Аннушка. Глава 38.
В бывшем храме, на скамейках, расставленных то тут то там сидели нахохлившиеся елошевцы, собранные председателем колхоза на очередное собрание. В Елошном наступил вечер, все были после работы и рвались поскорее домой, к детишкам, хозяйству.
-Итак, товарищи, на повестке собрания сегодня один единственный вопрос, распределение эвакуированных по избам. Все они прибудут завтра из Кургана, и наша задача гостей приветить и приютить. Я вот тут покумекал и решил, Душечкин начал называть фамилии тех, к кому должны были подселить эвакуированных. Анны в списке не было, и когда председатель назвал последнюю фамилию, а это была Тамарка та не выдержала, вскочила со скамьи и громко заорала.
-Да сколько можно издеваться над людьми? Куда мне ещё этих девать, дома ступить некуда! Нет значит налоги заплати, молочко сдай, да не абы какое, а жирности не меньше 4.2 %, шерсть отдай, шкуры тоже, а брынза? Откуда в списке этом брынза? Мы в глаза её не видали! А за неё тоже молоко требуют. А налоги? Подоходный, страховка, самообложения, да тьфу на вас, теперь ещё и энти пожалуют! Хучь убейте ни одного не возьму!
-Что ж ты Тамара горло своё надрываешь? Не ты одна молочко сдаёшь, да налоги платишь-спокойно ответила Анна, хотя внутри неё дрожало от злости,-да только ребяткам нашим на фронте сто раз тяжельче, об этом ты не подумала?
-Хорошо тебе рассуждать! Муж дома, дочери при тебе, дитёв поднимать не надо, вот и эвакуированных этих к тебе не подселили, живешь, словно сыр в масле катаешься!-окрысилась на Анну Тамара.
-Геннадий Иванович, а пусть те, что ей положены-женщина кивнула головой в сторону Тамары,-у нас живут, мы уж с девчонками и угол отделили и кровать туда поставили.
-А пускай живут,-согласился председатель колхоза, я не против, на том и остановимся. И ещё, товарищи, приедут ленинградцы, вывезенные из блокады по «дороге жизни», потому правление колхоза постановило, приплачивать тем домохозяйствам где будут жить эвакуированные. Многого обещать не могу,-развёл он руками, -но мукой, зерном и чем иным поспособствуем! Собрание окончено, можете расходиться по домам! Анна мельком взглянула на Тамарку и мысленно рассмеялась, та, услышав последние слова Душечкина словно окаменела, «жирный куш» пролетал мимо. Зло пнув попавший под ноги табурет, она, расталкивая людей локтями понеслась к выходу.
-Не рой яму другому, сам в неё попадешь –тихо сказала ей вслед Анна, оставшаяся после всех, чтобы один на одни переговорить с председателем колхоза.
На следующий день эвакуированные прибыли в Елошное. В доме Анны поселилась пара, отец и шестилетний сын, два старичка, оба высокие, худые, седые. Одного состарили годы, другого-болезнь и перенесенные ужасы. Первые дни они передвигались по избе словно тени, не видно их не слышно, много времени проводили на улице, подставляя солнцу свои бледные лица.
Однажды Нюрка случайно уронила большой точильный камень, который, падая задел ведра и лопаты, шум поднялся до небес. Сидевший на завалинке Костик, так звали эвакуированного мальчишку, услышав шум быстро вскочил и упал на землю, прикрывая голову руками. Длинное его тело затряслось словно в судороге, закричал он, не помня себя:
-Нет! Нет! Не надо! Пожалуйста!
-Тише, Костик, успокойся,-наклонился над ним отец,-всё хорошо, мы в безопасности, тише, мой хороший, тише…
-Извините,-обратился он к девушке,-Костик подумал, что началась бомбежка, так жена моя, его мама погибла, сто метров не добежала до бомбоубежища, вот с тех пор на малейший шум так реагирует-объяснил он.
Нюрка подбежала к мальчишке, помогла его поднять, усадить, тут же сносилась к колодцу за водой и умыла холодной водой грязное от пыли и слёз лицо ребенка.
-Держи, -плюхнула она ему на колени рыжего кота, -это Тихон, он тебя охранять будет! -рыжик довольно затарахтел на коленях мальчика,-он знаешь, как самолеты чует,-врала Нюрка,- за сто километров!
