор с красными от недосыпа глазами. Летчик доложил, что прибыл из партизанского края, по погодным условиям сел в Веребье. Привез из отряда старшего лейтенанта, который имеет приказ срочно попасть в Ленинград. Майор что-то записал у себя и сказал Андрею:
– Улететь отсюда в лучшем случае удастся через сутки, не раньше, чем циклон покинет наши места. На Ленинград несколько бортов пойдут, так что пристроим тебя. На котловое довольствие с утра поставим в летной столовой, а пока на ночлег иди с Ивановым. Он тебя определит к летчикам, койка там найдется.
Савельев пошел было за летчиком, но остановился и спросил:
– Где здесь метеослужба находится?
– А что у тебя там? – вопросом на вопрос отозвался Иванов.
– Жена у меня в метеослужбе аэродрома Веребье работает. Она вольнонаемная.
– Эвон тебе повезло-то! Я тебя, выходит, в отпуск привез. Магарыч с тебя! Пойдем, покажу будку метеослужбы, правда, я никого у них не знаю. Редко на этот аэродром попадаю. Но показать – покажу!
С головы до ног засыпанные снегом, они подошли к вагончику, над которым возвышалась мачта с хлопающей от порывов ветра «колбасой» из парашютного шелка, указывающей его направление. Отряхиваясь, первым вошел в вагончик Иванов, с порога крикнув:
– Здравствуйте, девоньки! Я вам гостя привел!
Две девушки, что-то писавшие за столом, подняли головы и взглянули на летчика. В клубах морозного воздуха в вагончике появился его спутник и снял покрытую налипшим снегом шапку. Одна из девушек, внимательно присмотревшись к гостям, вдруг удивленно воскликнула:
– Андрюша!
Андрей расставил руки в сторону, схватил бегущую к нему Тоню, начал кружить, но остановился и виновато пояснил:
– Тоня, я же весь в снегу, ты сейчас вымокнешь из-за меня…
– Андрюша, милый, как ты здесь оказался?
– Как оказался? Я его привез! – гордо ответил за Савельева летчик, наблюдавший с улыбкой за неожиданной встречей. – Вы его завтра в штаб не забудьте проводить, там сообщат, когда вылет в Ленинград состоится.
Тоня договорилась с подругой подежурить за нее в долг, та согласилась без оговорок, с долей зависти поглядывая на молодых супругов.
– Я живу недалеко от аэродрома, на станции, угол снимаю у пожилой вдовы, баба Паня её зовут, – объясняла Тоня на ходу, держа под руку мужа.
– Что за имя у неё, баба Паня? – удивился Андрей.
– Павлина полное имя, а местные сокращенно Паней кличут.
Прямой улицей они прошли несколько дворов и у перекрестка свернули на тропинку, ведущую к угловому двору. Окна бревенчатых изб освещались изнутри тусклым голубоватым светом от зажженных свечей или лучин. Электричеством веребьинских жителей не баловал ни военный аэродром, ни станция Октябрьской железной дороги.
Вход в дом с крыльца был плотно закрыт ради сохранения тепла, внутрь пришлось пробираться через сарай для скотины и хранения сена, который примыкал к сеням или «коридору», как по-городскому говорили местные. В сарае пахло навозом и свежей соломенной подстилкой, в глубине шумно дышала корова, на людей тихонько взблеяли проснувшиеся овцы. Сонные курицы приветствовали вошедших вежливым «ко-ко-ко-ко-ко» и замолкли. Тоня толкнула дверь, ведущую в коридор, то есть в прируб, который имелся в каждом доме-пятистенке.
– Осторожно, здесь скользко, – предупредила она. – Хозяйка всякий раз проливает то воду, то пойло, когда выходит кормить скотину. Потом тут всё замерзает, и на полу наледь остается. Не знаючи, нос разбить можно.
Она звонко засмеялась, вслед улыбнулся и Андрей. Дверь в жилое помещение отворилась, выглянула голова пожилой женщины в теплом вязаном платке.
– Тонечка, никак ты с гостями?
– Баба Паня, у меня радость: муж на денек прилетел на наш аэродром!
– Ой, вы мои жаланныя! В дом-то заходьте! – тепло отозвалась хозяйка.
– Вот, баба Паня, это – мой Андрюша.
