Целую неделю Савельев по списку обходил надежных людей. У партизан появились подготовленные помощники и источники информации в нескольких деревнях и на железнодорожной станции. Вернувшись из очередного похода поутру, он увидел, что лагерь поднят по тревоге. Не дожидаясь вопроса, Пашутин объяснил:
– Уходим, Андрей Петрович. Все уже снялись, я только тебя ждал. Вчера невдалеке над лесом кружил немецкий самолет-разведчик «рама». Над нами, правда, не проходил. Думаю, что летчики не засекли лагерь. Мы тут сидели тихо, как мыши. Но я понимал, что они примерно могут вычислить наш квадрат и нанести удар авиацией или артиллерией, а потом пустить карателей. Как раз перед тобой от Пантелеича прибежал мальчишка, который сообщил о том, что километрах в двадцати отсюда к югу гитлеровцы разворачивают лагерь, стягивают артиллерию и минометы, накапливают пехоту на бронемашинах для прочесывания леса. Пантелеич посоветовал уходить через болото, которое считается непроходимым – немцы туда не сунутся. Но проходы имеются. Так что сейчас пойдем.
– Погоди-ка, Василий Андреевич. Ты уверен, что мальчишка пришел от Пантелеича? Может это немецкая провокация?
Командир опешил:
– Да ты что, брось! Наш паренек. Вон он стоит, рядом с начальником штаба. Проверь, коли сомневаешься!
Подозвали мальчика. На вид ему было лет десять. Рыжеволосый, с конопатым лицом и умными карими глазами. «Будто сын Варвары, надо же, как похож!», – мелькнула догадка у Савельева. Взяв паренька за плечо, он тихо сказал:
– Я – дядя Андрей. Пантелеич что-нибудь передал для меня?
Мальчуган спокойно ответил хрипловатым голосом:
– Понятное дело передал.
Из кармана он вынул длинный, заостренный книзу поплавок для удочки, выструганный из кусочка дубовой коры. Это – опознавательный знак, который они обговорили с Пантелеичем.
– Молодец! – похвалил мальчугана Савельев и кивнул командиру, мол, все в порядке.
Пока отряд строился в походную колонну, Андрей оглядывал лагерь. Вернее то, что от него осталось. Партизаны обрушили лопатами входы в землянки, забросали листьями, камнями, бревнами, землей. Сторожевые вышки, навес, обеденный стол – всё исчезло, всё разобрано, даже кирпичной печки, будто, и не существовало. Попади в это место кто-то незнакомый, и не сказал бы, что еще сегодня здесь жили люди.
Андрей догнал головную группу и пошел вместе с командирами взводов и помощниками командира отряда. Рыжий мальчуган с самым серьезным видом шагал рядом.
Зарядил противный, холодный дождь, когда колонна подошла к болоту. Люди промокли и ёжились от холода. По лицам, по одежде текла вода. Пашутин остановил партизан для инструктажа:
– Товарищи! Другой дороги у нас нет – сзади к лагерю подбираются каратели. Можно, конечно, рискнуть и прорваться через их цепи. Но их много, а нас мало. После боя станет еще меньше, потому что потеряем многих бойцов. Это недопустимо! Отряд должен выйти в новое место базирования в боеготовом состоянии. Посему пойдем через болото. Немцы здесь не пройдут. Оно худое, топкое. Но с нами двигаются проводники, которые укажут тропинку. Будем идти аккуратно, по одному, след в след. Задний страхует переднего. Всё понятно? Тогда, шагом марш!
Каждый держал в руках толстый длинный шест для опоры при движении через топь. Один за другим погружались по пояс в трясину и, покачиваясь на шатких кочках под ногами, уходили вперед.
Савельев стащил ватные штаны и обвязал вокруг шеи – глядишь, не вымокнут насквозь. Подошел его черед, и он шагнул в воду, пахнувшую какой-то гнилью и прелой травой. Ситуация аховая: сверху вода потоком льется, снизу болото чавкает. Останавливаться нельзя – в этой зыби быстро засосет так, что не выберешься. Но и шагать непросто: каждое движение давалось с трудом, приходилось ногами раздвигать бурую жижу, похожую на густой кисель, который ложкой не подцепить. Выручал шест: опираясь на него, было легче передвигать ноги. Нудный и опасный переход продолжался, казалось, бесконечно. Андрей перестал вертеть головой по сторонам и не посматривал вперед. Глядя исподлобья, видел перед собой только круги, расходившиеся в топи от шагов идущего впереди.
