Говоря о Кутузове, Толстой написал: «Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии».
Вряд ли можно найти среди русских полководцев более противоречивую фигуру, чем Кутузов.
- В чём же противоречие? – спросите Вы. – Победитель Наполеона. Полный георгиевский кавалер. Фельдмаршал! Герой страны на все времена! Что Вам ещё нужно?
Да. Но признание (в современном понимании этого слова) пришло к нему уже после смерти (и то, по большей части в советское время). При жизни Кутузов не получил и малой толики той славы, которую он стал иметь потом, через много много лет. Сколько насмешек и укоров ему пришлось пережить, особенно в 1812 году, даже сказать сложно. Вот что говорил о нём князь Василий Курагин в салоне у Анны Павлвны Шерер:
«… Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!...»
Противоречие же заключалась в том, что этот военачальник жалел людей и видел в них не только «пушечное мясо».
Кутузов считался генералом, который не хотел воевать! В противовес ярым «патриотам», которых олицетворяли такие генералы как Багратион и Ермолов («горячие головы»), которые при любых обстоятельствах стремились атаковать, не взирая ни на какие собственные потери и дальнейший результат.
Тот же Багратион, говоря о военным способностях Кутузова, писал в 1811 году военному министру, что у Кутузова «особенный талант драться неудачно».
Толстой говорит о вышедшей в 1859 году «Истории Отечественной войны 1812 года» генерала М. И. Богдановича («по высочайшему повелению» – т.е. официальная позиция руководства):
«… В 12-м и 13-м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы — полной победы над французами…»
Кутузову, как раньше и Барклаю, ставили в вину уклонение от генерального сражения с Наполеоном. А, между тем, единственной целью и своей главной задачей Кутузов видел сохранение армии. Т.е. сохранение жизни солдат!
- Какое же тут сохранение? – спросите Вы. – Одно Бородино чего стоит! Там столько народу положили!
Да, верно. Но Бородино, как в 1805 году и Аустерлиц, для Кутузова – вынужденные баталии.
Можно сказать, его заставили принять их вопреки его собственной воли и желания. Прежде всего, царь, над которым давлел моральный груз отцеубийцы, и который жаждал таким образом самоутвердиться. Александру явно не хватало славы и признания.
Кроме того, Кутузову ставили в вину и упущение разгрома Наполеона. Мол, по его вине его не догнали и не уничтожили. Потому, что он медлительный, жалкий и неспособный, враг решительных действий, девиз которого – всего лишь «терпение и время».
В советское время Суворова считали гением атаки, а Кутузова – обороны. В годы Великой Отечественной войны были учреждены т.н. «полководческие ордена» (Суворова, Кутузова, Александра Невского, Богдана Хмельницкого). Считалось, что орденом Суворова награждали военачальников за наступательные операции, а орденом Кутузова – за оборонительные.
Некоторые жалеют, что нашему самому выдающемуся полководцу Суворову не довелось сразиться с Наполеоном. Вот, мол, интересно было бы посмотреть – кто кого! К слову, именно его, Бонапарта, наш непобедимый генералиссимус назвал «чудо-богатырём» (в письме племяннику А. Горчакову от 26-го октября 1796 года):
«…О, как шагает этот юный Бонапарт! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун! Он побеждает и природу, и людей. Он обошел Альпы, как будто их и не было вовсе. Он спрятал в карман грозные их вершины, а войско свое затаил в правом рукаве своего мундира…».
А Кутузов был против и Заграничного похода. «Дальнейшая война за границей вредна и бесполезна». Потому как понимал, что цель Отечественной войны заключалась не в том, чтобы войти в Париж, а чтобы изгнать неприятеля с родной земли! И опять-таки, сохранить жизнь своим соплеменникам.
Сдалась она, эта Польша, царю Александру! Ну, присоединили её в 1815 году, а уже через 15 лет вспыхнуло одно восстание, затем, в 1863 году – другое. А в 1918 году и вовсе совместная жизнь с «заклятым другом» закончилась отделением. Кутузов и это прекрасно понимал.
