Остановилась процессия, смотрят все, как подоспел к Марье парень, а та ему что-то говорит, только не услыхать никому, далеко они, а девица тихо шепчет.
- Коли женишься на Настьке, смерть тебе написана. Ежели со мной останешься – ото всего защиту дам. Думай, Игнат, думай…
Начало всей повести
Начало второй части
Предыдущая глава
Ой, у ворот вереюшки повились,
Вот к Настеньке подруженьки собрались.
Шли — прошли красные девки горою
И кликали да вот Настеньку с собою:
— Пойдем, пойдем, да вот Настенька с нами в ряд,
Да заиграем, Зосимовна, с нами в лад.
— Уйдите красны девки, да не ждите,
Ох, я себе сильного роя выловила,
Ох, сильный рой — Игнатушка молодой.
- Счастливая ты, Настя, - глаза Харитоны блестели в свете горящих свечей. Провожали подругу замуж, косы расплетали, баню топили, песни пели, плакали показно, только всякая радовалась: по любви, ой по любви Настасья замуж идёт.
Пыталась девка улыбку прятать, токмо светилась вся. Завтра уж Игнат своей назовёт прилюдно, клятвами обменяются, и станет Настя женой по праву. Заживут, деток народят, материнство познает. Щемило сердце от веселья, когда представляла житье-бытье. Мать приняла в объятия, по головушке гладила, счастье делила, приговаривала.
- В ладу живите, каждый день чтоб, как последний. Ласку да тепло дарите, пусть познаешь ты не женскую долю, а счастье великое. Не каждой такое на роду начертано.
Говорила Ульяна, а внутри всё сжималось. Снова она мысленно была в том дне, когда жизнь её с Зосимом пересеклась, когда стал Назар не боле, чем прошлое. И вроде за дочку радоваться надо, а на душе тоскливо и погано. Зовёт до сих пор сердце любовь свою – Назара, свыкнуться не может с тем, кому клятву пред Богом давала. Но верна Ульяна, никогда в сторону других не смотрела, мужьям чужим улыбку не дарила. Только нет-нет, а кажется ей будто Назар вертается, бросается она к нему на шею, плачет, говорит, будто годы над чувствами её не властны. А вспоминает ли он её так же, как Ульяна его. Ежели жив…
- Знаю, матушка, что посчастливилось, - обнимала крепко Ульяну Настя, - благодарна тебе да отцу. Век помнить буду добро ваше.
Месяц минул со смерти Касьяна, поулегся страх немного. День за днём идут, ничего не делается – жив Игнат. Может, вранье это всё? Слабый духом давно бы помер, а парень молодец, назло всему улыбается. Ничто не очернит их счастья!
Перекрестила Ульяна дочку. Не в последний раз, да только желанье вдруг такое нахлынуло. Пущай с подругами дочка прощается. Не ходить больше ей на ровни-посиделки по избам, не сидеть вечёрками зимними в поседках, покуда девушки прядут, поют песни да играют. Нашла своего почётчика – Игната, жизнь ему свою вверяет. Заблестели слёзы на глазах Ульяны, недавеча и сама невестой была, токмо несчастной. Удавиться хотелось, может, и стала бы, только билась в ней жизнь, Назаром подаренная.
- Ну хоть поплачь для приличья, - усмехнулась мать, утирая слёзы, и казалось со стороны, будто дочку свою жалеет, пущать не хочет, только были там не только те слёзы.
Опустилась на колени Настасья, запричитала, заголосила, песнями к матушке обращаясь. Человек русский жив, покуда поверья в его в душе теплятся, покуда хранится в нём память народная.
Выбралась Ульяна воздуха глотнуть, сердце больное унять. Любит она деток своих, нарадоваться на них не может. Ежели б все выжили, было бы пятеро. Только будто не давал им Бог мальчиков, гневился за что-то. У каждого свой грех: Ульяна родных ослушалась, потому пришлось Зосиму дитё чужое воспитывать, Рябой ни одну семью загубил заёмами. Токмо это со стороны так видно, а на деле не принуждал никого. Ежели готовы – пущай берут, но отдавать надобно. А коли станет прощать долги каждому, так никто и вертать не станет.
Слышит Ульяна голоса мужские, напрягла слух: Зосим с братом её разговор ведут.
- Война в стране, - говорит Пётр, и ужас ледяной волной окатывает Ульяну с головы до ног. Слово-то какое страшное. Сердце теперича дрожит от другого. Гибнуть станут мужики, родину защищая. Стоит ни жива, ни мертва. Слушает, что ещё брат скажет.
