Глава 4
Операция продолжается уже больше двух часов. Я страшно устала с непривычки, но не могу оставить девочку, которая так сильно пострадала. За это время успела с ней заочно познакомиться: Лилия, 12 лет. Её маму зовут… то есть звали… Маргарита. По-хорошему, чтобы провести столь сложное хирургическое вмешательство, нам требовалось получить согласие матери. Мы обязательно так бы и сделали, если бы не трагические обстоятельства.
Закон предписывает искать ближайших родственников. Но времени на это нет, потому и стали оперировать. Тут нет времени на официальные решения: нужно действовать быстро.
– Дефект бедренной кости не меньше 30 сантиметров, – комментирует Горчакова. – Такой фрагмент ещё никто не пересаживал. Я в своей практике уж точно.
– Прошли экстрасистолы, – сообщает анестезиолог. – Я ускоряю инфузию и ввожу лидокаин.
Хирург с этим решением согласна.
– Уберите дистальный зажим с бедренной артерии. Медленно, – говорит мне Нина Геннадьевна.
– Артерия наполнилась, анастомоз, вроде, сухой, – отвечаю, выполнив поручение.
– Отлично. Девочка знает о смерти матери? – спрашивает Горчакова.
– Нет, она была уже под наркозом.
– Бедный ребёнок. Снимайте проксимальный…
– Кровоток восстановлен. Пальцы розовеют.
– Давление падает, – говорит анестезиолог. – Среднее давление 70.
– Я почти закончила, – невозмутимо произносит Нина Геннадьевна, продолжая работу. Её не смущают ни замечания коллеги, ни тревожные сигналы аппаратуры. – Ещё две единицы эритроцитарной массы. Зажим.
Проходит ещё около часа. Ноги у меня подгибаются, но я мужественно стою возле стола.
– Последний штифт, – говорит Горчакова.
– Можно зашивать? – спрашиваю.
– Кислород падает, – вдруг сообщает анестезиолог. – Оксигенация 92 на ста процентах.
– Фиксатор стоит, – произносит озабоченно Нина Геннадьевна. – Выводите её. Заканчивайте наркоз.
– Аритмия. Зубцы Т опрокинулись. Давление падает, кислород 88.
– Она уходит! Фибрилляция. Электроды! – требует Горчакова. – Заряжайте на 200. Быстрее! Разряд! Ещё один!
Но сердце биться отказывается.
– Вскроем грудную клетку и удалим тромб, – решает хирург. – Мне пилу для грудины, скорее!
Нам удаётся вытащить Лилию с того света. Час спустя я, вымотанная до предела, устало сижу возле её койки в палате интенсивной терапии. В своё отделение пока спускаться не хочу. Вернее, не могу: надо привести в порядок нервы.
– Привет, хотите кофе? – сзади подходит и спрашивает Нина Геннадьевна.
– Спасибо, нельзя. Кормлю грудью, – отвечаю ей.
– Правильно, – улыбается коллега. – Ну, как наш цветок?
– Показатели стабильны, но пока она в коме. Даже не шевельнулась.
– Наверное, вы решили правильно, Элли. У неё впереди вся жизнь.
– А может быть, мной руководила страсть к решению сложных случаев? – задаюсь вопросом в ответ.
Горчакова кивает.
– Да. Я постоянно задаю себе этот вопрос: где кончается желание помочь больному и начинается честолюбие.
– Сложный вопрос, – соглашаюсь с коллегой.
На этой ноте мы и расстаёмся. Хирург уходит, а потом и я оставляю Лилию. Отправляюсь искать Заславского, чтобы выяснить, наконец, какие распоряжения относительно моей судьбы оставил Гранин. Или не оставил. Чужая душа потёмки, а у Никиты… квадрат Малевича какой-то.
– Элли! Я так рад тебя видеть! – Валерьян Эдуардович раскрывает объятия, когда встречаю его в ординаторской, и я буквально в них тону, на секунду-другую становясь будто маленькой девочкой. Наш заведующий хирургическим отделением мало того, что красив и строен, как кипарис, но ещё и очень высок и широк в плечах.