Андрей снял шапку и слегка поклонился, рассматривая при этом хозяйку. Невысокая, полная женщина с добрым морщинистым лицом тоже церемонно поклонилась и сказала:
– Рада, очень рада видеть. Тонечка мне говорила, что вы – военный, в Ленинграде воюете. Хорошая у вас женушка, мы дружно живем. Ну, располагайтесь.
В доме, освещенном по случаю прихода гостей керосиновой лампой, оказалось несколько комнат. Одна большая или «зала», как её называют в деревне, с огромной выбеленной русской печью в углу рядом с дверью, с обеденным столом и деревянными лавками, с иконами в красном углу, старыми фотокарточками на стенах и посудной полкой между двумя окнами. Из «залы» входы с занавесками вели в две комнаты поменьше. Тоня отодвинула занавеску той, что ближе к двери, и показала свой уголок – застеленную по-белому кровать с подушками, тумбочку и вешалку для одежды.
– Здесь я живу, – шепнула Тоня. – Собственно говоря, только сплю между дежурствами, остальное время провожу на аэродроме.
Андрей тоже шепотом попросил:
– Спроси у хозяйки, нельзя ли куда-нибудь в баню сходить? Очень уж я грязный.
Баба Паня хлопотала возле стола:
– К столу пожалуйте. У меня горячая бобовая каша с салом. Хлеб я днем спекла в печке, ешьте! Молочка Тоня налей мужу из кувшина. Теплое пока, с вечерней дойки. Ешьте, мои дорогие, не стесняйтесь. А мне надо к Вере, соседке, зайти. Давно звала в гости. Она у себя и спать оставит. Так что, Тонечка, хозяйствуй в доме. Я утром пораньше приду и скотину покормлю.
– Баба Паня, спасибо вам за всё. Андрей спрашивает, нельзя ли ему куда-нибудь в баню сходить? Помыться с дороги хочет…
Хозяйка в задумчивости развела руками и стала объяснять, как будто даже оправдываясь:
– Куда же сходишь? Не топят нынче. Сегодня у нас среда, а мыться все в субботу будут. И на станции общую, сперва для женщин, опосля для мужчин, только в субботу открывают: уголь берегут. Баню никак нельзя сегодня. Да, вы не беспокойтесь! Я днем русскую печь топила, когда хлеб пекла. Она горячая покуда. Ты же, Тонечка, мылась в этой печке. Знаешь, как здесь обрядиться, вот и мужу покажи. Я сейчас соломой выстелю под, от сажи изнутри протру, а кадка с горячей водой в печи стоит.
Пока хозяйка готовила печь для мытья, Тоня попросила мужа спуститься в погреб и достать соленые огурцы и квашеную капусту. Соленья поставили на стол, а баба Паня, сообщив, что для мытья всё готово, вышла в сени и крикнула:
– Всё, Тонечка, я ушодцы! Хозяйничай!
– Чего она сказала? – не разобрал Андрей.
Тоня весело пояснила:
– Ушодцы – значит «ушедши», ушла, то есть, по-местному, по-новгородски.
– Ну, ладно, тогда я по-местному в печку полезу. Как нечистая сила!
– Давай, нечистая сила, разоблачайся. Стирать твою форму и бельё буду.
– Разве до завтра высохнет? Мне же на аэродром идти надо…
– А печка на что? С ней постирушка быстро просушится.
Андрей снял с себя всё и отдал жене, которая тут же замочила вещи в корыте, удовлетворенно заметив, что мылом обеспечена: на аэродроме выдают, слава Богу.
– Тонь! Мне в эту амбразуру вперед головой или ногами забираться?
– Я спокойно головой вперед прохожу, а ты – вон какой богатырь, в плечах застрять можешь. Так что лучше ногами залезай.
Кряхтя с непривычки, Андрей пробрался в просторное горнило печи, где можно было свободно сидеть, плеская понемногу водой из кадки, и Тоня услышала радостное: «Хорошо! О-о-о! Хорошо!». Пока она стирала, он мылся, смывая болотную и лесную грязь. Скрёбся, терся мочалкой, тихонько напевая под нос. Закончив, шумно выбрался наружу, встал в таз, а Тоня, не жалея воды, поливала его из ковшика чистыми холодными струями. Да так старалась, что вода лужицами растеклась по дощатому полу. Дала мужу полотняное деревенское полотенце и подтерла тряпкой лужицы.
