Мишу Суркова на деревне Кожемякой прозвали. Что за дядя был этот Кожемяка, думаю, вам разъяснять не требуется. Все про него книжки читали.
А вот о втором Кожемяке, о Мишке, Сурке, написано не густо. А то, что есть, все в одном экземпляре. Метрика о рождении, паспорт, белый военный билет, книжка колхозника и свидетельство о браке. Тираж не велик, да и интересоваться там особенно нечем. Подвигом на благо отечеству нигде близко не светит. То, что родился семимесячным, далеко не геройство, а вынужденная необходимость. И вовсе не рыцарское дело собственным поджигом собственный глаз вышибать. Глаз-то другой вставили, изумрудно-зеленый. Из бутылочного стекла, похоже, но и его не то чтобы на былину, а на куцую районную заметку не хватило. Скрепя сердце можно Мишкину женитьбу на вертепно-блудливой почтальонке из соседней деревни к геройскому поступку приравнять, но вся заковыка в том, что его свадьба оказалась смешней съезда районных скоморохов, кабы такой вдруг созвали. Отечеству же пользы она и с гулькин нос не принесла.
И всего-то оказалось сходства у Мишки Кожемяки с былинным Кожемякой — немереная богатырская сила. Мишка словно был сшит из одних жил, причем воловьих. Он мог шутейно переломить две сложенные вместе подковы. Намотать на шею и на ногу цепь, на которой подвешивалось почти полтонны груза и, как гнилую нитку, порвать ее.
Чудной фортель выкинул всевышний, с лихвой напичкав щуплую неказистую фигуру деревенского паренька могутной силищей. И для чего, спрашивается? Мишке работа тяжелей чабанского кнутика редко перепадала. В кои веки карду от навоза освободит, день-другой топориком потюкает, дрова на зиму заготавливая, а остальное время за овечьими хвостами по полям мыкается, дремотно в седле носом поклевывает. Тут дурню ясно, что при такой зевотной работенке силушка так же нужна, как попу гармонь у аналоя.
Мишка характера робкого, даже трусливого. До нехорошего бурчания в животе боится трех видов людей. Начальников всех мастей. Боксеров всех весовых категорий. Жену Клавку. В Мишиной арифметике Клавка занимала последнее место не от доброты своей, а от количества. Количеством супруга была сиротливо одна, но зато ее с лихвой хватит на целый вид.
Трепет перед женой и начальниками мало кого удивит. Но панический страх перед боксерами — это с Мишиной-то мамонтовой силой и кошачьей верткостью — уж ни в какие ворота не вписывается. Хотя имеет свое объяснение. Лет пятнадцать тому назад, когда Миша еще ходил в пятый класс, он как-то раз повздорил с городским пареньком, приехавшим к родне на каникулы. Паренек был старше Миши на пять лет и уже учился в каком-то ФЗО. Да к тому же занимался в секции бокса.
Повздорить-то повздорили, но ведь и драться надо. Надо сказать, что для Миши этот поединок закончился плачевно. С тех пор и пришел к нему страх перед боксерами. Правда, значительно позже он за Клавку все-таки отколошматил этого боксера, но страх все же остался. Он холодной змеей жил в Мишкиной груди, а как избавиться от него, Мишка не знал.
Тут под новый год в пятницу заехал на розвальнях-санях Клавкин отец, а значит, Мишкин тесть. Клавка по такому случаю припасенную бутылочку казенки на стол выставила и тарелку сала нарезала.
Тесть рюмочку поднял и весело так заявляет:
— За нашу с Мишкой удачливую торговлю в воскресенье.
После такого тоста Мишка чуть водкой не подавился:
— За какую такую торговлю, я ничего не знаю?
Тесть Кожемяке кусочек сала услужливо подал и так заискивающе говорит:
— Я в субботу кабанчика буду резать, а в воскресенье мы с тобой его в город продавать повезем. Один ехать я пужаюсь, вдвоем-то оно сподручнее. Народ щас ох какой лихой, ложки до рта не дадуть донесть, обязательно отымут. Не от голода, а от того, что в них кровь лихая, бандитская, значить. Вон у нас Болтин поехал курево продавать, а его на обратных путях встретили и все гроши отняли, ладно бы просто отняли, да еще по мордасам надавали. Лихой народ, лихой. А вдвоем мы с тобой ого-го, нам сам черт не страшен.
Тесть еще себе и Мишке плеснул и рюмку поднял:
— Давай, сынку, за нашу дорожку скатертью. Значить, в воскресенье я за тобой заезжаю, можа, че тебе прикупим али Клавке. Ну спасибо энтому дому, пойду к другому.
Кожемяка, проводив тестя, затылок пятерней поскреб:
— Чудит старый, зачем я ему нужен в городе?
— Поезжай, Миша, поезжай, — зачастила голосом, не требующим возражения, Клавка, — можа, чего нам и прикупит в хозяйство, он ведь после смерти матери один нас тянет. Грех старому не подсобить.