Стало темнеть, когда в голове колонны раздалась команда Пашутина:
– Выходим на островок и ночуем. В темноте через болото не пойдем – иначе потеряем ориентиры и пропадем.
Вот, наконец, островок, поросший чахлыми березками. Небольшой, метров двадцать на тридцать всего. Люди располагались на нем почти вплотную друг к другу. Кто садился на корточки, словно тетерев на токовище, кто-то опускался прямо в мокрую жухлую траву, а кто-то и падал ничком от усталости. Несколько человек остались стоять на ногах, привалившись к стволам березок. Вот один партизан, тихо ругнувшись, рухнул наземь: деревце с тонкими корнями не выдержало его веса и завалилось. Народ вокруг даже не хмыкнул. Оцепенелое безмолвие продолжалось два или три часа. Андрей открыл глаза и поднял голову. В темноте по краям островка нечетко просматривались фигуры людей, оправлявшихся по малой нужде. Одни уходили, приходили другие. Понятное дело, в сырости и холоде почки застудить недолго. Потом то и дело бегай и страдай!
Когда наступили утренние сумерки, командир поднял отряд, и партизаны, кряхтя, с матерками, полезли в топкое месиво. Вчерашнее мучение повторилось сызнова. Временами над зеленой ряской вспучивались и лопались пузыри болотного газа. Их старались не замечать, чтобы не отвлекаться от тропы.
Когда стократно проклятая всеми трясина закончилась, люди на пятачке твердой земли перед лесом стали полоскать покрытую тиной и вонючей жижей одежду в лужицах чистой воды, сверкавших, словно зеркальца среди высокой травы у болота. Дождя с утра не было, и партизаны рассчитывали на ходу просушить то, что надели на себя постиранным и отжатым. Путь им предстоял еще долгий.
… Подходя к месту нового лагеря, усталые партизаны повеселели, увидев несколько готовых землянок. Еще столько же копали и обустраивали немолодые мужики из хозяйственного взвода. Женщины из обоза кашеварили у открытых костров, так как печь сложить не успели. Командир объявил о прибытии на место. Выставил охрану и распределил людей по землянкам. Савельеву он показал невдалеке ровную поляну и шепнул:
– Теперь сможем принимать самолеты, а то на старом месте мне ленинградское начальство не давало покоя: готовь аэродром и всё тут! Долго я такую поляну искал. Нашел, наконец!
Пока обустраивались на новом месте, осенние дожди сменились снегом, затем и вовсе установились морозы. Наступила ранняя зима.
В один из дней Савельев во главе партизанской группы отправился на разведку позиций врага вдоль линии Варшавской железной дороги. Задача была не шуметь, но максимально подробно произвести изучение дислокации тыловых частей гитлеровцев. Успешно завершив дело, группа вернулась, и Андрей отправился к командиру с докладом о добытой информации.
Пашутин выслушал, нанес новые данные на свою рабочую карту, а потом сообщил новости:
– Вчера наш дозор задержал троих красноармейцев. Все с документами, при оружии. Объясняют, что окруженцы, три недели выбираются к своим. Я думаю, что их надо проверить, а потом по взводам распределить. Сейчас их опрашивает начальник штаба, ты тоже присоединяйся.
Андрей спустился в землянку к начальнику штаба. Тот сидел один и что-то записывал в тетрадку. Савельев без слов устроился рядом за столом. Начштаба дописал до точки, поднял глаза и спросил:
– Как сходил в разведку? Есть результаты?
– Доложил командиру. Здесь у вас что?
– Окруженцев из восьмой армии повстречали. Все из 118-й стрелковой дивизии. Попали в окружение в первых числах октября где-то в районе Ропши.
– Погоди, восьмая армия в обороне Таллина участвовала, не так ли?
– Правильно! Потом в сентябре дралась в районе Кингисеппа, где остатки её первый раз попали в окружение. 118-й дивизии было приказано пробиваться к Ропше. Там немцы опять обошли наших с фланга. Я опрашивал двух бойцов из 282-го саперного батальона. Они сообщили, что их отделение из шести человек направили минировать передний край, чтобы гитлеровцы не прошли. Дело, как они говорят, было ночью. Закончили минирование и поползли к своим, но их заметили фашисты и обстреляли из минометов. Командира отделения, сержанта, и троих бойцов убило. А эти двое остались в живых, но свой батальон на позиции не застали и укрылись в лесу. Божатся, что никого из наших вокруг не осталось. Со всех сторон только немцы. Они решили через лес пробиться к позициям Красной Армии.
