Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная
— Матушка Русь!
По Толстому война – это плохо, величайшее зло, убийство людей! По Толстому военные – это бездельники и прожигатели жизни (Долохов или Берг). Потому, что отношение Толстого к власти в целом и военным в особенности – резко отрицательное. Нет никаких особенных заслуг генералов в победе над Наполеоном, нет гениальных стратегических замыслов и так далее и тому подобное.
Я помню, что в середине 80-х годов, когда мы проходили «Войну и мир» в школе, основной упор делался на женские переживания (Наташи Ростовой, Элен, Сони и т.п.).
Как раз то, что мальчикам на тот момент было не интересно. Военную же тематику мы, мальчишки, также понимали слабо в силу своей неопытности, хотя описание сражений (бух – бах – всё в дыму), конечно же для нас было намного интересней каких-то «бабских слёз»! Однако обсуждения войны как таковой не было – уже давно шла афганская кампания, хотя о ней предпочитали умалчивать (чтобы не дай Бог, какие-нибудь умники не посмели об этом ничего сказать).
Видимо, на этом и строился весь расчёт педагогов. Хотя, что именно мы должны были понять из этого, преподаватели сами не понимали. Что должны были почерпнуть, какой сделать вывод из этого гениальнейшего произведения 15-летние юноши и девушки? Осудить Наташу за измену, или порадоваться за Соню? Мало кто из них и вышестоящих руководителей всерьёз думал, что «Война и мир» будет кем-то прочтена полностью и «переварена». Для этого, естественно, должен быть необходимый жизненный опыт. Минимум 35 - 40 лет, а лучше – старше.
Когда, почему и зачем «Война и мир», такое серьёзное и многогранное произведение, попала в школьную программу?
Какие цели при этом преследовали власти?
В программе сельской церковно-приходской школы XIX века такого предмета как литература не было. Да и зачем она была нужна полуграмотному крестьянину, который считал «писанину» барским занятием – от нечего делать?
Преподавали Закон Божий, церковно-славянское пение и чтение, русский язык, арифметику, чистописание, русскую историю, географию и рисование. С произведениями русских писателей сельский обыватель знакомился, как правило, в воскресные и праздничные дни, когда в церквях проводились различные чтения, в программу которых входили беллетрические статьи, в основном развлекательного и поучительного содержания, как-то: А.С. Пушкин. «В Коломне», «Братья-разбойники»; М.Ю. Лермонтов. «Бой купца Калашникова»; И.С. Тургенев. «Льгов», «Певцы» и «Перепелка»; А.Н. Островский. «Бедность не порок»; К.К. Случевский. Стихотворное изложение событий 17 октября 1888 года; В.М. Гаршин «Сигнал»; П.В. Засодимский. «Черные вороны» и «Весь век для других»; Н.А. Некрасов. «Влас», «Сказания о двух грешниках»; И.А. Крылов. Басни об обезьянах .
В общем, если Льва Толстого и знали крестьянские дети, то в лучшем случае это был «Филипок» - быль из 20-ти строк, где есть всё: и мораль-поучение, и смех-радость. В общем. Посмеялись и забыли.
Похожая ситуация складывается и сейчас, в связи с огромной популярностью соцсетей. Люди не хотят задумываться, им тяжело читать «длинные тексты» со смыслом. Гораздо проще отвлекаться на видеоролики с их абсолютно бессмысленными сюжетами.
Иными словами, русская литература ещё в начале XX столетия считалась лишь лёгким и увеселительным жанром, с помощью которого власти стремились только назидать и напутствовать народ в нужном направлении. Почитали – посмеялись – поплакали.
В противовес этому различные оппозиционные силы, где одну главных ролей играли большевики, желали внушить массам совсем обратное. Литература не есть ее зрелищное и забавное чтение, «отдых для души», а вдумчивое и призывающее к действию. Так, Лев Толстой, уже будучи в оппозиции к царскому режиму, стал знаменем большевиков. Ещё при жизни великого писателя, 11-го сентября 1908 года, в нелегальной газете большевистской фракции РСДРП «Пролетарий» за № 35, выходившей в Женеве, была напечатана статья В. И. Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». Статья была написана в связи с 80-летним юбилеем Льва Николаевича.