— Дык я не супротив, надо помочь, дык помогу, в чем проблема, — согласился хмельной Кожемяка.
А в это время на окраине города, в городской квартире сидел старый махровый рецидивист Шалопут и вел с дворовыми пацанами толковище.
— Ну что, гопники, готовы к бузе? На носу воскресенье, базарный день, и всякий уважающий себя урка к этому дню готовится, так сказать, загодя.
— Нет, я не могу в воскресенье. У меня мать в больнице, бабке помогать надо, она стирать собралась, а я полы мыть буду. Не могу я, ребята, — оправдывающимся голосом сказал паренек лет шестнадцати и виновато потупил голову.
— Пошел отсюда, дешевый фраерок, и чтоб на глаза не попадался мне, волк тряпочный, пошел! — зло крикнул Шалопут, выпроваживая мальчишку за дверь.
После чего он, недобро сузив глаза, повернулся со скрипом на стуле к четырем оставшимся паренькам:
— Ну что, дешевки, кому еще полы драить? Признавайтесь!
Оставшиеся мальчишки, которым было по шестнадцать-семнадцать лет, принялись горячо убеждать старого бандюгу в обратном: — Да ты что, пахан, мы воровских законов хоть не знаем, но на такую дешевку, как мыть полы, не рисанемся, за кого ты нас принимаешь, мы всегда с тобой, Шалопут.
— Ну добре, добре, — уже миролюбиво прогудел пахан. — Одно скажу: никогда не будьте дешевками, как ваш кореш, иначе в тюрьме за такие дела ответ один: пику в бок — и вся арифметика, ясно? А теперь кинем расклад наших действий, начнем с мясного ряда, там более денежные волки. — Он закурил и, смачно сплюнув в угол, сквозь полотно табачного дыма обратился к худощавому рыжему пареньку: — Ну скажи мне, Апельсин, как мы научно прозовем нашу авантюру?
Рыжий встал с дивана и, довольный, ощерился:
— Эксперимент в базарный день.
Пахан жестом руки усадил его на место и, закашлявшись, проговорил:
— Ну, нехай будет так, а теперь построим план эксперимента. Ты, Апельсин, подойдешь к деревенскому лопуху и примешься приторговывать кусок мяса. Ты, Губастый, зайдешь мужику за спину и усекешь, куда мужик кладет деньги. Если в коробочку под прилавок, то уведешь эту коробочку, если кладет деньги в карман, то нырнешь за ними в карман. Тебе помогать или, вернее, мешать мужику будут братья Вареные. Они же будут у тебя за спиной и на тот случай, если мужик будет не один, а со своим телохранителем. Вы, перворазрядники по боксу, — обратился он к двум рослым братьям, — не забыли, для чего у вас сии маховики? — кивнул он на пудовые кулаки братьев.
Они гоготнули, недвусмысленно потрясая кулачищами:
— Любому шустрому шейку свернем, как гусенку, гы-гы.
— Ну ладно, ладно, — осадил Шалопут развеселившихся братьев. — Не говори гоп, пока не перепрыгнули. Если, не дай бог, вляпаетесь в руки ментов, то в один голос твердите, что вас послал незнакомый мужик, пообещал литр водяры за то, что вы пошутите над его знакомым, сам, мол, он остался ждать у киоска. Ясно, голопупики? Все это была шутка за литр водяры. Ну а теперь давайте выпьем за удачный эксперимент. Он достал из-под стола бутылку самогона. Пацаны задвигали стульями, подсаживаясь ближе.
Кожемяка от ворот собственного дома и почти до города шелкал, как белка, набранные в карманы земляные орехи. Тесть нет-нет да и похлопывал по саврасой кнутиком,со смехом косясь на зятя. А Кожемяка, носом уткнувшись в тулуп, азартно плевал скорлупой на убегающую из-под саней зимнюю дорогу. Перед самым городом тесть принялся распарывать карман у полушубка. На немой вопрос зятя ответил, хитро кхекнув:
— Энто я для очень жадных до чужих денежек. Воришки сунутся в карман полушубка, а грошей там и нетуть, нетуть, — повторял в смехе он, вздыбив седые кустики бровей под цигейковый треух. — А гроши вон игде, — щерился он, распахнув полушубок и хлопая ладонью по карману пиджака. — Воришкам такое дело невдомек, они думают, я затурканная деревня, ха-ха.
Приехали на место, когда начало светать, и тесть загодя занял место у прилавка недалеко от входных ворот.
— Тут мне сподручней будеть, народу здесь поболее, — пояснил он между прочим Кожемяке.
А поутру торговля пошла бойко. Дед, получая выручку, все совал ее в прорванный им же самим карман полушубка.
После обеда Шалопут, раскурив папиросу, указал спичкой на старика, торгующего мясом:
— Вот этот лопух уже созрел, крупные деньги кладет в правый карман, разменные — в левый. Все ясно, начинайте торг, Вареные. Держите в поле зрения вон того дохленького мужичка, придавите его слегка, но смотрите, без мокрого!