– Тонь, ты мне во что-нибудь одеться придумай. Не буду же я, в чем мама родила, за столом сидеть.
– Вот, в одеяло завернись! Дала бы свой халат, да он лопнет на тебе, – прыснула в ладонь жена. – Жди покуда. Я и сама сполоснусь быстренько.
Она скинула халат, ночнушку, тапки и, оставляя следы босых пяточек, прошла по влажному полу, подставила табуретку к печи, приноравливаясь лезть внутрь. Вдруг отчаянно взвизгнула: муж сзади обхватил её за бедра и приподнял, помогая взобраться.
– Андрюша! Оставь меня сейчас же, не то я лбом в кирпичи воткнусь!
– Ты аккуратнее! – шутливо откликнулся Андрей.
Вскоре они, «скрипящие» от чистоты, за столом нахваливали бабу Паню за мытьё и угощение. Засиживаться долго не стали, задули огонек в лампе и с оживленным шепотом легли на кровать Тони.
Когда Андрей уснул, Тоня лежала с открытыми глазами и вспоминала семейную жизнь, история которой насчитывала чуть более года.
Поженились прошлым летом, после её выпуска из техникума. Свадьбу отметили скромно, родню издалека вызывать не стали. Андрей пригласил сослуживцев, а Тоня – нескольких ребят и девчат с курса. За организацию торжества с готовностью взялся Юрий Николаевич Лукьянов, вернее его жена-хлопотунья Галина Петровна. Собрались в просторной трехкомнатной «начальственной» квартире на Таврической улице. Хозяйка приготовила отличный стол, а Юрий Николаевич принес вина.
При поддержке старшего поколения молодежь веселилась от души. Вася Зайцев заводил граммофон и ставил пластинки, сам отбивал степ под «кукарачу» или с коллегами кружил вчерашних студенток, когда звучало танго «Утомленное солнце». Молодожены танцевали только вдвоем, остальные приглашали друг друга и даже пытались вытащить в круг Лукьянова, который выглядел воплощением серьезности. Иногда случались казусы, когда в ванной комнате кто-то закрывался, а потом под общий смех в коридор выпархивала парочка со следами размазанной губной помады.
Вышедшую замуж Антонину Савельеву руководство техникума оставило работать делопроизводителем в деканате, чтобы направлением в дальние края не отрывать жену от мужа. Так с лета 1940-го до лета 1941-го супруги прожили вместе в девятиметровой комнате Андрея в коммуналке дома-колодца на улице Куйбышева. Там Тоня стала привыкать, что муж уходит на службу очень рано, а возвращается домой очень поздно, что мужа могут вызвать на Литейный вечером, после ужина, а к утру, когда она готовит завтрак на двоих, он так и не появится. Там она поняла, что у Андрея трудная и опасная работа, и дала себе слово всегда быть ему надежной хранительницей домашнего очага и помощницей.
Судьбе было угодно разлучить их в июне 1941 года. В первые дни войны Тоню вызвали в военкомат и направили в метеорологическую службу на аэродром Веребье. В армию, правда, не призвали, оставив вольнонаемной. В начале июля Андрей сумел найти время, чтобы проводить жену на поезд с Московского вокзала.
От вокзала до Веребья всего три часа езды на пассажирском поезде. Сначала казалось, что супруги совсем рядом. Но в конце августа гитлеровцы захватили станцию Чудово и перерезали железную дорогу. И стало очень далеко. Андрей остался в окруженном Ленинграде, а Тоня – на одном из передовых участков территории, где стояли советские войска, которая называлась Большой землей.
Тоне нравилась станция Веребье с её аккуратным кирпичным станционным зданием и широким перроном, который отделялся от остальной территории кованой решеткой.
Рядом со станцией находилась семилетняя школа, занимавшая двухэтажный кирпичный дом. Между школой и перроном был разбит тенистый сад с беседкой и чугунной колонкой, где можно было попить вкусной холодной водички. Местные жители называли беседку «царской», объясняя, что мол, сам царь со свитой отдыхал в ней, пока паровоз его поезда заправлялся водой и углем.