– Что-то больно далеко от фронта ищут Красную Армию.
– Правильно ты говоришь. И я то же самое отметил. Кстати, опрашивал я этих окруженцев по одному. Но показания обоих совпадают. Так вот, они сказали, что не смогли пробиться к передовой под Ленинградом из-за того, что много вражеских частей в тех местах наступало. Решили обходить линию фронта южнее, в результате этого блуждали три недели.
– Что ты думаешь с ними делать?
– А что делать? Саперы нам нужны. Проверим, как они обращаются с взрывчаткой, а потом поставим проверочное задание: подорвать железнодорожную линию. Если справятся, зачислим в отряд. А, если нет, то нет.
– А третий с ними кто был?
– Пехотинец из 257-го стрелкового полка 118-й дивизии. Вот его документы. Саперы сказали, что он к ним в лесу прибился на второй или третий день. О себе почти ничего не рассказывал, в основном молчал. После перенесенной контузии, говорил, что голова болит. Ты побеседуй, сейчас его приведут. А я пойду, дел у меня по горло. Бывай!
Через несколько минут в землянку спустился партизан из комендантского взвода и спросил:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите заводить к вам окруженца?
– Давай! Посмотрим, кто такой.
В землянку спустился и встал у входа немолодой красноармеец среднего роста, крепкий в кости. В ботинках с обмотками, в шинели, подпоясанной форменным ремнем, и в пилотке, которую взял в руки, войдя в землянку. Короткие волосы с отливом седины, большие залысины ото лба. Глаза его после дневного света плохо видели в слабо освещенной землянке. Самодельная лампа-«коптилка» из снарядной гильзы стояла на столе, ближе к входу, поэтому красноармейцу почти не было видно того, кто собирался с ним беседовать.
Зато Савельев прекрасно разглядел вошедшего и едва не вскликнул от удивления. Ему не верилось, что такое может произойти. В землянке стоял бывший электрик судостроительного завода в Ленинграде Владимир Сергеевич Дунаев собственной персоной. Исчезнувший два года назад после беседы с Андреем в отделе кадров, он вдруг непонятным образом объявился у партизан в сотне километров от осажденного города. «Сюрприз решил сделать. Побегал и вернулся ко мне, белогвардеец недобитый», – почти обрадовано подумал чекист.
– Жду доклада! – как можно спокойнее сказал он вслух.
Последовал четкий ответ человека, не подозревавшего подвоха:
– Рядовой первого взвода второй роты 527-го стрелкового полка 118-й стрелковой дивизии Кравчук Василий Иванович. Призван из запаса Костромским городским военкоматом 24 июня сего года. В составе своего полка эшелоном через Ярославль, Рыбинск, Бологое, Старую Руссу и Порхов прибыл в район Пскова. В боях с немецко-фашистскими оккупантами принимаю участие с 5 июля. Позднее через Гдов с боями вместе с полком вышел на территорию Эстонии, где полк вновь участвовал в боях. С большими потерями мы отходили из района Нарвы в Эстонии к Ивангороду. Там мы попали в окружение, и с остатками второй роты двинулись на немцев в сторону Ропши. Во время артиллерийского обстрела в первых числах сентября рота была рассеяна. Я в лесу оказался один. Встретил двух саперов из нашей дивизии, которых прежде не знал, и мы вместе пошли разыскивать части Красной Армии, чтобы продолжить воевать. Был задержан партизанами вашего отряда. Доклад окончен.
Андрей слушал и запоминал каждое произнесенное Дунаевым слово, всё пригодится позже при допросах этого беглеца. Потом с угрозой в голосе сказал:
– Четко доложил. Герой! И легенду себе придумал хорошую. Не подкопаешься. Только враньё – это всё. Никакой ты не Кравчук. Документы чужие присвоил, а на самом деле ты – Дунаев Владимир Сергеевич из Ленинграда.
Красноармеец некоторое время молчал, обдумывая слова партизанского начальника. Потом угрюмо спросил:
– Не понял. Что вы имеете в виду?