- Я в город ездил, слыхал, будто японцы первыми напали. В море корабли наши, так они на эскадру пошли. Кажись, порт какой-то называли, да не запомнил я. Имя, вроде. Александр или Остап.
- Вдарят наши, - кивал Зосим, - как есть покажут силу. Ничего, сдюжим. Не такое видывали.
- Такое – не такое, только поговаривают, что тяжко станется.
- Кто такой умный? Откуда ведает, что станется? Говорю тебе: сила в русском мужике недюжая, - сжал Рябой большой кулак.
- Это да, - соглашается сразу Пётр, - да на земле токмо могущи. Вода, кто знает. Дай-то Бог, - крестится, - выстоять, земле защиту дать.
- Иван там? – вопрошает Зосим, и понимает Ульяна, к чему разговор муж ведёт. Брат их, Иван, нынче парень в силе. 24 годка отроду, уж четыре из них родине долг отдаёт. Думали, воротится, женится, а теперь судьба может такие крути завертеть.
- Так нам о том разве скажут? Что во флот угодил – ведаю, три года ещё оставалось, а там домой обратно. А теперича одному Богу известно, что да как. Ты матери токмо не проговорись, - попросил Пётр. Хоть и наделала Фёкла ему плохого в жизни, а всё видно – любит. – Она ж после отца сдала сильно, как прознает, что Ваньку туда погнали – и вовсе спятит. А мы ж с тобой только кумекаем, что к чему, - будто оправдывался Пётр, - мож скоро и закончится всё.
- Меня-то не тронут, - жевал губы Зосим, - стар уже, а что с тобой станется ежели чего?
- Так срок почти вышел, - отмахнулся Пётр, - и в морских делах не смыслю ничего.
Помолчали, и казалось Ульяне, будто стук её сердца так громыхает, что любому слыхать.
Выскочили девки из бани. Кричат, смеются, водой поливаются. Нынче весна ещё в силу полную не вступила, неровен час болезнь подхватят. И стоит Ульяна: по правую руку про смерти говорят, по левую жизни радуются. Стоит она меж войной и миром и выбирает хорошее.
- А ну в дом быстро, - погналась за девками, чуя, как тиски разжимаются в груди и снова становится легко дышать. Хохочут подружки вместе с невестой, ох, не к добру, кады плакать должны. Да пора уж всем расходиться, завтра день долгий, волнительный. Оттого долго Настасья не может уснуть, думая о том, что женой станет.
Наутро перед венчанием Ульяна с Зосимом к жениху отправились гадать, Фёкла настояла. Взяли с собой курицу, украсили лентами, да под стол запустили, где пшена насыпали. Смотрят за ней, как зёрна клевать станет. Ежели спокойно – в ладу жить станут, ежели примется кудахтать птица да крыльями хлопать – сварливой жена будет. Токмо застыли все, как и курица, будто зёрен тех не видно.
- Слепую что ль привезли? – спросила сваха, под стол заглядывая. Стоит курица и не моргает, будто порча на ней какая. Переглядываются люди, невидаль какая, отродясь не слыхали о подобном.
- Кышшш, - махнула руками в сторону сваха, только кура вместо того, чтоб к пшену поближе, бросилась вон из дома, только её и видали. Поглядели вослед гости, диву дались.
Сжала Ульяна руку дочки, что прямо тут плакать собралась, остановила слёзы, мол, терпи, дома. Распрощались, да поехали к свадьбе готовить невесту, пока жених телегу да коней снаряжает. Поезд свадебный богатый с дарами готовит.
- К худу это, матушка, - горюет на телеге Настасья, лицо в ладонях пряча. Ульяна и сама к тому склонна. Ни про мужа, ни про жену гаданье не поведало, будто и не быть им вовсе супружниками.
- А ну брось, - вытирает слёзы, а у самой на душе уж пару дней не спокойно, будто предчувствие какое. – Бог поможет, обвенчаетесь и станете жить в счастье.
- Правда, так думаешь? – глядит на неё глазами заплаканными Настасья. И уж как не хочется врать Ульяне, но всё ж кивает. И покойник Игнату в глаза смотрел, и Марья злым языком неровен час чего сотворит, а теперь и птица свадебная заартачилась, будто не пшено ей насыпали, а гвоздей.
«Не жилец», - вспомнила Ульяна слова бабки, принимаясь готовиться к худшему.
Продолжение здесь