Глава 97
Чтобы узнать результаты, иду прямиком к заведующей отделением функциональной диагностики. Самохина Алевтина Сергеевна – моя давняя приятельница, знакомы ещё с университетских времён. Отношения у нас хорошие, но когда прошу показать снимки Бориса, её лицо перестаёт быть жизнерадостным.
– Вот, посмотри сюда, – говорит она, показывая результат МРТ. – Что видишь?
Мне даже вслух произносить этого не хочется.
– Да, ты верно догадалась, Элли. У него в мозгу опухоль.
– Какая? – задаю вопрос, сразу же понимая степень его поспешности. – Да, прости.
– Ничего страшного пока не случилось. Она небольшая, всего около трёх сантиметров. Нужно будет сделать биопсию, чтобы понять, какова суть этого новообразования, – спокойно говорит Аля. – А ты почему так побледнела? Этот больной – твой знакомы?
– Да, – отвечаю я, и Самохина чуть улыбается.
– Неужели у тебя с ним рома?
– Аля! – отвечаю ей с укоризной, а сама опускаю глаза и, кажется, краснею.
– Да брось, всё в порядке, – смеётся коллега. – Наслышана о твоих похождениях.
– В смысле? – спрашиваю удивлённо. Вот уж не думала, что обо мне слухи по клинике в таком ключе распространяются. «Похождения». Как будто я гулящая какая.
– В смысле о том, что ты от нашего главврача родила, но у вас там… Ах, прости, Элли. Ты же меня знаешь: я натура любопытная, – говорит Аля, доверительно кладя мне руку на плечо.
– Знаю, ты ещё в универе такой была, все романы тебя интересовали. Сама-то как, скажи?
– А вот, – с гордостью говорит Аля и протягивает мне правую руку. Замечаю на безымянном пальце золотое колечко с бриллиантом. Небольшим, карата два-три всего, но не безделушка какая-нибудь.
– Ого, – произношу восхищённо. – И кто счастливчик?
– Ты его не знаешь, – уклоняется Аля от прямого ответа. – Военный лётчик.
– Настоящий полковник? – улыбаюсь, спрашивая чуть иронично.
– Подполковник, – отвечает коллега. – Между прочим, летает на штурмовике, выполняет разные секретные задания.
– Молодец, – хвалю коллегу. – Но давай вернёмся к моему пациенту.
– Да, прости, – Аля становится серьёзной. – Если что-нибудь ещё нужно будет от меня, то всегда пожалуйста, обращайся в любое время суток. Сама не смогу – мои люди всё сделают.
– Спасибо большое, – благодарю коллегу и прощаюсь.
Пока еду в лифте, думаю о том, как сообщить Борису неприятную новость. Он ведь ничего такого не думает о себе. Люди теряют сознание от сотен причин, но чтобы опухоль… Набираюсь решимости и вхожу в палату, натягивая на лицо дежурную улыбку. В конце концов, зачем заранее предполагать самое плохое?
– Привет, – радостно приветствует меня Борис, приподнимаясь на койке. – Как дела?
– Всё хорошо, работаем, – отвечаю ему, беру стул и становлюсь серьёзной. Объясняю о находке, сделанной во время томографии. Собеседник мой мрачнеет лицом. Даже не представляю, какие мысли сейчас у него в голове.
– Много мне осталось? – спрашивает Борис спустя пару минут томительного молчания.
– Да что ты, в самом деле, себя хоронишь? – отвечаю ему. – Нужно сначала сделать биопсию, определить стратегию лечения. На таких ранних стадиях процент полного выздоровления больше 95. Так что рано тебе завещание составлять.
Борис растягивает рот в улыбке, но глаза остаются серьёзными.
– Да, ты права, наверное.
– Конечно права. Я же всё-таки доктор, а не ты. Не волнуйся. Биопсию тебе сделает лучший нейрохирург нашей страны. При необходимости он же проведёт операцию.
Мужчина снова меня благодарит, я же возвращаюсь в кабинет и первым делом, отложив все дела, звоню единственному нейрохирургу, которому доверяю на сто процентов – это Осип Маркович Швыдкой. Первым делом благодарю его за стажировку в Австралии, ведь я туда попала благодаря его протекции. Потом прошу встретиться со мной, и желательно сегодня.
– Ты же знаешь, Элли, я пенсионер, времени у меня вагон и маленькая тележка. Говори, где и когда, – отвечает Швыдкой.
