Аннушка. Глава 40.
Сначала он ждал письма от жены, каждый день спрашивая миловидную санитарочку есть ли что для него, но со временем сник, смирился и уже не подбегал к окну каждый раз, когда почтальон проходил мимо больницы. Культи заживали плохо, кожа выбаливала, но Вася терпел, заставляя себя отвлекаться от боли.
Иришка, санитарочка, рыжая, как солнышко, вся в мелких конопушках, которые не поблекли даже зимой, всячески его успокаивала, предлагала написать родным, матери, например, но упрямый её пациент загадал, если жена ответит, значит всё хорошо будет, а на нет, как говорится и суда нет! Значит останется он в этом городишке, пристроится куда-нибудь работать, проживёт! А на черта сдался беспомощный инвалид молодой, здоровой бабе? –терзал он себя невеселыми мыслями, ковырялся в душевных ранах своих, растравляя их ещё больше.
Примерно через месяц из эвакогоспиталя, находившегося в Сибири, его выписали, не с пустыми руками, во время лечения получил он новую профессию кладовщика, расторопная Иришка, проникнувшаяся его историей и втайне вздыхавшая по безрукому инвалиду, пристроила горемыку на склад при эвакуированном заводе, подселив его в комнату в бараке.
Но потерявший дух и не желавший жить дальше без рук, Василий ещё больше поник. Работать не смог, как и не научился себя обслуживать и в дальнейшем был определен всё той же Ириной в специальный дом-интернат для инвалидов войны. В данном учреждении для них было организовано медицинское обслуживание, питание, посильный труд, участие в художественной самодеятельности, но и здесь он не задержался, сбежал.
Ездил на пассажирских поездах из одного конца страны в другой, жил на вокзалах, в заброшенных домах и сараях, нищенствовал, просил милостыню. Пожив свободной жизнью несколько месяцев, возвращался в дом-интернат, чтобы опять, отъевшись, сбежать к «вольной» как он считал жизни.
Вряд ли бы жена или мать узнали бы в этом опустившемся мужчине, с заросшим бородой лицом любимого мужа и сына. Он быстро опустился на дно, где вполне чувствовал себя счастливым, умеючи вызывая жалость у посторонних людей втирался к ним в доверие и живя на подаяния не чувствовал ни капли раскаяния.
Почему один человек, оказавшийся в трудной жизненной ситуации, словно та лягушка, попавшая в кувшин с молоком, бьёт лапками и сбивает его в масло, чтобы выбраться, становится только сильнее, словно беды закаляют его, не сомневаясь идёт вперед и добивается успеха, а другой, опустив руки отдает себя на волю судьбе и не пытается бороться со сложившимися обстоятельствами? Никто вам не скажет. Видимо есть у каждого из нас внутри нечто особенное, что определяет наш смысл жизни, заставляет делать выбор, бороться или сдаться. Вася оказался слаб духом, но кто его осудит? У каждого своя жизнь и как жить он выбирает сам.
Анна последние месяцы места себе не находила, маялась душою, сны видела мутные, ничего не объясняющие, но сердцем материнским чувствовала, случилось что-то неладное, вот только с кем, с Васей, Антипом?
Нюрка в данный момент была плохим советчиком, совсем девка с ума сошла, спуталась с вернувшимся с фронта Димкой Емельяновым. И ведь глянуть-то не на что, до войны поганым мужичонком был, плюгавеньким, косорыленьким, чудом женился да ребятишек настругал мал мала меньше. Война красоты ему не добавила, контужен был, головой странно поддергивал, оглох на одно ухо, а подишь ты, первым парнем на деревне стал, гоголем похаживал по улицам, грел тело своё в чужих постелях. Елошенские бабы ровно с ума все посходили, делили его как могли, драки устраивали, вот и Нюрка не устояла.
Жалко девку, в самом соку, ей бы дитя у груди держать, да за крепкой мужской спиной хорониться, да где ж взять-то спины эти, коли все мужики на войне? Анна дочь осуждала жалеючи, но говорить что-либо страшилась, своенравная Нюрка всё едино сделает по- своему. Осторожно предостерегала, пытаясь уберечь от ошибки, но уже наперед знала, бесполезно, зачала в себе дочь новую жизнь, дитя под сердцем носит. От того, что бессильна она что-либо изменить страдала Анна ещё больше и в тиши плакала, молясь, чтобы никто не слышал, моля Бога о здоровье дочери и будущего дитя.
Рано утром, до восхода солнца, когда плотный туман стелился над землёю вышла Анна в степь. Не могла она больше жить неизвестностью, хотела знать, что с сыном сталось, жив ли зять, что ждёт Нюру впереди? Развела костерок, подбросила в него траву особую, вызывающую ведание и замерла, страшась того, что могла увидеть. Первым пришли к ней известия о Антипе.
Первый бой Антип принял под Смоленском 26 июля 1941 года, подробностей не помнил после, словно закрыли память глухой стеной, как не силился, но сквозь неё пробиться не смог. Потом как по маслу пошло, бой, отдых, снова бой и ни царапинки на нём, слово заговоренный, хранимый любовью. На Т-34 пересел. Хороший танк, но в бою глухой и слепой, если люк закроешь -триплекс маленький, не видно ни черта. Другие танкисты-водители люки закрывали, боясь шальной пули или немецкого штыка, но только не он, всегда водил танк с открытым так сказать забралом, это и подвело его в конечном счёте.