Интересно, что мнение Кутузова о ненужности заграничных походов до сих пор обсуждается историками. Конечно, никаких документальных свидетельств возражений Кутузова против продолжения войны не найдено. И было бы странно их найти. Кутузов, как старый опытный человек, «угодливый царедворец», зная позицию царя, не решался официально озвучить своё видение (тем более в приказах по армии или письмах царю).
Историки XIX века стояли на позиции полного антагонизма между царём и Главнокомандующем, намекая на непростые отношения «северного лиса» Кутузова с «северным скифом» Александром, чей «европеизм» не находил понимания.
Кутузов представал в отечественной историографии (за редким исключением) в качестве оппонента Александра I, как убеждённый противник освобождения Европы ценой жизни
русских воинов». Так, в частности, А. И. Михайловский-Данилевский приводит известные слова фельдмаршала: «Самое лёгкое дело», сказал он однажды с негодованием, «идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!».
Версия о неприязненном отношении Кутузова к идее освободительного похода держится в историографии на основании двух мемуарных свидетельств Вильсона и Шишкова. «Имел я однажды с фельдмаршалом князем Смоленским следующий разговор», — рассказывал Шишков о своей «доверительной» беседе с Кутузовым, который в ответ на все доводы, «для чего не остаться нам у себя в России, предлагая утеснённым державам, чтобы они воспользовались удобностью случая освободить себя из-под ига Франции?.. для чего же не настоите в том пред государем?», ответил: «Я представлял ему об этом, но первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно, и другое, скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцалует, тут я заплачу и соглашусь с ним»
С крушением Венской системы к конце XIX века поменялось и отношение историков (бывшие «венские друзья», Германия и Австрия, уже не являются союзниками, а злейшими врагами). Об этом говорит и великий князь Николай Михайлович: «Некоторые из русских тогда ещё осмелились критиковать Государя, что он, изгнав неприятеля из наших границ, продолжал борьбу и задался целью освободить Европу. Такого мнения придерживались больше старики, как Кутузов, Ростопчин, и Шишков; нам кажется, что они были правы, и с точки зрения интересов России казалось выгоднее не вмешиваться в дела Европы». Поначалу и в советской историографии восторжествовала такая же точка зрения – «всё против царя». В частности, академик Е. В. Тарле считал Кутузова убеждённым противником Заграничного похода. Однако переосмысление пришло после Второй мировой войны 1941 – 1945 г.г. (т.н. второго Заграничного похода). Необходимость оправдать и тот и этот походы привела к тому, что Л. Г. Бескровный с возмущением отмечал: «Дореволюционные историки, особенно Михайловский-Данилевский, Богданович, Леер и другие, стремились поднять роль личности Александра I… Они объявили Кутузова противником освободительного похода и всячески пытались доказать это, используя известный его спор с Александром в Вильно времени начала похода».
Кстати, далеко не все, жившие в 1-й половине XIX столетия, верили в то, что победа над Наполеоном – это результат чьих-то конкретных заслуг. Причём, задолго до Толстого, поставившего под сомнение гениальность планов русских генералов.
Например, «наше всё» Пушкин.
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.
Это строки из таинственной 10-й главы «Евгения Онегина», которая, как известно, была уничтожена поэтом. Эта глава считается безвозвратно утерянной, и пока не найдено никаких свидетельств о том, что она существует в каком-нибудь списке. Именно здесь Пушкин, не церемонясь, называет вещи своими именами: царя – «властителем слабым и лукавым», «плешивым щёголем», его отца Павла – «тираном», которого предал «потешный полк Петра титана» (т.е. Лейб-гвардии Семёновский), а Аракчеева – «александровским холопом». Кроме того, там присутствуют и декабристы – Пестель и Ко («заговоры между Лафитом и Клико»).
Александр Сергеевич даже не упоминает Кутузова в числе победителей Наполеона, а лавры делит на четверых – народа, «немца» Барклая, сторонника скифской тактики ведения войны, «генерала зиму» и некоего русского Бога.
В заслугах Кутузова в победе над наполеоновскими войсками сомневаются, поскольку генерал Барклай-де-Толли, вместо которого его назначили Верховным Главнокомандующим в августе 1812 года, заметил: «Я ввез колесницу на гору, а с горы она скатится сама при малейшем руководстве».