Ленин в своём колком стиле пожурил двурушнических людей, отмечая, что ещё вчера было можно травить Толстого, выступать против него с клеветническими измышлениями, а в дни юбилея говорить о нём в восторженно-панегирическом тоне (в частности, реакционный публицист М. О. Меньшиков). А всё потому, что
«… Толстой отразил накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого, — и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости….».
Главный вывод, который сделал будущий вождь мирового пролетариата, это то, что Толстой есть предтеча 1905 года (надо было сослаться на какую-нибудь независимую и авторитетную фигуру):
«… Толстой умудрился-таки вызвать в России революцию, поскольку поднес к лицу своей Родины зеркало с очень высокой разрешающей способностью. Невозможно просто так жить, прочитавши описание похорон прачки, или умирающего от голода крестьянина, или избы, с крыши которой съели всю солому... Но если Толстой после всех этих наблюдений шел тачать, косить и пахать — менее продвинутая часть населения искала глазами топоры…».
Для Ленина главным было то, что Толстой противопоставлял себя власти, писал жёстко и бесцеремонно, был отлучён от церкви, наконец, и, таким образом, привёл себя в стан недругов. Выражаясь по-современному, был включён в список иноагентов.
Отдавая должное «гениальному художнику», которого он берёт в союзники, Ленин не удержался и от того, чтобы покритиковать писателя за отсталость и несовременность взглядов в своём стиле («Толстой смешон, как пророк», «помещик, юродствующий во Христе»). В общем и целом, «идейное содержание писаний» Толстого пришлись как нельзя кстати.
При этом, Ленин часто удачно выхватывал из контекста нужные ему в тот или иной момент выражения. Например, «дубина народной войны», хотя речь там шла о том, что, двое сражаются на шпагах, а один, потерявши её, поднимает дубину, чтобы продолжать борьбу. И никаких правил тут не существует. В СССР эти слова Толстого (точнее, в интерпретации Ленина) воспринимались совсем по-другому.
Пришедшие к власти большевики затеяли небывалую по своим масштабам работа по ликвидации массовой неграмотности населения, которая шла полным ходом в 1920-1930-е годы. Никогда ранее (да и после) и нигде в мировой истории не тратились такие огромные средства на образование толпы. Однако, как это часто случается, кипевшая работа шла по принципу «кто в лес – кто по дрова», поскольку единых стандартов образования не существовало.
Задумываться на качеством в 20-е годы не было никакой надобности. Ну, скажите на милость, какая может быть «Война и мир», если 50% населения или вообще не умели читать или делали это с большим трудом? И лишь в начале 30-х наступило постепенное прозрение, а вместе с ним появилась и чёткая программа.
В своих постановлениях о начальной и средней школе от 5-го сентября 1931 года и от 25-го августа 1932 года ЦК ВКП(б) подчёркивал, что коренным недостатком школьного образования является то, что «обучение в школе не дает достаточного объема общеобразовательных знаний и неудовлетворительно разрешает задачу подготовки для техникумов и высшей школы вполне грамотных людей, хорошо владеющих основами науки (физика, химия, математика, родной язык, география, естествознание и др.)». На местах получили распространение «краевые учебники», большей частью неудовлетворительные в методическом отношении и создававшие большой разнобой в содержании учебного материала. В результате, 12-го февраля 1933 года, было принято Постановление ЦК ВКП(б) «Об учебниках для начальной и средней школы», которым устанавливались единые, «стабильные» учебники, рассчитанные на применение их в течение большого ряда лет и удовлетворяющие требованиям науки по всем проходимым в школе предметам.
ЦК ВКП (б) постановил, что по каждому отдельному школьному предмету должен существовать единый обязательный учебник, утверждаемый Наркомпросом РСФСР и издаваемый Учебно-педагогическим издательством. К составлению учебников были привлечены ученые, методисты различных специальностей, а также опытные учителя. Подготовленные учебники рассматривались и утверждались комиссией под председательством наркома просвещения А.С. Бубнова. Членами комиссии были Н.К. Крупская, академики Г.М. Кржижановский, Э.В. Брицке, А.Д. Архангельский и другие ученые. Ввести стабильные учебники намечалось уже с начала учебного года – 1-го сентября 1933 года.