Савельев вышел из тени и встал рядом с солдатом, выше которого был почти на целую голову, поэтому Дунаеву пришлось смотреть на него снизу вверх. Громко спросил:
– Что ты, Дунаев, не понял? Может, и меня не узнаешь?
Дунаев, мельком глянув ему в лицо, отвернулся и с безразличием в голосе бросил:
– Не знаю я вас. И человека, которого вы назвали, тоже не знаю.
«В несознанку решил пойти господин белогвардеец. Ничего-ничего, ты меня этим не удивишь», – подумал чекист и, четко выговаривая каждое слово, медленно произнес:
– Ладно, не знаешь, говоришь. Тогда садись и думай. Надеюсь, осознаешь свое положение и поймешь, что лучше будет для тебя признаться и подтвердить, что ты – Дунаев.
Тот послушно сел и насуплено ответил:
– Что вы пристали ко мне со своим Дунаевым. Я – рядовой Кравчук, сказал ведь уже! И еще могу повторить.
Андрей не стал садиться, остался стоять, нависая крепкой фигурой над задержанным. Намереваясь сдвинуть допрос с места, он разъяснил ситуацию, немного приоткрыв карты:
– Если бы ты меня здесь не встретил, то мог заплетать мозги другим, кто тебя не знает. Но я – здесь на твою беду, и я помню, как мы беседовали на заводе. Объясню для ясности, что в органах НКВД на тебя существует ориентировка, где указано, что Дунаев В.С., 1900 года рождения, русский, из дворян, среднего роста, крепкого телосложения, волосы темные, с залысинами на лбу. Имеет особые приметы: чуть заметный шрам в виде подковы над правой бровью. Вот он твой шрам на лбу, никуда не делся. И ты, Дунаев, никуда не денешься. Фотография твоя к ориентировке приложена. Советую чистосердечно признаться и написать все, что с тобой происходило после того, как ты бежал из Ленинграда в сентябре 1939 года. Иначе будешь разоблачен и осужден по законам военного времени.
– Признаваться мне не в чем. Писать ничего не буду. И вообще говорить больше не стану.
Савельев понял, что пора применять радикальные меры. Он расстегнул телогрейку, достал наган и взвел курок:
– Тогда и у меня разговора с тобой больше не будет. Закопаем тебя под березой с пулей в затылке, только и всего. Одним врагом меньше станет, это абсолютно точно. Знаю это и без твоего признания.
Он презрительно сплюнул и громко крикнул:
– Охрана!
Вошел тот же партизан из комендантского взвода. Савельев, держа револьвер наготове, приказал:
– Руки свяжи ему! Вот так. Теперь выходи первым и держи его под прицелом. Это – враг.
– А ты, Кравчук липовый, иди вперед за ним. Последние твои минуты тикают.
По лицу Дунаева было видно, что он напряженно обдумывал, как поступить дальше. Ощупывал глазами то партизана-конвоира, то своего противника-чекиста, словно взвешивая, реальная ли от них исходит угроза. В молчании сделал два шага на выход, потом обернулся к Савельеву и тихо произнес:
– Стоп, старлей, не гони волну! Я – Дунаев, признаюсь. Готов рассказать всё, что со мной было, после того как ушел от тебя в сентябре 1939-го.
Савельев хмуро поинтересовался:
– Жить хочешь? Ладно, посмотрим, заслуживаешь ли ты остаться в живых. Иди и пиши признание.
Они вернулись в землянку. Чекист положил перед Дунаевым несколько тетрадных листов и карандаш. Развязал руки и велел описать всё подробно. Сам сел напротив. В этот момент в землянку спустился посыльный и сказал:
– Товарищ старший лейтенант! Вас командир отряда вызывает.
Андрей встал и предупредил задержанного:
– Скоро вернусь. А ты пиши, не отвлекайся! И не вздумай без меня баловать – пулю быстро получишь от охраны.
Оставшись один, Дунаев задумался.
Он вспомнил, что после той давней беседы с Савельевым на заводе пришло понимание – чекисты обязательно выяснят его прошлое и не оставят в покое. Ничего хорошего ожидать не приходилось. В лучшем случае светила тюрьма. Значит, пришла пора уносить ноги из Ленинграда, или – вовсе покинуть Советский Союз. Лучше всего перебраться в соседнюю Финляндию. Но не через сухопутную границу, которую тщательно охраняют, а по воде через Ладожское озеро, где можно рискнуть и попытать счастье.