Впрочем, дела на аэродроме занимали почти всё время, поэтому гулять по станции удавалось крайне редко. В Веребье был развернут 63-й батальон аэродромного обслуживания или, как его называли, БАО Ленинградского, а позднее Волховского фронта, численностью в полтысячи человек. Новое подразделение оборудовало летное поле, топливную заправку, ремонтную мастерскую, автогараж, медсанчасть, столовую и помещения для размещения летчиков, борттехников и обеспечивающего персонала, наладило работу продовольственного, вещевого и финансового отделов. В его составе была и метеостанция, где несла дежурства Тоня. Вскоре командование БАО доложило в штаб авиации о готовности к приему самолетов. Среди деревьев вокруг летного поля прятались дышащие свежей древесиной жилые и служебные постройки, склады и навесы. В августе первыми с негромким стрекотом на аэродроме приземлились легкокрылые «ушки» из отдельной авиаэскадрильи связи. Позже, в сентябре и октябре басовито загудели мощные истребители МиГ-3
и ЛАГГ-3,
на которых воевали пилоты полка противовоздушной обороны и истребительных полков.
Аэродром Веребье, как тысячи других фронтовых аэродромов, зажил напряженной боевой жизнью. Самолеты взлетали и садились днем и ночью. У-2 из самолетов связи переоборудовали под легкие ночные бомбардировщики, которые низко летали над вражескими позициями, уничтожая боевую технику, солдат и офицеров противника. Высотные перехватчики МиГ-3 охраняли небо над линией железной дороги, над мостами, разъездами и станциями. Фашистские бомбовозы не смогли нанести серьёзного ущерба этим объектам благодаря слаженной работе наших «пэвэошников».
Летчики истребительных полков включились в борьбу за превосходство в воздухе над полями боев. В середине сентября аэродром отмечал первую победу: недавно прибывший летчик сбил «мессершмитт»
в бою над Любанью. Бывали и горькие минуты, когда наши не возвращались из полета. Девчонки на аэродроме тихонько всхлипывали, узнав в погибшем кого-нибудь из знакомых.
В БАО служило много женщин: кроме метеостанции они работали на кухне, в прачечной, в медсанчасти, на складах, в отделах. Девчата-военнослужащие служили в роте связи, в прожекторной роте, в зенитной батарее. С мужским полом отношения складывались по-разному: чаще всего были сугубо деловыми, иногда образовывались скрывавшиеся ото всех парочки, но порой дело доходило и до конфликтов. На Тоню, что называется, положил глаз интендант 3-го ранга из продовольственной службы. Мужчина южных кровей, с тонкими усиками, благоухающий одеколоном, каждый раз при встрече пытался завести «неслужебные» разговоры. Дело дошло до того, что вечером на выходе из столовой в поздний час после дежурства пылкий тыловой интендант пытался обнять Тоню. Она резко оттолкнула его обеими руками и запальчиво крикнула, что пойдет в политотдел сообщить о его приставаниях к замужней женщине. В ответ прозвучало что-то вроде «Ой-ой-ой, какая недотрога!». Однако новых провокаций не последовало, видимо, соскучившийся по женскому вниманию донжуан стал искать более подходящий объект.
Тоня рассказала своим «метеорологическим» подругам о происшествии в столовой, а те объяснили, что легко отделалась, потому что были возможны большие неприятности:
– Вон, недавно рассказывали, что в прожекторной роте девушка-красноармеец отвесила оплеуху начальнику, который нахально приставал к ней. Там до трибунала дошло дело якобы за нанесение побоев рядовым бойцом лицу командного состава.
…То, что Андрей прилетел вчера на аэродром, Тоня на полном серьезе считала собственной заслугой. Как комсомолка и жена чекиста, Савельева не могла сходить в церковь, которая находилась на станции за железнодорожными путями, чтобы поставить свечку святому Николе – покровителю путников и помолиться о встрече с мужем. Но она ежедневно произносила вслух своё желание увидеть Андрея как можно скорее. Теперь она точно знала, что обязательно исполнится то, о чем сильно мечтаешь.
Андрей проснулся, когда жены уже не было рядом. Завернувшись в одеяло, он осторожно выглянул из-за занавески. В большой комнате Тоня заканчивала гладить его высохшие вещи, а баба Паня собирала на стол. Вскоре Андрей одевал теплое после утюга белье и выглаженные брюки с гимнастеркой. Заправленный по форме он сел за стол, где ждал завтрак: топленое молоко с ломтем хлеба и яичница-глазунья. Перекусив, супруги собрались по делам. Андрей попрощался с хозяйкой. Баба Паня перекрестила обоих и, смахнув навернувшуюся слезу, пожелала доброго пути и удачи в трудное военное лихолетье.