-А как это? –удивился Костя.
-А вот как только почувствует эту вашу бомбандировку сразу в ведро с водой прыгает и там прячется, в воде –то. Так что ты, как только увидишь, что Тихон в воду нырнул, так начинай прятаться, а до этого бояться не моги, мимо него ни одна мышь не проскочит! –уверенно говорила девушка, зная, что не за какие коврижки кот в воду не полезет, разве что из латки напьется, да лапой в луже поиграется.
-А в Ленинграде всех собак и кошек съели-грустно сказал Костик.
-А у нас еды полно! Так что нашего Тихона никто есть не собирается. Хочешь алябушку тебе дам? -взяв ребенка за руку она, отвлекая, увела его в избу, не видя, как сотрясаются от плача плечи его отца Аполлинария Поликарповича, профессора университета.
Как рассказать Нюре, что пережил ребенок в блокадном Ленинграде? Поведать о том, что жители города зимой 1942 года съели всё: и кожаные ремни, и подметки, и голубей и ворон? Электричества не было, за водой приходилось ходить на Неву, многие, истощенные, падали и умирали по дороге. Трупы не убирали, некому было и их просто заносило снегом. В их доме живых осталось мало, всего несколько человек, в том числе и их семья. Он тогда покупал клей в плитках, одна плитка столярного клея стоила десять рублей, из него варили студень, добавляя перец и лавровый лист, чудом оказавшиеся в запасах. А однажды Нинуша, так звали его жену, принесла с работы пачку дрожжей, и сказала, радуясь: «У нас сегодня будут макароны». Дрожжи прокрутили через мясорубку, подсушили и сварили. Он до сих пор помнил какое это было удовольствие, есть не просто мутную теплую водичку, а с дрожжами, так пахнущими грибами.
Однажды, он увидел в столовой знакомого, который ходил и облизывал за всеми тарелки. Подумал про себя, не жилец и не смог сдержать слез, понимая, что их ждёт тоже самое.
В соседней квартире у милейшей Лиды умер трехлетний сын, Леня. Аполлинарий Поликарпович вызвался помочь дотащить санки на кладбище. Ребенка похоронили прямо в снегу. Через неделю Лидочка пошла на кладбище, помянуть сына, но нашла на земле его останки-все мягкие места на теле были вырезаны.
После того, как умерла жена, ему стало всё равно и лишь плач голодного сына заставлял его жить. 26 июня их эвакуировали по Ладоге в трюме парохода. До места назначения добрался только их, остальные два затонули, подорвавшись на мине. Дальше поезд, набитый эвакуированными ленинградцами. В самом начале вагона ехала семья, папа, мама и двое детей-мальчик лет восьми и младенец. Последний молчал, только открывал и закрывал рот, как выяснилось позже, в агонии. Малыш пережил блокаду, а умер, когда спасение было так близко.
Весть о его смерти пронеслась по вагону, тогда женщина, сидевшая рядом с ними, отрезала небольшой кусочек хлеба от пайка, который выдали им перед отправлением на несколько дней, да и то не всем и передала по вагону в другой конец в утешение родителям и второму ребёнку. Люди передавали кусочек на своих ладонях молча, от одного человека к следующему. Он кочевал по вагону несколько минут и никто, а ведь ехали голодные, умирающие люди не откусил от него, не отломил и не утаил ни крошки!
Вот тогда он поверил, что в то, что страна обязательно победит в этой войне, ибо не сломить воли этих людей, переживших блокаду Ленинграда. Видел профессор эту силу и простых, деревенских бабах, взваливших на свои женские плечи тяготы военной жизни.
И отцу, и сыну требовалось лечение, и Анна с Нюрой взялись возрождать в этих изможденных телах жизнь. Профессор был очень слаб, с трудом передвигался, не мог спать, есть, долгий и надрывный кашель сотрясал его тело. Особенно плохо становилось ему ночью, когда темные силы властвовали его телом. То Анна, то Нюра, меняя друг друга сидели возле него, подавая травяные настои, изо всех сил, не давая уйти ему из этого бренного мира.