Отвечаю Заславскому тем же, поскольку в клинике мало людей, которым я могу по-настоящему доверять. Хотя, наверное, так в любом коллективе. Как говорится, много званых, да мало избранных. Коллега соглашается пойти со мной в кафетерий, чтобы поговорить там в спокойной обстановке. Ну, более-менее, поскольку наше место общепита шумное. Однако есть возможность сидеть вдвоём, не привлекая внимания. Подумаешь, два врача вырвались, чтобы чаю попить.
Первым делом спрашиваю Заславского, оставил ли Гранин насчёт меня какие-то указания. Валерьян Эдуардович отрицательно мотает головой.
– Ни малейших. Он вообще о тебе даже не упомянул ни разу. Возможно, поскольку торопился. Но мы каждый день на связи, и о тебе ни слова.
Выжидательно на меня смотрит. Но я молчу, и тогда Заславский спрашивает.
– А что он должен был мне сказать?
Смотрю ему в глаза. В них читаю искреннее непонимание.
– Тот случай, с депутатом Морозовским…
– Это «народный избранник», который сначала дебоширил, а после аппарат МРТ подарил? – спрашивает Валерьян Эдуардович.
Киваю.
– Прости, Элли. Он здесь при чём?
Мне приходится всё вкратце рассказать. Заславский мрачнеет.
– Гранин вернётся, я выскажу ему свою точку зрения по этому вопросу, – жёстко говорит он, когда я замолкаю. – Это отвратительно. Прости, я ничего не знал. Было много сложных операций.
Я вздыхаю. Мы ещё немного говорим о новостях клиники, потом расходимся. Приятно осознавать, что среди руководства учреждения есть люди, которые готовы отстаивать меня перед главврачом. Правда, довольно странно, что Гранин уехал и ничего Заславскому не сказал. Возможно, решил не перекладывать на И.О. ответственность за моё увольнение. «Благородный рыцарь, блин, – думаю о нём с горькой иронией. – Посмотрим, что ты скажешь, когда вернёшься».
Возвращаюсь в отделение. Навстречу мне бежит лабрадор. У неё, помимо шлейки, к спине привязана ручка. Догадываюсь: это собака-поводырь. Но откуда она здесь?! Ответ находится довольно быстро: на каталке ввозят мужчину, голова которого прочно зафиксирована.
– Слепой попал под машину, которая оставила место ДТП, – говорит фельдшер «Скорой». – Черепно-мозговая травма, кратковременная потеря сознания. Слабость в конечностях. Зовут Максим Петрович, музыкант.
– Собака не виновата, – говорит пострадавший, которому на вид около 50-ти. – Я сам велел ей пойти. Слышал, что та машина остановилась…
Кладу руку ему на лоб:
– Подождите, у вас шея болит?
Максим Петрович открывает глаза, и они вдруг становятся огромными.
– Что это?! – спрашивает он ошеломлённо. – Что происходит?!
– Что чувствуете? – задаю вопрос.
– Небо… оно такое красивое…
– Завозите скорее, – прошу коллег, но музыкант повышает голос.
– Нет, вы не поняли! Глаза! Мои глаза! Я вижу!
– Максим Петрович, постарайтесь не двигаться, – прошу его.
– Вы очень красивая, молодая женщина примерно 30 лет, у вас русые волосы, белая кожа, огромные карие глаза, – начинает перечислять он, не сводя с меня немного безумного взгляда. Господи! Я вижу! Вижу!
Мы отпускаем бригаду «Скорой», и у меня возникает предчувствие, что придётся иметь дело с сумасшедшим. Не самое приятное в нашей работе.
– Это чудо! Вы чудотворце, доктор! – искренне, со слезами в уголках глаз говорит Максим Петрович. – Стены салатовые, надо мной большая лампа.
– Зрачки симметричные, на свет реагируют, – делаю вывод после осмотра.
– На вас жёлтый халат, и вы похожи…
– Сколько пальцев я показываю?