И ребята вальяжно направились в сторону Кожемяки. Мишка от безделия все прогуливался взад-вперед вдоль прилавка с продавцами, поплевывая треклятые орехи. И совсем напрасно не обращал внимания на густо облепивших старика молодцов.
И тут площадь разрезал истошный стариковский крик:
— Мишка, грабють!... — Старик вопил, намертво зажав локтем руку воришки в своем подпоротом кармане.
Мишка мгновенно кинулся к ним, но тут на его пути выросли фигуры двух рослых молодцов, явно не с добрыми намереньями по отношению к нему. Кожемяка с лету ударил одного кулаком в грудь и едва увернулся от прямого удара второго нападавшего.
Второй разом принял боксерскую стойку и, пританцовывая, стал надвигаться на Кожемяку. Тот на мгновение растерялся, но, получив крепкий удар по носу, разом отрезвел и тут же нанес врагу сокрушительный удар в челюсть. И услышал характерный хруст.
Участковый милиционер Васькин был в отпуске, когда, прогуливаясь по рынку в поисках втулки для своего мопеда, услышал знакомый шум драки у мясных прилавков. Он скорее по привычке кинулся туда. Там творилось что-то непонятное. Щупленький мужичишка, в затрапезной фуфайке и чесанках, раззадорившись, одним ударом сбивал с ног здоровых парней. Васькин по долгу милиционера кинулся ему на спину, желая своей стокилограммовой массой свалить драчливого хулигана. Мужичок только и сказал:
— Ах вы этак, тогды получите.
Васькин смутно помнил, да почти не помнил, как перелетел через прилавок и, припечатавшись спиной к стоящим напротив прилавкам, панически закричал:
— Милиция!!!
Дед-татарин, торгующий всяким железным скарбом, спросил участливо:
— А тебя чаво нато-то?
— Ничаво, — в тон корявя слово, ответил ему Васькин и увидел трех подбегавших к нему рыночных милиционеров. Он, захлебываясь от запоздалого возмущения, с пятого на десятое рассказал им о тщедушном мужичке в фуфайке и указал в его сторону рукой. Но мужичок в фуфайке стоял спокойно и слушал улыбчивого старика, продавца мяса, а возле них лежали вповалку четверо парней.
Шалопут раскурил новую папироску, криво ухмыльнулся, глядя на то, как четыре милиционера силятся усадить в подоспевший «Уазик» мужичка в фуфайке, и тут же прыгал строптивым козлом и возмущенно размахивал руками продавец мяса. Шалопут в сердцах вдавил ботинком окурок в снег и как ни в чем не бывало пошел к выходным воротам, цедя сквозь зубы невесть кому:
— Мо-ло-кососы.
Два дня Николай Кузьмич, Мишки Суркова тесть, пытался выкупить зятя из кутузки, куда, как он считал, Кожемяка попал по его недогляду, по его оплошности. Он ходил из кабинета в кабинет и предлагал, как он считал, большие деньги, всю выручку за хряка. Но денег у него никто не брал, ссылаясь на какой-то дурацкий закон. Правда, на второй день дежурный по райотделу милиционер шукнул ему по секрету, что у двух гавриков, кои лежат сейчас поломанные в больнице, вчера взяли отпечатки пальцев, и каково было удивление милиционеров, когда они совпали с отпечатками грабителей магазина.
— Все у тебя, дед, нормально будет, — успокоил дежурный и заговорщицки подмигнул.
Кожемяка, завернувшись в тулуп, лежал на старом месте в санях и никак не мог надышаться после каменных стен кутузки, нет-нет да вздыхал с шумным присвистом. Тесть, сидя в передке лицом к Мишке, безмолвно шелестел губами, пересчитывая оставшиеся от продажи хряка деньги:
— Ладно, я тебе костюм, пущай не шибко дорогой, успел прикупить, а то бы... — Он, не договорив, неуклюже повернулся к лошади и закричал осипшим голосом: — Ну, пошла, саврасая, ну пошла… тридцать лет опосля войны прошло, а жуликов как было, так и осталось.
— А Клавке чё купил? — поинтересовался Кожемяка, доставая из кармана орехи.
— Ничё, — обиженно буркнул старик, становясь на колени и беря в руки кнут. — Чё она за хряка заступалась? Да и я деньги, почитай, все проел, покельва тебя дожидался. — И он взмахнул кнутом.
— Ничего, я с ними еще поквитаюсь, — пригрозил Кожемяка, смачно сплевывая на снег ореховую скорлупу.
— Плохо быть сильным, — обронил тихо тесть, протягивая Мишке папироску. — Вот у нас на войне, в разведроте, был сильный, как ты, разведчик, а опосля войны я слыхал, что его посадили, за то что кулаком убил бригадира. Вот она вам и силушка — на войне была нужна, а в тихое время — ни-ни.
— Да, плохо быть сильным, — так же тихо согласился Кожемяка, разминая сильными пальцами жесткую папироску.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Валерий Коваленко
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.
