Оксана немного помолчала, собираясь с мыслями, обернулась на Павлика. Тот, как ни в чем не бывало, листал книжку с картинками и совсем не обращал внимания на мать.
Оксана откашлялась, попросила не перебивать ее, чтобы не спуталась. Рассказ будет долгим. Ей снова все придется пережить и пропустить через себя.
РАССКАЗ ОКСАНЫ
Родилась я в интересующем тебя городке. Семья у нас была большая, бедная. Жили мы в захудалой избушке. Учиться мне не довелось. Закончила только четыре класса, а потом стала помощницей по дому. Мать с отцом работали, а я оставалась дома на хозяйстве.
Когда пришло время, взяли меня на завод, рабочей. Я и тому была рада. Платили немного, но я приносила домой деньги, которые отдавала родителям. На заводе я и познакомилась с мужем со своим. В то время началась борьба с неграмотностью. Хоть я и закончила четыре класса, да знания свои не применяла, почти все буквы подзабыла, а писать так и вовсе не умела.
Определили меня в школу при заводе по ликвидации неграмотности. Хоть и не очень хотелось сидеть после работы за учебой, но пришлось. Чуть ли не на сильно всех стали заставлять. Учитель там был, молодой парень, красивый, статный. Почти все подружки мои от него без ума были. А я так и взглянуть на него боялась. Куда мне до него, бедной девке. Он-то был из зажиточной семьи, грамотный.
Не знаю, чем уж я ему приглянулась, стал он чаще мне попадаться на глаза. А я как увижу его, слова сказать не могу, стыдно мне, что такая бестолковая, да не нарядная. А девки стали посмеиваться, “смотри, говорят, как учитель то тебя обхаживает”. Сколько уж это все тянулось, теперь и не скажу. Но поженились мы, Соня у нас родилась. Не скрою, жили мы с ним душа в душу. Я и не думала никогда, что люди так жить могут. У нас-то в семье все по другому было.
Иногда мне страшно даже становилось, что уж больно хорош он для меня. Вдруг другую, под стать себе найдет. Да нет, не смотрел мой любимый на сторону. А потом война началась. Мужа на другой день забрали на войну. Я металась, страшно мне было одной оставаться. В родительский дом даже не подумала идти. Там совсем другая жизнь была, ругань да ссоры.
Так и остались мы с Соней в городе, в доме котором жили. Сначала письма приходили. Муж писал, чтоб брала я Соню, бросала все и уезжала из города. А я боялась. Куда поеду, ничего не знаю, с ребенком малым. Соне-то об ту пору три года было. Так и не уехала никуда. Сперва все надеялась, что не допустят немца до нашего города, а потом уж и поздно было ехать куда-то. В город немцы пришли.
Страшно и сейчас то время вспоминать. Полицаев развелось, как собак. Прислуживали немцам, людей гоняли почем зря. Я, как работала на заводе, так и продолжала работать. Строго следили, чтобы никакого саботажа, работали с утра до ночи. Чтоб с голоду не примерли, подкармливали баландой. Нальют прямо у станка в плошку, да ломоть хлеба наполовину из травы кинут. Я похлебку сама ем, а хлеб в карман спрячу, домой несу. Соня у меня одна оставалась. Закрою ее и ухожу на весь день.
По первости плакала, со мной просилась. А потом видно и сил не осталось для плача. Сидела или лежала на нашей кровати, свернувшись калачиком. Я ей хлеб пополам разделю. Половинку она вечером съест, а другую на утро оставлю.
Почти два года так прожили. Радовалась, что немцы не трогают нас, кто на заводе работает. Других то в Германию угоняли, целыми поездами увозили. А потом пришел тот день, который я не забуду никогда в жизни. Застучали сапоги в коридоре, Ворвался солдат, приказал идти на выход. Мы как были, так и выгнал нас из дома. Соня-то до того ослабшая была, на ногах чуть стояла.
Загрузили нас в машины и на вокзал привезли. А потом в вагон затолкали. Рев стоял. В вагоне теснота, сели прямо на пол. Вагон-то товарный, одни стены. Потом закрыли вагон. Сколько-то стояли, а потом колеса застучали. Поехали. Куда, никто не знал и от этого было еще страшнее.
