Война «до конца», «до победы»,
И ту же сермяжную рать
Прохвосты и дармоеды
Сгоняли на фронт умирать.
Но все же не взял я шпагу…
Под грохот и рев мортир
Другую явил я отвагу —
Был первый в стране дезертир.
Это строки взяты из поэмы «Анна Снегина», написанной Сергеем Есениным в 1924 году. Как известно, поэт – один из самых знаменитых дезертиров Первой мировой войны.
20-го марта 1917 года 21-летнего Есенина, который был санитаром военно-санитарного поезда № 6, направляют курсантом в школу прапорщиков. После чего поэт посчитал себя свободным от воинской службы. Позднее в одной из автобиографий он напишет: «В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт...».
Своё отношение к этой войне Есенин выразил предельно чётко и ясно в незаконченной поэме «Гуляй-поле»:
Крестьяне! Да какое ж дело
Крестьянам в мире до войны.
Им только б поле их шумело,
Чтобы хозяйство было цело,
Как благоденствие страны...
Понятно, что рисковать жизнью за шкурные интересы политиков, «владельцев заводов, газет, пароходов» было ни к чему.
Развал армии и крах империи, один из самых драматических моментов в истории России, отражён А. Н. Толстым в романе «Хождение по мукам» (глава XXXIX).
Николай Иванович Смоковников, адвокат, муж старшей из сестёр, Кати Булавиной, в патриотическом запале устраивается в московский отдел Городского союза, работающего на оборону. Смоковников уверен в победе над немцами. Зимой 1916 года он уезжает на фронт, оставляя жену и сестру под присмотром капитана Вадима Рощина. На российско-немецком фронте Николай Иванович узнает об отречении царя от престола и получает должность комиссара армий Западного фронта от Временного правительства. Выступая перед изможденными солдатами, он провозглашает свободу от господ — и тут же призывает их воевать с Германией.
«… Чтобы лучше отвечать на вопросы, Николай Иванович слез на землю, и его сейчас же окружили возбужденные, крепко пахнущие солдаты. Полковник Тетькин, облокотясь о перила трибуны, глядел, как в гуще железных шапок двигалась, крутясь и удаляясь, непокрытая, стриженая голова и жирный затылок военного комиссара. Один из солдат, рыжеватый, радостно злой, в шинели внакидку (Тетькин хорошо знал его, — крикун и озорник из телефонной роты), поймал Николая Ивановича за ремень френча и, бегая кругом глазами, начал спрашивать:
— Господин военный комиссар, вы нам сладко говорили, мы вас сладко слушали… Теперь вы на мой вопрос ответьте… Можете вы на мой вопрос ответить или не можете, — так вы мне и скажите…
Солдаты радостно зашумели и сдвинулись теснее. Полковник Тетькин нахмурился и озабоченно полез с трибуны.
— Я вам поставлю вопрос, — говорил солдат, почти касаясь черным ногтем носа Николая Ивановича, — получил я из деревни письмо, сдохла у меня дома коровешка, сам я безлошадный, и хозяйка моя с детьми пошла по миру, просить у людей куски… Значит, теперь имеете вы право меня расстрелять за дезертирство? — я вас спрашиваю…
— Если личное благополучие вам дороже свободы, — предайте ее, предайте ее, как Иуда, и Россия вам бросит в глаза: — вы недостойны быть солдатом революционной армии… Идите домой! — резко крикнул Николай Иванович.
— Да вы на меня не кричите!
— Ты кто такой, чтоб на нас кричать!
— Солдаты, — Николай Иванович поднялся на цыпочки, — здесь происходит недоразумение… Первый завет революции, господа, — это верность нашим союзникам… Свободная, революционная русская армия со свежей силой должна обрушиться на злейшего врага свободы, на империалистическую Германию…
— А ты сам-то кормил вшей в окопах? — раздался чей-то грубый голос.
— Он их сроду и не видал…
— Подари ему тройку на разводку…
— Ты нам про свободу не говори, ты нам про войну говори: — мы три года воюем… Это вам хорошо в тылу брюхо отращивать, а нам знать надо, как войну кончать…
— Солдаты, — воскликнул опять Николай Иванович, — знамя революции поднято: свобода и война до последней победы…
— Вот, черт, дурак непонятный…
— Да мы три года воюем, победы не видали…
— А зачем тогда царя скидывали?..
