В советские времена в недрах ЦК ВЛКСМ родился чудесный термин – «нездоровая популярность». Именно с такой формулировкой Абдулова вычеркнули из списка на присуждение Премии Ленинского комсомола. Что такое «нездоровая популярность» и чем она отличается от здоровой, никто не объяснил, но все поняли – повышенной сексуальностью объекта популярности.
У группы Doors тоже была нездоровая популярность. То есть была и здоровая – большая, заслуженная, но была и армия экзальтированных девиц, поклонявшихся Моррисону как секс-символу, а не как автору People Are Strange и Waiting For The Sun. Давно уже нет на этом свете Повелителя Ящериц, которому в этом месяце могло бы исполниться 80, а популярность, местами нездоровая, остается, в чем ваш покорный слуга смог убедиться в июле 2011 года.
Doors выступали в Москве. Звучит абсурдно, но у группы действительно был реюнион под названием Ray Manzarek & Robby Krieger of The Doors. Денсмор тогда не участвовал в проекте, справедливо полагая, что без Моррисона не может быть никаких Doors. Тем не менее, увидеть живых Манзарека и Кригера – это тоже было событие.
Двери на «Дверей» открылись, по российской традиции, за пятнадцать минут до начала концерта. К этому времени плотная очередь ко входу в Крокус Сити Холл, приняв форму гигантской буквы Г, почти достигла станции метро «Мякинино». Прибывающие поклонники Doors делились на две категории – одни сразу вставали в хвост очереди, другие с деловым видом направлялись ко входу. Последние, вернувшись минут через десять обратно, обреченно вставали в очередь, оказываясь в итоге метров на тридцать дальше, чем более сообразительные фэны. Черепашьим темпом людской поток продвигался внутрь здания: из восьми дверей открыты были только две (тоже российская традиция).
Зал заполнился под завязку. Меня удивило, что в основном это была молодежь 16-25 лет, меньшую часть составили «дедушки» из старой хипни. Когда Манзарек и Кригер вышли на сцену, разразилась овация, будто боги спустились на землю. Оба музыканта выглядели вполне прилично для своего возраста – подтянутые, не толстые, не лысые, только седые. Кригер был в вызывающих штанах расцветки американского флага, с той же прической с открытым лбом, что и в молодости, но волосы уже не вились. Лицо с множеством мелких морщин и тот же отсутствующий, потусторонний взгляд. Манзарек сменил знаменитую косую челку, свисающую на глаза, на аккуратный ежик. Его очки стали чуть крупнее, но лицо более гладкое, чем у Кригера.
Кроме двух легенд в группе были вокалист Дэйв Брок (вылитый Моррисон, специально подбирали) и басист с барабанщиком. На сцене расположились классически – певец в центре, Манзарек с органом слева, Кригер справа. Басист и барабанщик скромно погрузились на задний план. Под несмолкающие восторги зрителей заиграли первую вещь – Roadhouse Blues, затем последовали Break On Through (To The Other Side) и Strange Days. Народ потянулся к сцене, но охранники пресекали все попытки приблизиться к кумирам.
После песни When The Music’s Over Брок показал на пустующее пространство между сценой и партером и объявил – давайте, мол, все сюда. Сотни человек с галерки тут же рванули вперед, и перед сценой возникла плотная ликующая толпа. Обладатели 20-тысячных билетов в VIP-партер были вынуждены встать и стоять на своих местах до конца концерта, иначе ничего не было видно. Когда по узкому пристеночному проходу пошел вниз народ с балкона, мордоворот-охранник у сцены никого не пустил, выпалив «назад всем!» Все отпрянули. Через пару минут сверху хлынула вторая, более мощная волна и смела мордоворота, а пространство по бокам от сцены туго заполнилось фэнами.
Манзарек вел себя как главный в проекте. Он руководил процессом, показывал рукой, где кому вступать, между песнями общался с публикой. Говорил, что ему нравится Россия, призывал всех заниматься любовью, а не войной, медитировать, есть грибы (псилоцибиновые, наверное, но он не уточнял). Своих коллег в шутку называл секс-машинами. Его орган VOX Continental был явно не старый, но звучал почти так же, как в шестидесятые.
Кригер играл на красном Гибсоне, точь-в-точь как в лучшие годы. Кисть его левой руки все так же располагалась почти постоянно возле головки грифа, будто он вообще не берет высоких нот. Играл уверенно, но не вполне безупречно – пару раз отстал от ритма. Видно, возраст сказывается.