Собственно, и «остервенение народа» началось после того, как Наполеон их начал обманывать, всучивая фальшивые ассигнации. Крестьянам было всё равно, кому платить оброк. Вспомним, как не хотели уезжать крестьяне Болконских из Лысых Гор и лишь вмешательство гусара Ростова спасло ситуацию, а заодно и жизнь княжны Марьи.
Кстати, вопрос о назначении Кутузова решал не Александр I – он лишь утвердил назначение. А судьбу Главнокомандующего решил специально собранный для этого Чрезвычайный Комитет из высших сановников империи, который 5 (17) августа 1812 года по докладу А. А. Аракчеева принял решение назначить Кутузова единым Главнокомандующим над всеми войсками, действующими против Наполеона. В состав этого Комитета входили: председатель Государственного Совета фельдмаршал Н. И. Салтыков, члены Госсовета князь П. В. Лопухин и граф В. П. Кочубей, Санкт-Петербургский губернатор С. К. Вязьмитинов и Министр полиции А. Д. Балашов. Вот эта пятёрка и решила в итоге, кто будет «спасителем Отечества». На заседании рассматривались и иные кандидатуры – Л. Л. Бенигсена, П. И. Багратиона, Д. С. Дохтурова, П. А. Палена и А. П. Тормасова. Кутузов был избран единогласно.
Несмотря на всю нелюбовь Императора к престарелому фельдмаршалу (этот чин был присвоен Кутузову 30-го августа (11-го сентября) 1812 года – т.е. после Бородинского сражения и совета в Филях, где было принято решение об оставлении Москвы), ещё более странным выглядела кандидатура Бенигсена – безусловно, способного генерала.
Он командовал русской армией в знаменитой битве при Прейсиш-Эйлау – первом сражении, которое Наполеону не удалось выиграть. Однако Бенигсен был одним из участников убийства Павла (считается, что в спальню Императора проникло 14 человек). Из записок Чарторыйского известно, что, когда Платона Зубова охватила паника и он замешкался, намереваясь дать «задний ход», именно Бенигсен схватил его за руку и сказал:
«… Как? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли, чтобы слушаться ваших советов, которые ведут нас к гибели. Жребий брошен, надо действовать. Вперёд…».
Ему же принадлежат и другие слова. Когда заговорщики не обнаружили Павла в кровати, тот же Зубов заявил, что «тичка упорхнула», однако Бенигсен, подойдя к кровати и ощупав её, молвил: «Гнездо теплое, птичка недалеко». По другим данным, именно Бенигсен затем нашёл Императора за занавеской. В общем, роль Бенигсена в предыдущих событиях была несколько неприглядна.
Назначение Кутузова в армии и народе восприняли как чудо. Вот что писали очевидцы о проводах Кутузова в действующую армию: «Народ теснился вокруг почтенного старца, касался его платья, умолял его: «Отец наш! Останови лютого врага; низложи змия!» Надежда на полководца, как на избавителя русской земли от вражеского нашествия, выразилась даже в известной народной поговорке: «Приехал Кутузов бить французов!»
Кутузов – единственный из военачальников, к которому Толстой относился почти с благоговейным чувством. И причина такого отношения понятна. Это – единственный человек из всего генералитета, который против бессмысленного убийства людей. Он не видит в этом необходимости, он хочет сберечь силы и людские жизни. Как раз то, чего абсолютно не понимают другие генералы и сам Император. Начинается подтрунивание и презрение к престарелому фельдмаршалу:
«… Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России…».
Кутузов начинает вызывать недовольство «ура-патриотов» - за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Нужны ещё жертвы, ещё больше нужно положить народа, чтобы всем остальным («отрезывателям и опрокидывателям») получить ордена, славу и почёт. И они хотят добиться этого, не мирясь ни с какими потерями.
«…Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», — все уже тогда поняли, что война не кончена…».
Кутузов не хотел понимать этого – зачем нужно продолжение этой безумной бойни? Для чего продолжать кампанию? Для того, чтобы убить ещё больше народа и просто въехать в Париж на белом коне?
«…Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населения, о возможности неудач и т. п…».
«Мы за ценой не постоим» – это не про Кутузова. Он знал цену человеческой жизни и потому он является не типичным генералом. Как для своего времени, так и для последующего. Его судьба была предрешена после выполнения им исторической миссии:
«…Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер…»