Сколько ехали, не знаю. Но вдруг поезд словно споткнулся, послышались взрывы. Я почувствовала, что вагон как бы оторвался от земли, а потом упал на бок. На меня падали люди, я на кого то падала. Крики, стоны, темнота, страх и ужас, и ожидание конца. Хотелось в эти минуты быть рядом с Сонечкой. Я изо всех сил прижимала ее к себе. А она от испуга словно онемела, не кричала, только цеплялась за меня ручками.
Обшивка вагона не выдержала удара, появились дыры, где-то начало гореть. Обезумевшие люди выбирались наружу. Мы тоже выбрались. Но куда-то бежать сил не было. Так и остались лежать на земле под опрокинувшимся вагоном.
Самолеты, закончив свое дело, улетели. Взрывы прекратились. Установилась тишина. Тем сильнее стало слышно немецкие крики. Оставшиеся в живых охранники сгоняли оставшихся в живых пленников в кучу. Иногда слышались выстрелы. Мы так и лежали в своем укрытии. Я видела ноги в сапогах, перешагивающие через препятствия из людей. Фашисты видимо боялись, что вагон может обрушиться и к самому вагону не подходили. Только автоматные очереди в его сторону.
Прошло еще какое-то время. Подъезжали машины. Опять слышались окрики солдат. Что-то делалось там, но я даже не пыталась посмотреть, боялась выдать себя неловким движением. Ближе к вечеру все стихло и я решилась выползти из своего укрытия. Прижимая к себе Соню, стала продвигаться вперед. Хорошо, что Соня была еще маленькая, не понимала, почему все эти тети и дети лежат на земле. В отличии от меня ее не напугало увиденное.
Уходить отсюда было еще страшно. Днем меня могли заметить. Возможно, что и охрана где-то оставалась. Я решила дождаться темноты. Вдруг послышалось что-то похожее на слабый писк. Он раздавался где-то около вагона. Я оставила Соню, которая, обессилев от происшедшего, уснула, поползла к вагону обратно.
Под упавшей балкой я увидела женщину из нашего дома. Это была Оксана. Рядом с ней лежал клетчатый сверток и пищал. Так это же ее ребенок, Павлик, и он жив.
Про Оксану ходили разные слухи. Мальчишку своего она родила, когда город был уже под немцем. Никто не знал, от кого этот ребенок. Говорили, что она и с немцами путалась, и с полицаями. Нагуляла, одним словом. Но ведь дите-то не виновато.
Я взяла ребенка на руки. Он даже успокоился немного, почувствовав тепло человека. Совсем кроха, ему еще и года нет. Соня все еще спала. Я присела с ней рядом и тоже задремала. Напряжение сделало свое дело.
Очнулась я, когда уже было темно. Соня теребила меня за руку. На моей груди лежал малыш. Я поднялась, одной рукой вела Соню, другой держала ребенка и мы втроем пошли в сторону леса. Недалеко была деревня, но я боялась полицаев и не рискнула туда заходить. Еще засветло я рассмотрела окрестности. Только лес мог стать нашим спасителем.
Мы шли долго. Я часто спотыкалась в темноте, Соня тоже. Но как бы там ни было, к рассвету мы дошли до леса и скрылись в его чаще. Как мы плутали по лесу, рассказывать не буду. Шли и шли, а куда, неизвестно. Плутали, пока нас случайно не заметили партизаны и привели в свой лагерь. Я только успела сказать, что мы были в поезде, который разбомбили. После этого, почувствовав себя в безопасности, я потеряла сознание.
Сколько прошло времени не знаю. Но открыла я глаза уже в землянке, лежала на нарах, укутанная одеялом. Детей около меня не было.
- Выспалась наконец - услышала я женский голос. - Не переживай, целы твои ребятишки. Накормили их, малому даже молока досталось от нашей Маньки.