Дома Дунаев ликвидировал следы своего пребывания, чтобы те, кто будет искать в комнате, не поняли, куда исчез хозяин. А сам с Финляндского вокзала уехал пригородным поездом в Шлиссельбург. Он часто рыбачил на Ладоге и хорошо ориентировался на озерных просторах. Не раз и не два при сильном ветре на рыбацких парусных шаландах они с товарищами ненароком пересекали условную линию советско-финской границы на воде. Но всякий раз возвращались обратно. Теперь он не возвратится, а поплывет к островам Валаамского архипелага. Спрячется для начала у монахов тамошнего монастыря. Дальше будет видно, что делать. Но в путь отправляться надо сейчас. Дунаев знал точно, что в начале сентября на озере спокойно, а в октябре наступит время бурь и штормов.
В Шлиссельбурге пошел на рыбацкий причал, чтобы найти попутчика с моторным баркасом. Встретил знакомого пожилого рыбака, человека пьющего. Изрядно напоил запасенной водкой и уговорил выйти в Ладогу, чтобы проверить мотор, не требуется ли ремонт. Осовевшего от водки деда Дунаев сбросил в воду, когда отошли от берега на приличное расстояние. Загубив невинного человека, даже не испытал сожалений. Дальше в наступивших сумерках со знанием дела правил баркас строго на север к Валааму. При этом поминутно осматривал горизонт, не покажется ли луч прожектора катера водной пограничной охраны. Но судьба хранила, и в ночной тьме ему удалось незамеченным уйти из советских территориальных вод.
Утром в первых лучах осеннего солнца Дунаев увидел огромные гранитные валуны на берегу острова, растительность которого окрасилась в багровые и золотые краски.
Валаам… Прямо на скалах среди низких лиственных деревьев росли могучие сосны и ели, на десятки метров взметнувшиеся ввысь. Они придавали острову вид неприступной крепости. Резонно полагая, что не стоит долго болтаться на лодке под берегом, иначе раньше времени можно попасть к финским пограничникам, Дунаев, гася скорость, подошел ближе и выскочил носом на участок с песком и галькой между двумя гранитными языками у самой воды. Баркас заскрежетал по камням, затрещал досками днища и застыл. Не глядя на повреждения, беглец быстро спрыгнул с борта, поднялся по валунам наверх и ушел в чащу.
Здесь, в южной части острова, густой лес выглядел, будто настоящая тайга. Сквозь тьму сплетенных ветвей пробивались солнечные лучики, попадавшие в струи извилистого ручейка, что бежал под ногами. Дунаев встал на колени, набрал студеную воду в ладони и умыл лицо для бодрости. Выпил несколько глотков желтоватой лесной воды и пошел вдоль русла ручья вглубь острова. Немного погодя лес неожиданно закончился, и взору предстало сенокосное поле с высокими стогами. Наискосок по полю он вышел к озеру, скалистые берега которого были изрезаны узкими заливами. Присмотревшись, заметил сидящего невдалеке на брёвнышке седовласого монаха с удочкой в руке. К нему и направился.
Монах неторопливо снял с крючка краснопёрку и бросил в ведерко, где плескалось десятка полтора выловленных рыбешек. Наживил червя и забросил леску в воду. Лишь после этого поднял лицо, окаймленное длинной белой бородой, устремив внимательный взгляд синих глаз на подошедшего человека.
– Здравствуйте, отец! Хороший клёв нынче, много ли здесь рыбы? – обратился к нему Дунаев.
– И ты будь здоров, странник. Есть рыба – нет рыбы, на все воля Господа. Сегодня грех жаловаться.
– Да, хорошо у вас здесь.
– Издалека ли путь держишь? Я тебя прежде не видал в наших местах.
– Издалека, отец. От большевиков из России убежал. Страдаю от гонений за веру, – скорбным голосом сообщил Дунаев придуманное оправдание своего нелегального появления на Валааме.
– Про то нам ведомо. Знаем о делах греховных большевиков-безбожников. Но коли ты в наш монастырь укрыться пришел, тебе отцу-настоятелю о своей беде поведать надо.
– Где же мне его найти, отец?