-Терпи, не вышло ещё твоё время, здесь ты нужнее-шептала Анна мокрому от кашля профессору,-думай о сыне, каково ему будет одному? Борись, борись, ты сильный, ты справишься- и он, благодаря их усилиям пошел на поправку. Зарозовели щечки у Кости, не расстающегося с Тихоном, исчезли черные круги под глазами у его отца. Ещё две спасенные души благодарили Анну и Нюру, которые, выглядели намного хуже своих гостей.
Стратегическими продуктами в эти годы, наряду с вооружением и боеприпасами были хлеб, керосин, спички и соль. Последнюю добывал Семен, принося с солончаков коренья растений, покрытых ею, находил в лесу довоенные ясли с подкормочной кормовой солью, но её приходилось долго выпаривать, чтобы очистить от грязи и прочей гадости. Анна добывала соль из древесной золы, отстаивая её по несколько часов и выпаривая воду, процесс этот был долгим, а соли получалось ничтожно мало, приходилось готовить без неё.
Аполлинарию Поликарповичу очень хотелось помочь семье, приютившись их с сыном, он всё присматривался к селу, к его жителям и однажды подал Анне, вернувшейся с работы коробок спичек и небольшой, с ладошку, мешочек с солью.
-Откуда? -удивилась она, рассматривая щедрое подношение.
-Да вот Анна Егоровна обменял на кое –что, так сказать в благодарность за постой.
-Так-медленно произнесла Анна, бледнея, понимая, что произошло. Она подошла к простынке, отделявший их угол от остальной избы, отодвинула её, подошла к профессору, обняла его и так заплакала, словно в слезах этих вся боль женская была. Из закутка исчез единственный багаж, с которым прибыли жильцы-портрет женщины в большой, изумительной красоты раме. Он смог взять с собой и сохранить в дороге только его, единственное что осталось от жены и мамы Костика.
Анна собственными глазами ни раз видела, как они с сыном держали портрет в руках-то один, то другой. Видела, как профессор гладил его рукой, а сын прижимался к нему щекой. Это был их источник жизни. Но таким источником стала для них и семья Анны. И ради неё они пожертвовали самым дорогим, что у них было.
Расспросив Аполлинария Поликарповича поподробнее о том, как состоялся обмен, Анна, несмотря на позднее время, прихватила со стола соль и спички и поспешила, как уж могла, в дом тех, кто обмишурил непутевого профессора.
В избу ворвалась она, не стуча, белая от злости и зайдя сразу наткнулась на портрет, уже пристроенный хозяйкой в красный угол.
-Ты что же, Тамара, стыд совсем потеряла? –задыхаясь спросила она её.
-А ты чего вдруг на ночь глядя явилася, да ещё стыдить меня вздумала? Чиста я, словно стеклышко, никакой вины за собой не чую-уперла руки в боки Тамарка.
-У кого совесть чиста, у того подушка под головой не вертится. Ты ж у профессора моего последнюю память отняла, для них с Костиком портрет этот вся жизнь!
-А мне что с того? Он предложил, я не отказалась, а стыдить меня заканчивай! У меня ума-та поболе твоего будет! Думаешь не знаю, как ты мужичонка этого ночами выхаживала? На работе-то, осоловелая была, лица на тебе не было! От девок своих, от внучки отделяла еду-то, их недокармливала, а для чего? Кому ты и что доказать хотела? Профессиришка этот на ноги встанет да тебя же ночью прирежет!
-Дура ты, Тамарка, как есть дура, да я тебя за эти слова сейчас бить буду! - Анна решительно шагнула вперед, но в это время с печи спрыгнул внук Тамарин, сынок Васеньки и подбежав к бабушке, обхватил ручонками её за ногу. Гостья враз остыла, сдулась, глянула по сторонам словно, не понимая где она и зачем пришла.
-Спички да соль свою забери! –скомандовала она Тамарке, -а мне портрет возвертай назад, внуку спасибо скажи, что не пришибла я тебя, Васе пообещала сберечь их. Эх, Тома, Тома,
без совести и при большом уме не проживешь-сказала Анна на прощание и завернув портрет в платок, снятый с головы вышла из избы.
Очень тяжело сегодня было писать, как будто сквозь сердце прошли воспоминания ленинградцев о блокаде. Мы не должны этого забывать! Такое не забывается!