Девушка поставила около меня в блюде кашу и кружку с чаем, от которого шел пар. С каким аппетитом я все это съела! Поела и снова сомлела. В полудреме я слышала, как в землянку заходили какие-то люди, мужские и женские голоса, о чем-то разговаривали. Меня насторожил один разговор, от которого пропал весь сон.
Речь шла о нашем городе, о партизанской вылазке. Мужчина рассказывал о том, что там происходит, а потом сказал, что видели в городе учителя и назвал имя моего мужа. Он сейчас на немцев служит, ходит в фашистской форме. Даже не полицай, а офицер немецкий. Видели его на станции, когда эшелон с пленницами отправляли. Стоял, смотрел на них, да смеялся вместе с другими фашистами.
- Вот гад, что же его не пристрелили.
- А как, немцы же кругом. А у нас задание. Нельзя себя раскрывать было. Хотели после операции приговорить изменника. Да он, гад, почуял словно. Исчез. Искали его, не могли простить измену. Ну ничего, никуда он от нас не денется. Расквитаемся еще.
Я слушала и у меня все похолодело внутри и сердце было готово выскочить из груди. Получается, что я жена изменника. Сейчас-то вон как приняли нас, ухаживают, да выхаживают. А потом, как узнают. Церемониться не будут. И чтоб спастись самой да и детей спасти, я назвалась Оксаной. И фамилию ее сказала. Павлика я решила оставить себе. Бог видно послал мне его для искупления греха моего мужа. В этом лагере мы пробыли несколько дней, пока не окрепли для дальнейшего перехода.
Потом, небольшим обозом, нас переправили в центральный лагерь. На подводах лежали раненые, там же и нас пристроили.
Однажды прилетел самолет и нас, опять же вместе со всеми тяжело ранеными, отправили на большую землю. Там мне выправили документы на имя Оксаны, и на детей. Чтобы затеряться, я перебралась в Москву, вот и живу здесь с тех пор. Дали нам две койки в общежитии. Третью никак не можем дождаться.
Здесь Соня в школу пошла. Определила ее в интернат. Там хоть кормят их получше, да и спать есть своя кровать. И занимаются учителя с ними. А я то чему ее научу, неграмотная. Да и сами видели, как ей учиться в общежитии-то. На одном столе и варят, и парят, и уроки делают.
Живу и каждый день боюсь, что придут да арестуют меня, как жену изменника Родины. А ведь в чем я виновата. Разве я знала, что так получится. А как подумаю, что он, гад, стоял смотрел да смеялся, как нас винтовками в вагон заталкивали, так кажется сама бы его голыми руками прикончила.
Вот и весь мой рассказ. Выложила все и на душе легче стало. Столько лет с этим камнем жила. Выговориться хотела.
Оксана горестно опустила руки на колени и замолчала, словно ожидая приговора. Павлик подбежал к матери, обнял ее. Любе опять бросилась в глаза его кривая ручка.
- А ручку-то он тогда повредил? - спросила Люба.
- Наверное тогда. Я даже не знаю. Хоть завернут был в одеяло, видимо как-то задело. А может немцы, когда заталкивали в вагон, повредили. В госпитале только хирург, когда осматривал его, увидел, что ручка сломана. А я-то, бестолковая, понять не могла, чего это мальчишка ревет и ревет. Гипс ему потом наложили, да видно не правильно срослись косточки.
Баба Оля, пока Оксана рассказывала свою историю, не переставая вытирала слезы, катившиеся из глаз.
- Ох, девонька, горя-то сколько тебе хлебнуть пришлось. Ладно хоть сама жива осталась. И дочка при тебе. Да еще нежданно-негаданно Бог сыночка дал. Гляди, какой хороший. Вы, чай, есть уж хотите. Сейчас обедать будем. Давай Люба, собирай на стол. Нечего гостей голодом морить.
Скоро все вчетвером сидели за столом. Дымился горячий суп в тарелках. А посреди стола стояла стопка румяных блинов. Все ели, а Люба думала, как ей рассказать про Петра. А вдруг не поверит. Вон ведь как она на него сердита. Сидела Люба и не знала, что ей делать дальше. Решила, что пока ничего не скажет. Подумает хорошенько.