– Вот гляди-ко, тропочка начинается. По ней через лес пройдешь, а там и поселок, и монастырь увидишь. Спросишь у людей, они тебе и укажут, где отец-настоятель иеромонах Харитон обитает. Ступай с Богом!
Он осенил широким крестом, и Дунаев отправился по тропочке от берега озера к лесу. В густом лесу, окружившем его, видно было множество деревьев-исполинов, по толщине стволов которых легко определить, что растут здесь они уже не первую сотню лет. Но не одними деревьями богат был островной лес: подлеском служили густые заросли кустарника: можжевельника, калины, черемухи и каких-то мало знакомых ему видов. Под ногами расстилался ковер из сочных трав, которые можно еще косой косить, несмотря на наступившую осень.
Так по тропочке он и шел, пока лес не начал редеть, а за деревьями показалось поле с какими-то постройками вдали. Выделялись высокие главки церквей. Вышел из-за деревьев на широкую дорогу и тут же увидел двух вооруженных солдат, направлявшихся в его сторону. Форма на солдатах была ему незнакома: серые френчи с накладными карманами, брюки-галифе с кожаными сапогами, а на голове – серые суконные кепи с козырьками и свернутыми наушниками, застегнутыми спереди на пуговицы. Ясно! Это – финны. Дунаев спокойно разглядывал их, пока они приближались. Солдаты что-то сказали на своем языке, но он непонимающе пожал плечами. Тогда солдаты показали жестами, что нужно идти с ними.
Они отправились по дороге в западную часть острова, удаляясь от монастырских построек. По пути попадались сооружения военного назначения: одиночные окопы, обвалованные камнями и бревнами, длинные траншеи, дзоты с пулеметами, стволы которых смотрели в сторону берега. Впереди стоял одноэтажный дом из красного кирпича, по виду – штаб военного городка.
Солдаты привели Дунаева к офицеру с двумя маленькими розочками в петлицах, которого назвали «луутнантти». «Лейтенант», догадался Дунаев, пока финны разговаривали между собой. Солдаты ушли, а офицер с безразличным лицом, как ни в чем не бывало, читал какие-то документы, не глядя на задержанного, которого оставили стоять у двери комнаты. Прошло не менее часа, пока не появился некий бородатый субъект в финских солдатских штанах с сапогами, но в русской телогрейке и меховом треухе.
– Я – переводчик, – обратился он к Дунаеву с карельским акцентом. – Рассказывай, что у тебя случилось, как попал на остров.
Беглец изложил историю о том, что он – русский дворянин, воевал с красными, отец его – офицер, расстрелянный чекистами. Ленинградские чекисты в последнее время проявляют по отношению к нему подозрительность из-за того, что он выступает против гонения на священников и разрушения церквей. Пришлось бежать из Ленинграда из-за боязни быть арестованным. Кроме того, хотел пожить в монастыре в молитвах, замаливая грехи.
Лейтенант выслушал перевод и сказал, что будет проверять все сказанное, а беглец пока будет сидеть под охраной. Вновь появились два солдата и отвели Дунаева в помещение, служившее, по-видимому, гарнизонной гауптвахтой.
Почти неделю просидел Дунаев под замком. Но как-то утром заглянул солдат и махнул рукой, приказывая идти с ним. Из военного городка вышли на широкую монастырскую дорогу и направились в центральную часть острова. Дунаев беспрестанно озирался, стараясь сориентироваться и запомнить путь. Показались постройки монастыря, над которыми царили высокие купола и островерхая колокольня главного собора. Солдат вел вокруг построек, и они оказались у небольших каменных ворот в западной части. Прошли внутрь к двухэтажному белокаменному зданию. На втором этаже попали в чьи-то просторные покои. Дунаев догадался, что пришли к настоятелю. Из открывшейся двери появился высокий человек в черном монашеском одеянии с дорогим крестом на груди. Финский солдат сразу удалился, а Дунаев во все глаза смотрел на вошедшего. Седые волосы, окладистая борода, высокий лоб, а главное – глубокий испытующий взгляд умных и немного насмешливых глаз, таким с первого взгляда ему запомнился иеромонах Харитон.
