Окончание. Начало здесь
Иван пошел за ней, за этой незнакомой женщиной. Покорно уселся в автобус и смотрел на деревья, пролетавшие мимо окна. Дорогу он эту не узнавал, и женщина рядом… Кто она? Мать, наверное. Конечно, мать. Так кричать, плакать и радоваться может только мать. Странные ощущения. Как в кино – она радуется, а ему – все равно.
Маленький городок, занесенный снегом, был тихим и белым, как деревня. Ивану он показался на диво уютным. Небольшие двухэтажные дома выстроились в ряд, как робкие солдатики на смотре перед столичным генералом. Они тянулись с серьезными минами, выпятив грудь, и старательно вымытые окна, словно медали, сверкали на фасадах, обновленных веселенькой светло-зеленой штукатуркой.
Не узнаешь? Не помнишь нас?
Иван не узнавал и не помнил. Но на сердце у него было отчего-то хорошо. Женщина, аккуратно, тактично коснулась Ваниного локтя:
- Пойдем домой, сынок.
И Ваня послушно двинулся за Ниной Яковлевной. Если это – родной городок, то он очень милый. Кирпичный угловой домик, тихий, заросший тополями дворик. Яркие качельки во дворе… Уютный, крашеный голубой краской подъезд – Ваня бы очень удивился – двадцать лет назад здесь испражнялись бомжи, а потолок и стены – исписаны погаными словами.
В малюсенькой чистенькой квартирке Ваню встретили какие-то пацаны. Мелкие, серьезные, а потому – смешные.
- Деточки, познакомьтесь, - сказала взволнованная, с блестящими от возбуждения глазами, Нина Яковлевна, - у меня такая радость, деточки! Это я сыночка нашла! Это Ваня мой!
Он хотел поправить мать, сказать, что никакой он не Ваня, а Леха. Но – смолчал. Мальчишки оторвались от игры, и старший, вглядевшись в его глаза, пробасил;
- У нас тоже Ванька есть. В больнице лежит. А я – Николай, а этот дрищ – Лешка, - и по-взрослому протянул гостю крепкую ручонку.
У Ивана в голове – вихрь! Если женщина – его мать. То это… А кто это? Ну не дети же ее? Внуки, ясен перец! Ей – внуки, а ему-то как раз – дети! И что-то шевельнулось в сердце, залилось кипящей лавой. Лава так была горяча, что слезы выступили на глазах.
- А мама… где?
Колька посмотрел на Ивана, как обычно смотрят дворовые, познавшие свободу дети, на глупого взрослого.
- С Ванькой! Где ей еще ж быть, она же мамка. А баба Нина с нами в няньках пока.
Иван вглядывался в симпатичные мордахи детей, пытаясь найти в них свои черты. И находил! И они, эти дети, уже вошли в его сердце. Просто так. Он уже считал их, Кольку и Лешку – своими. Это такое счастье, когда есть дети! Ерунда, конечно, может быть, это просто соседские пацаны, но почему вдруг заболела душа о больном тезке? Как он там, со своей мамкой? Почему-то душа и о ней заболела. Мечется, бедная, с тремя оболтусами, а ему, Ивану (ну точно, Ивану непомнящему, родства не знающему) и дела нет никакого – болтается по миру с котомкой за спиной! Здесь, не здесь, тут, не тут…
Мать суетилась на кухне. Что-то разогревала, гремела чайником…
Иван слышал нехитрый шум женской хлопотной жизни у плиты, слушал нехитрую болтовню пацанов и сам не ожидая, вдруг присел на кушетку, расставив по-мужски ноги, подбоченясь (хозяин), окинул деловитым взглядом ребят:
- Лешка, ты чего такой лохматый? Айда, парни, пойдем!
- Вы куда? – выглянула из кухоньки Нина.
- А мы в баню! – буркнул горделиво Лешка.
- В… какую баню? Ванна же…
- В нормальную баню. Попаримся, заодно и подстрижемся, - улыбнулся Ваня, - дай-ка нам чистую одежку... мама.
И Нина еле-еле сдержалась от слез. Потому что, Иван, взяв за руки мальчишек, не сбиваясь с курса, шел туда, куда надо было идти – в городскую баню, по точному маршруту! А это значило… А это значило, что ВАНЯ ПОМНИЛ ЭТОТ МАРШРУТ!
Игорь и Ваня ходили в баню каждое воскресенье. Это традиция у них была такая. Хорошая мужская традиция, привитая с детства – купить веник, взять чистую одежду и посетить настоящий мужской клуб, где можно попариться на широких полках, а в раздевалке выпить пива и поговорить, перетереть по-мужски, по делу, не задерживаясь – ребенок ведь с собой – не застудить бы пацана…
Нина Яковлевна повернулась к иконе, стоявшей в углу на полочке:
- Царица Небесная, матушка, Царица Небесная…
***
Чуда не случилось – память к Ивану не вернулась, это же не сериал для домохозяек. Но нужна ли была ему эта память? Вспомнить «мужика» из сна? Вспомнить, как он умер? Нина Яковлевна затянула себя невидимым жгутом: пусть это неправильно, пусть не педагогично – Ваня не должен знать, как умер его отец. Пусть тот надменный мальчик ушел навсегда – около нее новый, чистый, настоящий сын. Подарок Богородицы. Пусть, пусть, пожалуйста, Господи, пускай будет так! Мало он страдал? Уже седина посеребрила виски, он сам – отец, пусть!