В результате, уже в учебнике по русской литературе для 9-го класса 1939 года (сост. Г. Абрамович, Б. Брайнина и А. Еголин) появился целый раздел, посвящённый роману «Войне и мир», который там назван «величайшим памятником русской художественной литературы» . Вот там-то и тогда-то происходит коренной сдвиг в понимании произведения.
Безусловно, «Война и мир» - необычайно масштабное произведение, где только разных героев (главных и вспомогательных) насчитывается свыше 100 персонажей с различными характерами. Тем не менее, не обсуждение характеров главных героев была главной целью для авторов учебника, а толстовская «философия истории». Этот вектор развития сохранился почти на всём протяжении, до самого конца существования СССР.
Как уже говорилось, Толстой для большевиков был ценен тем, что ругал власть и с презрением относился ко всякого рода самодовольным барчукам. Это – мощный и авторитетный рупор, знамя, которым можно было размахивать на своё усмотрение. В результате мы видим, как, например, составители учебника оценивали войну:
«… Изображение войны в романе Толстого резко противоположно картинам боя, обычно дававшимся дворянской литературой. Здесь и следа нет парадных батальных картин. Толстой заставляет читателя почувствовать острое отвращение к человеческой бойне. Настоящую войну — в «крови, в страданиях, в смерти» видит читатель в картинах шенграбенского, аустерлицкого и бородинского сражений…» .
Как видно, война могла быть «дворянской» (неправильной и империалистической), которая велась ради корыстных интересов, и «народной» с прямо противоположными задачами, из чего авторами делался свой соответствующий вывод:
«… Современному, читателю «Войны и мира» невольно придёт сопоставление: если замученный, замордованный, нищий русский крестьянин в 1812 году проявил столько геройства, мужества в защите своей родины, то какие необъятные силы, какая мощь хранится и зреет в сердцах свободных и счастливых советских людей, готовых жизнь отдать за любимую родину…».
В советское время можно и даже нужно было ругать «кровавого царя» и его «пресловутую клику». В этом ключе Лев Николаевич подходил как нельзя более. Наверное, невозможно найти в русской литературе XIX столетия фигуру более подходящую. Что там Пушкин или Лермонтов!
Вывод, который делают авторы учебника, думаю, остался для большинства читателей непонятным (а мне и до сих пор):
«… «Война и мир» создается в период очень острой ломки феодального строя, когда на смену крепостническому порядку победоносно шел капитализм. Страх пред неумолимо надвигающимся капиталом, с его хищничеством, эгоистическим индивидуализмом заставил Толстого искать выхода в союзе-блоке с патриархальным крестьянином…»
После краха СССР ругать царское время стало не модным. Скорее наоборот. А некоторые товарищи (в т.ч. и во властных кругах) стали даже воздавать должное тому времени. Забылись прошлые обиды и унижения. Восприятие истории стало иным. Значимость Толстого, какой она была в 30-50-е годы, сильно упала.
Соответственно и упор в произведениях стал постепенно смещаться.
Толстой гениален тем, что, будучи превосходным знатоком человеческой души, не стеснялся задаваться простыми и сложными вопросами и постоянно искал на них ответ. Не бездумное восприятие действительности, а именно поиски того самого нужного пути, по которому следует идти обычному человеку.
В заключении хочу вас отослать к главе 1-й части второй четвёртого тома, где Толстой даёт свою оценку «тарутинскому манёвру»:
«… После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю — так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого-нибудь одного лица, спасшего Россию и погубившее Наполеона, — весьма трудно понять.
Во-первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, — не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во-первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что-то глубокомысленное в этом маневре.
Во-вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиной.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие-нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В-третьих, и самое непонятное состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим…».
В общем, читайте Толстого вдумчиво!