Дунаев поклонился, поздоровался и поцеловал руку отцу-настоятелю, а тот усадил его на лавку и сказал:
– А ведь я про тебя знаю. Да, не смотри удивленно. Больше того скажу, однофамильцы мы: ты Дунаев и я в миру Дунаевым был, Хрисанф Николаевич меня звали. А с батюшкой твоим Сергеем Георгиевичем, царствие ему небесное, знаком был в Петербурге, еще до войны с германцем. Похож ты на него ныне стал. Услышал о твоих злоключениях и решил заступиться перед военными властями. Будешь жить пока при монастыре, а дальше посмотрим.
… Воспоминания настолько захватили Дунаева, что он почти забыл приказ старшего лейтенанта описать свою биографию. Тут же решил, что не будет он ничего писать из того, что вспомнил. Только и напишет, как Кравчуком стал.
Однако куда делся этот старлей – непонятно. Сказал, что скоро вернется, а уж часа три прошло, как его след простыл. Что-то видимо случилось не так, как он рассчитывал.
У Савельева в самом деле всё изменилось. По вызову он пришел к командиру отряда, а тот, что называется, огорошил новостью:
– Собирайся, Андрей Петрович, в Ленинград тебе лететь приказано. Да, такие дела! Самолет у нас на полянке стоит, прилетел с документами, новым радистом, с радиостанцией и питанием к ней. Много документов привез летчик, а для тебя конкретно – приказ начальника управления товарища Кубаткина об откомандировании в его распоряжение. Так что собирайся, когда стемнеет, полетишь.
Сбитый с толку, Андрей стал напористо рассказывать командиру о Дунаеве и о том, что есть стопроцентная уверенность в сотрудничестве задержанного с фашистами, поэтому Савельеву не лететь в Ленинград надо, а остаться на несколько дней и раскрыть врага, который вторично попадается на его пути. Но Пашутин в ответ только замахал руками:
– Андрей Петрович! Ну, что ты говоришь? Как можно нарушить приказ начальника управления? Тем более что самолет за тобой прислали. Про задержанного твоего я понял. Будем его охранять, работать будем с ним. А ты вернешься в управление – напиши, мы сразу доставим его на Большую землю. И давай, давай, собирайся. Не за руку же мне тебя в самолет сажать, в самом деле!
Андрей вынужденно согласился и занялся нехитрыми сборами, хотя мысли его вертелись вокруг задержания Дунаева и того, что «скоропостижный» отзыв в Ленинград тоже стал для него сюрпризом. Но на этом сюрпризы не закончились.
В командирскую землянку спустился летчик, немолодой уже человек, с сединой в волосах, у которого на гимнастерке под комбинезоном в петлицах поблескивали капитанские «шпалы». Летный шлем капитан держал в руке. Взглянул на Савельева и спросил:
– Ты со мной летишь, старлей? Готов? Хорошо, пойдем к самолету. Взлетаем.
Пашутин озабоченно заметил:
– Не стемнело же…
Летчик повернулся к нему и тревожно объяснил:
– Я сейчас у радиста сидел. Настроили радиостанцию и принимали прогноз погоды ленинградского метеоцентра. Хреновые, я вам доложу, дела ожидаются, товарищи командиры. С Балтики движется циклон, плотная низкая облачность, мощные снеговые заряды, порывистый ветер. Если под него попадем, закрутит мою птичку как лист осенний, сломает и об землю расшибет. Поэтому, не мешкая, полетим сейчас. Скоро стемнеет, так что над линией фронта будем лететь в полной темноте. Но вот, что скажу: по такой погоде мы до партизанской базы в поселке Хвойная дотянуть не успеем, садиться придется на аэродроме Веребье.
Савельев удивленно переспросил:
– Где?
Летчик развернул карту и ткнул карандашом в красный кружочек с самолетиком внутри:
– Здесь, недалеко от Малой Вишеры находится военный аэродром Веребье, почти сразу за линией фронта.
Там отсидимся в ожидании улучшения метеопрогноза, а потом со мной или c другим летчиком переправишься в Ленинград. Уже над нашей территорией и над Ладожским озером. Ясно?
Андрей кивнул. Ему было понятно, что впереди ждет самый приятный сюрприз командировки: на аэродроме Веребье в метеослужбе работала его жена Тоня.
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
=====================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
===================================================
Желающим приобрести роман "Канал. Война на истощение" с авторской надписью обращаться aviator-vd@yandex.ru
===================================================
Желающим приобрести повесть "Две жизни офицера Де Бура" с авторской надписью обращаться dimgai@mail.ru
======================================================