Да. Ваня «сам отец». Это получилось так просто, так естественно, будто пацанов лично родил и пестовал! Всех троих! Особенно, младшенького, тезку. Его привезла Танька, обессиленная, не потерявшая надежды, ибо эту надежду ей подарили там, в областной, при повторной сдаче анализов.
- Мы можем ошибаться. Это прискорбно, конечно, но для вас – радость, это – не опухоль. Конечно, полечиться придется, но полечиться – повторяю. Татьяна Александровна? Татьяна! – доктор бросился к Таньке, сползавшей со стула.
Вот где чудо! Вот где настоящая радость! Какая теперь разница, вернулась память к Ване большому или нет!
Он полюбил всех обитателей двух квартир с одной перегородкой. И полюбил, мысля, что любить этих мальчишек и женщин легко, будто он знал их всю жизнь.
- Ты, Танечка, веди себя обычно, будто Ваня – твой муж, - робко советовала Нина Яковлевна оторопевшей от неожиданности Тане.
Та, алея простоватым лицом, отмахивалась от соседки руками:
- Да что я, ошалела, что ли? Какой он мне муж? Да че я с ним?
- Да ничего, - сводила вдруг брови Нина Яковлевна, - у вас детишек трое! Будто не знаешь, что делать! Не сироти мне мальчишек! Где ты еще найдешь такого отца!
А Таня, честно, не знала, как вести себя с Иваном. Ну не знала! И врать не могла. При незнакомом, статном мужчине ее лицо приобретало лошадиное выражение, а руки – не находили места. А Иван умилялся ей: плотненькой, деловитой, застенчивой, измученной работой. Вот она - истинная мама, умница, солнышко лесное, красавица невозможная!
Он чувствовал глубокую вину перед Танькой, такую глубокую, что сердце его сжималось при одном только взгляде на несчастную, хорошую такую, отчаянную, им брошенную женщину!
Ваня устроился на завод. Образования нет, зато руки на месте. Подучили. Наставили. Работа понятная – копай глубже, кидай дальше. Зато и зарплата – не то, что у Тани. Уже и деньгами можно назвать. И дело пошло, пошло дело-то. У Вани – цель – для такой оравы мелкая квартира – ерунда. Такой ораве нужен дом. И маме будет удобнее с внуками, и Танюхе.
Ванька честно работал, возился с сыновьями, тащил семью и был счастлив, как никогда. Вопросов он больше не задавал. И так понятно – здесь его место, здесь! Ванька младший тянулся к нему всей душой – он, маленький, не знал другого отца, кроме этого. Детский мозг помнит только хорошее, стараясь выкинуть плохие воспоминания. Лешка с Колькой, договорившись между собой, приняли мужское решение – если блаженный дядя Ваня вбил себе в голову, что он – батька, пусть так и будет. Батька из него – что надо!
Квартирки продавали смело – мужик сказал – мужик знает, что говорить. Кредит взяли, поднавалились всем гуртом и одолели стройку. Руки у Вани золотые, да и помощники имеются – трое пацанов. Мать тоже – не пальцем деланная, всегда рядом, всегда по делу. Бабушка на подхвате о своими блинчиками.
Новый год решили соединить с новосельем. Не боялись – дом утеплен, печка такая… Не дом, а филиал Ташкента. И елка пушистая, и всякие бирюльки-висюльки переливались на фасаде. Не хуже, чем на лакированных журнально-интернетных картинках.
И мандарины были, и подарки нехитрые, зато сердечные, и шампанское, и оливье, и бабушкин знаменитый сметанник. Пока пацаны наворачивали оливье, Иван беспокойно ерзал на кресле – Таня ушла переодеваться наверх, (целый день фартук не снимала. И вот – уговорили нарядиться) и пропала. Мать ушла за ней – поторопить. И тоже – пропала.
А Таня стеснялась перед Иваном показаться. Привыкла к штанам, к хвостику простецкому. И это платье вдруг. Да ну… Что она, ошалела, что ли… лдура дурой.
- Да какая ты дурочка, Танечка? Два года вместе, а все стесняешься? – упрашивала Нина Яковлевна ее.
Сама она дура… И что, что живут? Живут, да не вместе… Не было у них ничего. Не могла Таня себя пересилить. Ну, зачем она Ваньке сдалась, страхолюдина?
- Все, Таня. Выходи! Выходи, говорю! – Нина Яковлевна взяла ее под руку, - Ты же красавица!
Таня спустилась по лестнице. Каблуки, платье в пол. Прическа высоким узлом. Губы алеют помадой. И куда делась толстушка-бочонок? Миниатюрная женщина, мягкая и нежная… Правильно Асадов писал: «Не верь зеркалам, верьте глазам влюбленных».
- Ванюшка, включай музыку! – вдруг сказал Иван старший.
Подскочил к Тане, руку поцеловал, в танце повел…
А потом, глубокой ночью, в первый раз в их совместной жизни…
Но это – история для взрослых. Тайна тайн, закрытая от любопытных взоров, счастливая супружеская жизнь.
***
Нина Яковлевна про храм не забыла. Она – идеальная прихожанка. За всех молится и Господа за все благодарит. Все ее любят, да и как не любить ее, ясноглазую, счастливую, добрую? Все к ней тянутся со своими бедами и чаяниями.
- Помолись обо мне, Ниночка, - иной просят ее, - у тебя молитвы золотые, до Господа легче доходят.
И Нина молится искренне и с надеждой.
Автор: Анна Лебедева