– Три.
– Да, вы видите.
– Я ведь сказал, – счастливо улыбается больной. Лицо у него такое просветлённое, словно он и в самом деле неожиданно прозрел.
– Видимо, ты помимо прочего ещё и экстрасенс, – шутит Данила, игриво мне подмигивая.
– Если рентген нормальный, сделайте МРТ без контраста, – отдаю распоряжение, не поддаваясь на шутливый тон коллеги. И вообще, мне здесь пока делать больше нечего.
– Доктор, подождите! Как вас зовут? – кричит музыкант в спину.
– Эллина Родионовна, – отвечаю ему на выходе из смотровой.
Мой новый бесплатный роман
Береговой подходит и спрашивает:
– Как думаешь, в чём фокус? Он того? – крутит пальцем у виска. – Может, психиатра вызвать.
– Не знаю, – пожимаю плечами. – Но слепым он не был, когда сюда доставили.
– Может, гражданин любит приложиться к бутылке? – интересуется Данила.
– Вот и проверь его кровь на алкоголь.
Только устремляюсь к кабинету, как опять срочный случай. Иван Марков, 48 лет, острый приступ давящей боли за грудиной. Одышка, давление 50 по пульсу, дыхание 28, кислород 10 литров в минуту. Физраствор на полную. Потливость.
– Вам больно, Иван? – спрашиваю мужчину.
– Да… – едва шепчет он.
С трудом толкаем каталку. Помимо боли, у пациента другая проблема. Она, скорее всего, и обусловила ухудшение его здоровья: он очень полный, килограммов под 150 при росте в 175 см примерно. Но что вызвало кардиогенный шок? Предстоит выяснить. Пока же при осмотре становится понятно: у Ивана инфаркт миокарда. Гипотензия, цианоз.
– Ставим допомин. Доводим систолическое давление до 100, 500 единиц гепарина, – раздаю поручения.
– Брадикардия, – сообщаю мне.
– 0,5 атропина. Пансистолический шум. Отменить гепарин.
– Плохо дело? – спрашивает Роман Шварц. Смотрю на него и улыбаюсь: давно не виделись. После того злосчастного нападения коллега долго был на больничном, после в отпуске, затем уходила я.
– Здравствуй, рада тебя видеть, – говорю ему.
– Я тоже, – улыбается в ответ. – Так что с больным? – возвращает меня к работе.
– Возможно, разрыв левой сосочковой мышцы или межжелудочковой перегородки, – рассуждаю вслух.
– Придётся интубировать?
– Возможно.
– Давления нет, – сообщает медсестра.
– Ампулу адреналина и миллиграмм атропина.
– Маша… Машенька… я люблю тебя, – шепчет больной.
– Интубируем!
Несмотря на все наши усилия, завести сердце пациента так и не удалось. Приходится объявить время смерти. Но ничего не поделаешь. Иду в холл, где ко мне сразу подходят шесть человек. Представляются членами семьи Ивана. Самая заплаканная – пухлая женщина чуть старше 40 лет. Сразу понимаю: жена. Произношу стандартные слова про приложенные нами усилия.
– Он сказал что-нибудь перед тем как… – шмыгает женщина. Я оказалась права: это его жена, сама обозначила свой статус.
– Да, последними его словами были «Я тебя очень люблю, Мария». Он повторил их несколько раз.
Лицо женщины от огорчённого становится сначала каменным, затем злым. Она оборачивается к другой женщине, чуть моложе, и неожиданно влепляет ей звонкую оплеуху.
– Ах ты дрянь такая! Ты мне больше не сестра!
Потом разворачивается и выбегает.
«Ничего себе поворот, – думаю я. – Вот так история. Оказывается, пухляш Иван крутил со свояченицей».
– Эллина Родионовна! Вас разыскивает Никита Михайлович, – сообщает дежурный администратор. – Позвонил, ждёт ответа.
– Переведите на мой кабинет, пожалуйста, – отвечаю, а у самой сердце трепыхается от волнения.
Что он мне скажет?