На многое пришлось Антипу закрыть глаза, перетерпеть, приспособиться. Вот только по бане скучал, привык до войны каждый день плескаться, а тут забыл, когда в последний раз менял бельё, пропахшее газойлем, маслом колом оно стояло от грязи на теле. И вши, тьма вшей, количества коего он никогда не видел раньше.
Они были даже в воротниках шуб и рукавицах. В теплую комнату и не войдешь, враз начинался зуд по всему телу, это вши в тепле оживали и принимались за дело. Танкисты меж собой шутили даже, запускали два пальца за ворот и смеясь спрашивали: «Сколько тебе отсыпать?» и отчитав нужное количество, под хохот других, опускали оставшихся обратно за ворот. Чистюля Антип при первой возможности мылся, а над ним посмеивались его товарищи, глядя как он обтирается снегом или водой из лужи.
-Ты Антипка, причиндалы не забудь пошоркать, чай крепче стоять будет-зубоскалили они в тайне уважая его за чистоплотность.
В январе 1943 года в одном из боёв под Сталинградом на лобовой броне танка Антипа взорвался снаряд. Дурная его привычка не закрывать люк имела последствия. Взрывом ему обожгло лицо, но разгоряченный боем Антип ничего не почувствовал.
-Разворачивайся! –крикнул ему командир, это последнее, что он услышал, выжимая левой ногой фрикцион, чтобы развернуться, но нога уже не действовала, осколок плотно сидел в ней. Ещё один снаряд ударил по танку, темная пелена застила его глаза, Антип потерял сознание.
Очнулся от нестерпимой боли, на земле, повсюду немецкая речь, вдалеке звуки боя. Огляделся вокруг, их танк горел, рядом с ним убитые товарищи, ощупал руками ногу, кровит. Извиваясь, как ящерица перевязал её выше раны, как когда-то учили, опираясь на руки и тело пополз, но тут же был замечен немцами, удар по голове и снова спасительное беспамятство. Дальнейшее урывками, вот, кто-то тащит его на себе, поезд, слышно, как переговариваются колеса под вагоном, щелястые, голые нары и шёпот: «Держись, братка».
Почему его оставили в живых? Почему не добили как других раненных, там на поле? Зачем он нужен, раненный с лихорадкой, поднявшейся от гниющей раны? Как он выжил? У Антипа не было ответов на вопросы, которые он часто задавал сам себе. Словно кто-то невидимый, незримо охранял его жизнь, словно остался он жить, потому что не всё исполнил и сделал на этой земле.
В вагоне он подружился с такими же как он, нашёл земляков, Николая Бекетова из Уфалея, разорвавшего свою исподнюю рубаху на бинты для его раны, Игната из Шумихи, отдающего ему свою порцию баланды, которую и за еду-то было считать грех. Всех их мучила неизвестность, куда везут? Что ждёт их впереди? Предположить они тогда не могли, что окажутся во Франции в концентрационном лагере № 1127.
Это было просто поле, огороженное колючей проволокой, в котором стояло три длинных барака и ничего больше. Шёл снег, когда колона, растянувшаяся по дороге добрела до лагеря, прикладами загнали в бараки. Изможденные, в одних гимнастёрках они жались друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить тепло на стылых, голых нарах.
-Как думаешь, что нас дальше ждёт? -стуча зубами от холода спросил Николай Антипа.
-А мне почём знать? Ни бельмеса не понимаю о чём они говорят, но не зря же везли они нас в такую даль? Хотели бы расстрелять, давно уже сделали бы это, значит на нас другие планы. Давай поспим хоть немного, как говорила моя любимая тёщенька: «Утро вечера мудренее, трава соломы зеленее», мабуть узнаем, что фрицам от нас надо ответил ему Антип, обхватив себя руками.
Нога болела, осколок, оставшийся в ней, не давал покоя. Ему хотелось есть, ещё больше –вымыться, чтобы избавиться, наконец, от въедливого запаха человеческих экскрементов, коим был заполнен барак. Закрыв глаза, он мысленно представил себе свой дом, Настю, расчесывающую волосы в утреннем свете, рубашка сползла с её молочного плеча, тихий её смех и горячие губы у уха: «Пора вставать, соколик мой, ясный».
В четыре часа утра военнопленных выстроили перед бараками, тех, кто выбивался из строя забивали дубинками, держа людей на морозе до восьми утра. После к лагерю подъехала машина и лощенный немец на плохом русском объяснил всем, что придется отныне работать им в местных хозяйствах на благо Германии, своим трудом укрепляя её благосостояние. За саботаж, попытку бежать или навредить как –либо своим новым хозяевам –ответ один, расстрел.
-А вот там-немец махнул в сторону ещё одного лагеря, находившегося неподалеку, -вас будет ждать нечто более ужасное чем просто смерть, так что советую задуматься, прежде чем вы решитесь на побег.
-Говорят там какая-то лаборатория-шепнул кто-то из второго ряда, -люди оттуда не возвращаются.
Солдаты разбили стоявших на группы, каждую загнали в кузов машины и развезли по хозяевам.
Антип и Николай попали в одно большое хозяйство, находившееся в деревушке Романе, и принадлежавшее немцу.