— Они нарочно царя скинули, он им мешал войну затягивать…
— Что вы на него смотрите, товарищи, он подкупленный…
— Подосланный, сразу видно…
Полковник Тетькин, раздвигая локтями солдат, протискивался к Николаю Ивановичу и видел, как сутулый, огромный, черный артиллерист схватил комиссара за грудь и, тряся, кричал в лицо:
— Зачем ты сюда приехал?.. Говори — зачем приехал?..
Круглый затылок Николая Ивановича уходил в шею, вздернутая борода, точно нарисованная на щеках, моталась. Отталкивая солдата, он разорвал ему судорожными пальцами ворот рубахи. Солдат, сморщившись, сдернул с себя железный шлем и с силой ударил им Николая Ивановича несколько раз в голову и лицо…».
Дезертиры (самовольно покинувшие расположение воинской части с целью освободиться от военной службы) имелись повсюду во все времена, и всегда отношение к таким лицам было крайне негативное. Их вешали наряду с изменниками, шельмовали и преследовали с беспощадной жестокостью. При этом никого и никогда не интересовали мотивы этих людей – только факт оставления службы и более ничего.
9-го мая 1995 года в полицейский участок Пелечской волости Прейльского района Латвии явился 70-летний Янис Пинупс, который заявил, что последние 50 лет скрывался от властей, опасаясь преследования за дезертирство во время Второй мировой войны.
Он сдался властям лишь после того, как точно удостоверился, что Советский Союз уже развалился, а российские войска годом раньше ушли из Латвии. Страх разоблачения сидел в Пинупсе столь крепко, что понадобилась радикальная смена эпох, чтобы выйти из подполья.
Пинупсу принадлежит абсолютный рекорд по дезертирству – 50 лет! Его называли «последним из лесных братьев», хотя он и не участвовал в вооружённой борьбе против советской власти.
Справедливости ради, отмечу, что Янис Пинупс – рекордсмен среди тех, кто в конце концов объявился. А ведь была ещё и огромная масса людей, которые так и не сообщили о себе ничего, после того, как пропали из виду!
19-летний Янис был мобилизован в Красную Армию в августе 1944 года. Он попал на фронт и участвовал в двух боях. Затем Пинупс получил контузию, потеряв сознание во время сражения за Мадлиену. Оставшись на поле боя, он принял решение вернуться домой. Спустя пару месяцев, 7-го октября 1944 года, Янис дошёл до родной деревни Котлери и о своем прибытии сообщил только родным. Прятался в лесу, а зимой перебрался в хлев, под которым вырыл землянку.
О своём участии во Второй мировой войне Пинупс рассказывал так:
- К счастью, мне не пришлось ни разу стрелять на этой войне. Я не смог бы никого убить — я даже курицу зарезать не могу.
Таким «безобидным» дезертирам как Пинупс в СССР амнистию объявляли дважды: по случаю Победы в 1945 году и 1949 году.
Однако «болезнь» прогрессировала. Чем чаще велись войны и чем продолжительнее они были, тем массовее становилось дезертирство. Другой причиной побегов являлась «палочная дисциплина» в войсках.
Глава французского правительства при Генрихе IV герцог Сюлли рисует следующую картину французского войска к исходу гражданской войны конца XVI века:
«...произведен был насильственный набор в пехоту, и удержать солдат в строю удавалось лишь при помощи палки, тюрьмы и виселицы. Жалования они не получали и старались при всяком удобном случае дезертировать; профосы должны были их держать в лагерях как осажденных…».
«Армия, — говорит другой французский писатель, — первоначально представляла как бы водный бассейн, в который спускали все нечистоты и отбросы социального организма».
Понятно, что говорить о каких-либо моральных качествах такой армии не приходилось. Именно по причине дезертирства своих стали прибегать к услугам наёмников.
В 1644 году кардинал Мазарини писал маршалу Тюренну, чтобы он набирал возможно больше немцев, так как среди французов количество дезертиров достигает двух третей. Поэтому и вербовали солдат в Ирландии, Шотландии, Швеции и Пруссии. В 1670 году общая численность французской армии определялась в 138,000 человек, из них иностранцев - 45,000. Т.е. более одной трети!
Дезертирство во Франции возросло до необычайных размеров к середине XVII века под влиянием частых и продолжительных войн. В результате были введены суровые и позорные наказания. Так, французское законодательство того времени рассматривало дезертиров как людей, оскорбляющих божественное и человеческое право, как обманщиков и злодеев. Дезертиром стал признаваться и самовольно отлучившийся из своей части на короткий срок, без намерения избавиться от службы, и не явившийся своевременно из отпуска.