Дэйв Брок оказался похож на Повелителя Ящериц не только внешне, но и тембром голоса и манерой петь. Кроме того, он в точности повторял моррисоновские телодвижения – манеру держать микрофон, наклоны головы, повороты, так же закрывал глаза; по сцене, правда, не катался. Хорошо проявила себя ритм-секция: басист с барабанщиком играли все, что нужно, обеспечивали драйв, но соблюдали умеренность – не мешали солистам, не лезли вперед, оставаясь в тени как в прямом, так и в переносном смысле.
Во время исполнения Back Door Man на сцену вскочил полуголый юноша лет 16-ти и стал перекатываться взад-вперед. Музыкантам, было похоже, это даже понравилось, но охранники взяли парня за руки и за ноги и унесли со сцены. На заднем плане весь концерт демонстрировались видеоролики, за которые отвечал сидящий в глубине сцены человек с двумя компьютерами. Ролики были коллажем из калифорнийской жизни конца 60-х, психоделических тусовок и ранних концертов Doors.
В песне Alabama Song вокалист сделал две замены – «whiskey bar» на «vodka bar» и «little girl» на «Russian girl», что вызвало дополнительное оживление в зале. Кригер сольно исполнил Russian Caravan, которая плавно перетекла в Spanish Caravan. Странное ощущение вызвала Touch Me – без дудок в ней чувствовалась какая-то недосказанность. В зале творилось нечто, похожее на коллективный экстаз. Молодежь пела вместе с группой, причем знала все слова.
Отыграв примерно час сорок, музыканты ушли со сцены и отсутствовали минут 5-7. Все это время зал разрывался от неистовых криков и аплодисментов. Вернувшись, сыграли на бис Light My Fire с великолепной расширенной разработкой. На этом концерт закончился, но не все стали покидать зал. Человек сорок будто прилипли к сцене и ждали непонятно чего, ведь уже шел демонтаж аппаратуры. Но они были вознаграждены – один из техников разбросал фэнам медиаторы и сет-листы, которые достались самым ловким. Из обрывка сет-листа выяснилось, что на бис предусматривалась еще и Riders On The Storm, но ее почему-то не сыграли. Устали, наверное.
На улице было уже темно. Дорзманы долго не расходились, распределившись на площади перед концертным залом группами по 5-7 человек. Шел активный обмен впечатлениями – нечто вроде клуба получилось. У кого было, разливали. Люди братались на почве любви к Doors. Кто по году не разговаривал, помирились. Знатоки обсуждали детали – какую ноту взял Кригер, какое арпеджио сыграл Манзарек, насколько тембр органа отличался от оригинального.
Человек двадцать самых преданных дежурили у служебного входа в надежде получить автографы. Девушка лет семнадцати стояла с пакетом, в котором было три первопресса Doors. Она доставала потертые конверты дубликатом бесценного груза и с гордостью показывала окружающим. Прошел час, но музыканты не выходили. Появившийся сотрудник Крокуса сообщил, что Doors давно прошли через другой выход, сели в микроавтобус и уехали дегустировать черную икру. Фэны медленно побрели к метро.
* * *
В феврале 1997 года я был в Париже и не мог не посетить могилу Моррисона на кладбище Пер-Лашез. Прибыв на место, я зашел в конторку и поинтересовался, как найти искомое захоронение. Старичок-служащий любезно дал мне карту-схему, сделав на ней метку. Надо отметить, что навигация на кладбище очень удобная – все аллеи имеют названия, а участки нумерацию, и я уверенно пошел в нужном направлении. Пер-Лашез можно сравнить с нашим Новодевичьим: там похоронены все великие. Разница только в том, что к французам может зайти любой желающий, а на наше – муха не пролетит. По дороге я видел могилы Пруста, Бомарше, маршала Мюрата, Эдит Пиаф. На одном дереве была надпись маркером «Jim» и стрелка в его сторону. «Моррисон пользуется спросом», – смекнул я. Действительно, захоронение музыканта было чуть ли не единственным, где стояли люди. Немного, человек семь-восемь, и все неместные – говорили по-английски, по-немецки, еще на каком-то языке типа скандинавского. На довольно скромном надгробном камне были имя – James Douglas Morrison, годы жизни – 1943-1971 и эпитафия на греческом языке, означающая «он был верен своему духу».