Мы встречаемся тем же вечером в ресторане. Осип Маркович для своих лет, – ему недавно исполнилось 72 года, – выглядит отменно. Подтянут, как всегда безупречно одет в строгий деловой костюм. Это удивительно, поскольку пенсионеры в моём представлении – люди, которые носят мешковатые вещи и выглядят не слишком презентабельно. Но Швыдкой, уйдя на заслуженный отдых, остался членом разных советов и комиссий. Хотя и говорит, что времени у него много, лукавит. Его день по-прежнему расписан по часам. Вот и теперь он приехал, насколько могу догадаться, с какого-то совещания.
Садимся, делаем заказ, и я вкратце рассказываю о результатах своей стажировки, о перипетиях с отделением детской кардиохирургии и моего назначения на новую должность. Швыдкой слушает, но по глазам вижу – он в курсе всего, что происходит в нашей клинике. Когда заканчиваю говорить, мы ещё несколько минут обсуждаем рождение моей дочки и пополнение в семье Осипа Марковича (его дочь недавно родила близнецов), а потом Швыдкой спрашивает:
– Элли, ты ведь не затем позвала старика на ужин, чтобы болтать с ним о разном. У тебя наверняка есть интерес?
Я стыдливо опускаю глаза.
– Простите, Осип Маркович, но так и есть.
– Ничего, Элли. Для тебя готов. Слушаю внимательно.
Рассказываю ему о ситуации с Борисом. Что завтра будет сделана биопсия, но наверняка понадобится операция, поскольку новообразование давит на речевой центр в мозгу пациента, а это молодой, полный жизненных сил мужчина.
– … который к тому же тебе нравится, да? – лукаво перебивает Осип Маркович.
Я замолкаю на пару секунд, потом киваю.
– А как же Гранин? – звучит следующий вопрос, ставя меня в тупик. – Мне говорили, он отец твоей дочки, Олюшки?
– Так и есть, – отвечаю со вздохом. – Но у нас… всё очень сложно.
– Что ж, и такое в жизни случается, – говорит Швыдкой. – Элли, но ведь ты же знаешь. Я не оперирую. Только преподаю.
– Осип Маркович, вы – нейрохирург от Бога, – говорю искренне, безо всякой лести. – Если не можете или не хотите оперировать сами, то хотя бы проконсультируйте того, кто это будет делать. А ещё лучше – подскажите специалиста, которому сами доверяете.
– Ну… я так сразу не могу ответить, – произносит задумчиво Швыдкой. – Давай так. Позвони мне завтра в 12 часов, и я дам тебе ответ. Договорились?
– Конечно!
***
Утром следующего дня, стоит мне оказаться в отделении, как стоящая в регистрации Катя сообщает:
– Эллина Родионовна, вас искал Никита Михайлович.
– Зачем?
– Сказал, вы должны в 10 часов присутствовать на врачебной комиссии.
– Спасибо, – отвечаю и чертыхаюсь про себя. Совсем забыла! Жалоба родителей Игнатия Зотова. Сегодня будут разбирать этот случай. Спешу в кабинет, где уже подготовила (и то хорошо) нужные документы. Это карточка больного со всеми анализами, снимками, результатами осмотров и прочим. Увесистый том, который собран мной согласно поговорке, которую очень любит повторять наша заведующая Марина Арнольдовна:
«Хорошо собранный анамнез – лучшая защита от прокурора».
Спешу на «начальственный» этаж, быстро вхожу в конференц-зал. Там уже все собрались, видимо, только меня и ждут. Здороваюсь, но куда садиться? Вдоль окна стулья все заняты: в середине какой-то господин в деловом костюме, справа от него Гранин в белом халате. Напротив лишь один стул.
– Прошу вас, Эллина Родионовна, – предлагает мне главврач то самое место.
«Напоминает заседание военного трибунала», – думаю и располагаюсь.
К моему большому удивлению, никакого особенного «приговора» через полтора часа не последовало. Ни увольнения по статье или «по собственному желанию», ни строгого выговора с занесением в личное дело. Ни даже обычного выговора, а лишь предупреждение. Это называется «отделаться лёгким испугом». Да, меня здорово гоняли по всем обстоятельствам случившегося. Пытались доказать, что в этом есть моя вина. Но факты упрямая вещь: проблемы, что были у несчастного мальчика с сердцем, оказались слишком значительными. Медицина, к сожалению, не только самая неточная наука. Она порой бывает абсолютно бессильна.