В 1677 году Военный Министр Франции маркиз де Лувуа заявил, что для дезертира не может служить извинением утверждение, что его забрали насильно; ибо если такому заявлению придавать значение, то никто не останется под знаменами, ибо почти не найдется человека, который не мог бы предъявить каких-либо возражений против своего завербования.
В России допетровских времён людей, оставлявших службу и подавшихся в бега, называли «нетчиками».
По мере того как власти изыскивали способы заставить служилого человека своевременно являться на службу и служить, дворяне и дети боярские придумывали все новые и новые способы обойти законодательство и практику розыска беглых. Размах нетства находился в прямой связи с интенсивностью и тяжестью службы. Влияла на масштабы бегства также решимость властей бороться с подобного рода нарушениями.
Согласно ст. 19 Соборного Уложения 1649 года, беглые дворяне и дети боярские получали определенное количество ударов кнутом, а затем высылались на службу, и с каждым новым побегом лишались части поместного оклада, на третий раз с полной конфискацией поместья.
В России слово дезертир впервые появилось при Петре I. Новый царь разорвал ранее существовавшую прямую связь между службой и землёй. Владение землей как единственная законная причина идти на «царёву службу» ушло в прошлое. Связь через недвижимость сменилась на более простую, лишенную всяких посредников: «дворянин – служба». Отныне службу стали рассматривать только как повинность и неотъемлемую часть дворянского статуса.
Изначально петровская армия начала XVIII века комплектовалась кем попало – в том числе и беглыми. Просто потому, что от старой, стрелецкой, Пётр отказался, а обученных людей, явно не хватало. В результате было решено, что те, кто уже пришел добровольно в часть, выдаче не подлежит – пусть там и находится, больше пользы принесет Царю и Отечеству.
В общем, «армию нового типа» поначалу не так боялись, как она потом стала отражаться в народных песнях спустя лет 100. Всё-таки, выбирая между произволом помещика-самодура или немца-офицера, крестьяне подчас решались бежать из родной деревни и записываться именно в военную службу.
Поэтому поначалу власть не считала зазорным комплектовать свою армию всяким деклассированным мусором. Длительная, двадцатилетняя Северная война, а вместе с ней строительство новой столицы и флота, поглощали огромное количество людских ресурсов.
Глава 94 Воинского Артикула 1715 года предписывала всякого, кто «стоя пред неприятелем или в акции уйдут, и знамя свое, или штандарт, до последней капли крове оборонять не будут», «без процессу» вешать на первом попавшемся дереве. Если же дезертировал полк или рота, то «из рядовых по жребию» к смерти приговаривалось 10 человек («или как по изобретению дела положено будет»), прочие же наказывались шпицрутенами.
Люди бежали и от страха перед возможной смертью на поле боя, и от палочной муштры. Не смея возвращаться домой, такие беглые скрывались в лесах, соединялись в шайки и производили страшные грабежи и разбои. Дезертирство было кошмаром всех командиров XVIII века, но в особенности оно было высоким в Пруссии. Соответственно, там же были изобретены и самые жестокие и действенные меры против дезертиров.
Так, в 1713 году специальным эдиктом было повелено признавать дезертирами всех жителей страны, которые из-за боязни быть завербованными, убегали за границу или скрывались. По задержании такие лица наказывались смертной казнью.
В 1744 году Фридрих Великий был вынужден остановить своё продвижение в Богемии, поскольку его армия начала быстро таять. В результате королю пришлось придумать несложные правила, чтобы предупредить дезертирство: войска не должны были останавливаться на стоянку вблизи больших городов, за их арьергардом и флангами должны были наблюдать гусары, следовало избегать длительных переходов, за исключением самых крайних случаев, а за фуражом или купанием солдат должны были строем водить офицеры.
Наёмные войска пополнялись подданными всевозможных государей, где только представлялся случай. Считалось, чем больше удавалось заполучить иностранцев, тем более власти сберегали для страны рабочую силу. Ведь подданный приносил больше пользы, когда он платил налоги, чем когда он служил. В 1742 году Фридрих Великий дал задание, чтобы 2/3 роты состояли из иностранцев и только 1/3 — из пруссаков.