– Храни вас Господь! – добавила она на прощанье.
На аэродроме Андрей, проводив Тоню на метеостанцию, пошел в штаб. Самолетов, готовящихся к взлету, пока видно не было. Тучи в небе висели по-прежнему низко, хотя снегопад уже прошел. Тракторные бульдозеры с широкими отвалами и красноармейцы с лопатами расчищали от сугробов летное поле и всю территорию аэродрома. Рокот моторов и крики людей складывались в какофонию звуков, которая вселяла надежду на успех гораздо больше, чем вчерашняя мертвая снежная тишина.
В штабе Андрея встретил тот же майор, начштаба, мгновенно высыпавший кучу информации:
– Вот ты где, Тихомиров! Правильно, что подошел с утра. Погоду скоро дадут. Ты вообще, что за птица, старлей? Дважды по твою душу звонили из Ленинграда. Из областного штаба партизанского движения и из штаба авиации фронта. Все кричат, все требуют немедленно отправить тебя по назначению. Объясняю про циклон со снегом, слушать не хотят. Думают, наверное, что я как орел сам могу полететь и тебя в когтях доставить к ним. Эти начальники, язви их в душу, как дети право. Хочу и всё! А летчик выполняй! Ладно, это всё лирика! На самом деле я договорился. Русин может всё! Русин – это я, для тех, кто не в курсе. Примерно через час с Центрального аэродрома Москвы на Ленинград уходит транспортный «дуглас»,
везет груз медикаментов и продовольствия для медицинских учреждений. На нем несколько пассажиров – важные «шишки». У летчика есть приказ сесть на Веребье и выгрузить часть груза для партизанских отрядов. Мы загрузим в «дуглас» свои ящики до Ленинграда и подсадим тебя. Теперь внимание: борт будет садиться у нас через два часа после взлета в Москве. Итого, через три часа, плюс-минус. Посмотри на часы – время пошло. Отскочишь куда-нибудь, у меня не найдется и минуты тебя разыскивать. Транспортник будет стоять с работающими моторами, погрузка-выгрузка займет двадцать минут, и снова на взлет. Так что, располагайся в помещении для дежурных экипажей и жди. Читай газеты. Пока!
Через три часа майор действительно заглянул в помещение и крикнул, что транспортный борт заходит на посадку, надо бежать на «взлетку». За прошедшее время Андрей успел сходить на метеостанцию, поцеловать жену на прощание, пообедать в столовой, прочитать все газеты и даже немного вздремнуть впрок.
Тяжелый двухмоторный самолет прошел над макушками высоких сосен, грузно опустился на землю и побежал по полосе, выруливая на стоянку. К нему уже направлялась полуторка с красноармейцами и ящиками в кузове, быстрыми шагами приближались Андрей и начштаба. «Дуглас» остановился, открылась дверь, и кто-то спустил изнутри металлическую лестницу. По ней сошел летчик в кожаном шлеме и реглане, поздоровался, доложил о себе майору и велел Андрею подниматься на борт. Красноармейцы споро произвели выгрузку и погрузку фанерных ящиков, прыгнули в машину и уехали прочь от самолета. Поднялся летчик и прошел в кабину, его помощник втянул лестницу внутрь и с громким щелчком закрыл дверь. Новому пассажиру показал место на откидном сидении возле квадратного иллюминатора. Андрей обратил внимание, что на него с интересом смотрят два генерала и несколько полковников, занимавших другие сидения. В это время самолет заревел, задрожал обшивкой корпуса, понесся по «взлетке» и поднялся в воздух. Андрей приник к иллюминатору и два часа полета до Ленинграда, не отрываясь, смотрел вниз.
Внизу мелькали речки, болота, леса и дороги, потом потянулась ледяная гладь Ладожского озера, и наконец, показались кварталы огромного заснеженного города. Самолет пролетел над ним с юго-востока на северо-запад и пошел на посадку на Комендантском аэродроме.
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
=====================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
===================================================
Желающим приобрести роман "Канал. Война на истощение" с авторской надписью обращаться aviator-vd@yandex.ru
===================================================
Желающим приобрести повесть "Две жизни офицера Де Бура" с авторской надписью обращаться dimgai@mail.ru
======================================================