Но самое большое открытие я сделала, когда поняла вдруг, из-за чего комиссия не пожелала меня отправить на Голгофу. Это случилось благодаря… Гранину. Когда члены комиссии стали склоняться в сторону того, чтобы обвинить меня, он неожиданно выступил с пространной речью. Начал говорить, какой я профессионал, сколько тысяч жизней спасла и так далее. Правда, чтобы не показаться совсем уж необъективным, кое в чём меня обвинил, конечно. В сущем пустяке, с чем я даже спорить не стала.
Когда покидала конференц-зал, было двоякое ощущение. Радости от того, что всё так хорошо прошло, и непонятной тревоги: чего ради Гранин вдруг превратился в моего адвоката? Ведь это было опасно. Если бы в комитете по здравоохранению захотели найти «козла отпущения», им бы ничто не помешало. Но тот, кто попробовал бы встать на их пути, мог поплатиться. «Наверное, старые связи его отца сработали», – нашла я аргумент.
Ровно в 12 часов позвонила Швыдкому. К моей огромной радости, он согласился. Но не оперировать, а для начала выступить консультантом. «Давай дождёмся результата биопсии», – сказал мне, тем самым подарив ещё одну надежду на спасение Бориса. Я не могу сказать, по какой причине так хочу спасти этого мужчину. Видимо, всё-таки он мне больше, чем просто нравится. Или сама это придумала из-за ощущения одиночества?
Чтобы отвлечься от мыслей о своей не слишком удачной (если не считать появление Олюшки) личной жизни, иду в кардиологию, где в себя приходит Заславский. Он лежит на кровати и смотрит телевизор. Когда вхожу, улыбается мне:
– Эллина Родионовна, разрешите вас представить. Анна Шаповалова, ведущая новостей. Анна, прошу любить и жаловать, – Эллина Печерская, прекрасный врач.
Смотрю на коллегу, приподняв брови. Шутит или как? Но Заславский никогда не казался мне человеком с ироничным складом ума. Тогда версия иная: обезболивающее на него так действует. Что ж, минимальный побочный эффект.
– Валерьян Эдуардович, как вы себя чувствуете?
– Обезболивающее – отличная вещь, – отвечает он, медленно моргая.
– Я говорила с вашим лечащим врачом и узнала, что они убирают липокаин. Эхограмма показала, что миокард почти не пострадал.
– Хорошо, – говорит коллега и вдруг стягивает халат, обнажая левое предплечье. – Знаете, мне тут поставили трансдермальный нитроглицериновый пластырь. Отличная вещь, скажу я вам! Обычно мы ставим его сюда, – он тычет мне указательным пальцем между грудей, заставляя смутиться, но вид у Заславского абсолютно серьёзный. – Зачем вырывать эти крохотные волоски, если нет необходимости?
Натужно улыбаюсь. Пока ему прекращать приём обезболивающего.
– Формы, дубликаты, таблицы. Знаете, Элли, они постоянно приносят мне эти бумажки, – говорит Валерьян Эдуардович ни с того, ни с сего.
– Должно быть, в секретариате главного врача не слышали про ваш приступ, – делаю предположение.
– Я никогда их не читаю, – откровенничает Заславский. – Пусть подписывают сами и отправляют обратно. А хотите?..
– Что?
– Подписывайте сами, – шепчет коллега.
– Простите, это не в моей компетенции.
– Да бросьте! Вы заместитель Гранина. Можете. Знаете, Элли, иногда я кажусь себе директором фабрики без единого рабочего, генералом без единого солдата, одиноким пастухом высоко в горах. Без единой собаки.
– Как я вас понимаю, – говорю, только чтобы поддержать странный разговор, хотя необходимости в этом нет. Заславский несёт какую-то околёсицу. – Знаете…
– … Куда ни посмотришь – всюду овцы, овцы…
– Наверное, мне нужно сказать главврачу, чтобы кто-то взял у вас часть обязанностей, пока длится ваша реабилитация, – замечаю вслух.
Заславский протягивает ко мне руки, обхватывает и прижимается к плечу.
Стою ошарашенная. Не ожидала от него такой вольности.
– Да благословит вас Господь, Элли, – произносит Валерьян Эдуардович проникновенным голосом.
– Спасибо, – бормочу и покидаю палату.
Ну и денёк выдался!