Вербовали в немецких странах, совсем не державших войск, в особенности в имперских городах; усиленно производили вербовку в Польше и Швейцарии. Прусские вербовщики не брезговали никаким обманом, и при случае прибегали даже к силе, чтобы добыть для своего короля годных и рослых людей. Значительный контингент составляли и дезертиры, которые покинули свои знамена по какой-либо причине, особенно же из страха предстоявшего им наказания, и не хотели или не могли браться за гражданскую работу. Из случайно сохранившегося списка за 1744 года можно видеть, что в одной из рот полка Реттберг из 111 иностранцев 65, а в другой из 119 - 92 человека, «уже раньше служили другим государям», т. е. дезертировали.
В течение своих войн Фридрих Великий постоянно производил вербовку для своей армии в соседних, даже вражеских странах, — в Мекленбурге, Саксонии, Ангальте, Тюрингии, Богемии — и часто насильно заставлял вступать к себе на службу военнопленных. Так, например, после капитуляции Пирны в Саксонии (1756 год) он пытался перевести на прусскую службу рядовых всей саксонской армии, отпустив предварительно офицеров. Он даже оставил их в составе прежних батальонов и только дал им прусских офицеров. Правда, это кончилось плохо; некоторые из этих батальонов взбунтовались, перестреляли своих командиров и перешли на сторону австрийцев.
При таком составе рекрутов не мудрено, что число дезертиров было огромно! Не сохранилось почти ни одного писания короля, касаемого военного дела, где бы он не упоминает дезертиров. В мирное время последнее было облегчено тем, что в Пруссии, этой «стране границ», по выражению Вольтера, было немного городов, которые находились бы от границы на расстоянии более чем двух дней пути. Солдаты должны были караулить друг друга, а также крестьяне были обязаны под страхом тяжких наказаний преграждать дорогу дезертирам, ловить их и доставлять по назначению.
Королевская инструкция от 11-го мая 1763 года предписывала командирам полков разрешать офицерам отпуска на один день с целью разведки, дабы они «точно изучали все теснины и узкие, пролегающие в выемках дороги и т. п., что должно иметь место во всех гарнизонах всякий раз, как полки меняют свои квартиры».
Однако такие отпуска планировались вовсе не с боевыми целями! Истинной причиной столь явного тщательного изучения пересечённой местности было предупреждение дезертирства: воспрещались ночные переходы, биваки не должны были располагаться вблизи леса; во время переходов по лесам гусары должны конвоировать пехоту.
Власть прусского офицера над его подчиненным была неограниченна; она не смягчалась хотя бы правом принесения жалоб. Единственное соображение, которое заставляло грубого и жестокого капитана соблюдать осторожность и умеренность, было то, что своим дурным обращением мог сделать солдата негодным к службе или довести его до дезертирства, и тогда ему пришлось бы тратить деньги на вербовку нового солдата из собственного кармана. В гвардии же отпадал и этот момент, так как в ней расходы на рекрутирование несли не капитаны, а сам король.
Наиболее обширное дидактическое сочинение Фридриха Великого «Генеральные принципы войны» («General-Prinzipien vom Kriege», 1748 г.) начинается с 14 правил о том, как бороться с дезертирством на войне: «Не должно становиться лагерем близ леса; во время походного движения через лес надлежит высылать по бокам пехоты гусарские разъезды; следует по возможности избегать ночных переходов; солдаты должны всегда в походе идти повзводно; при проходе через теснины, при входе и выходе их, должны быть поставлены офицеры, которые бы тотчас же снова строили войска».
Ночные атаки он запрещал самым решительным образом. Не допускал распускать войска и рассылать их для реквизиций по стране. Лишь в самых исключительных случаях, при быстрых маршах, Фридрих организовывал снабжение своих войск продовольствием через местных жителей. Переходы не должны были также быть слишком длинными и утомительными; иначе некоторые отставали, и такой пример мог оказаться заразительным. С такой армией стратегическое преследование становилось совершенно невозможным.
Дезертирство приняло катастрофические масштабы в XX веке. В частности, более 20 тысяч солдат Британской армии предстали перед судом за дезертирство. 3000 из них был вынесен смертный приговор. По подсчетам Г. Кривошеева, за всю войну в русой армии «выявлено» 2,8 миллиона дезертиров (из них 837 тыс. задержано).
Основными причинами дезертирства были тяжёлые условия службы, нежелание участвовать в боевых действиях, а также необходимость поддержания хозяйства, возраставшая в периоды полевых работ и определявшая его сезонный характер. Все это накладывалось на утомление от многолетней войны. Главком Красной Армии И. Вацетис среди причин неуспеха мобилизации на селе и дезертирства крестьян, кроме «веками привитого недоброжелательства к солдатчине», отметил общую неразвитость деревни, хлебную политику большевиков и бестактные действия местной власти.