Выписали Матрёну Даниловну через месяц, за всё время дети бывали у матери трижды, три раза по субботам отец уезжал в баню. Перед выпиской врач позвал Григория в свой кабинет.
Ниже вы можете прочитать окончание повести «Чистая вода». На канале «Стакан молока» мы публиковали её по главам. См. порядок публикаций:
Стыдно и страшно (начало повести) - см. здесь
Было у отца три сына см. здесь
Сосед по пансионату см. здесь
Между молотом и наковальней см. здесь
Порядочность настолько размытое понятие… см. здесь
Галинка-Калинка см. здесь
Жестокий выбор см. здесь
Глупость про ордена и грамоты см. здесь
Отречение см. здесь
Было у отца две дочери см. здесь
Гриша и Матрёна см. здесь
Окончание повести «Чистая вода» см. ниже.
Извёлся Григорий за это время, жену перевели в отдельную палату, и он мог все время быть около неё. Говорить она не могла, только грустно улыбалась, видя, как старается ей угодить. Он говорил с нею постоянно, когда она не спала, вспоминал самое доброе из большой жизни, но всегда избегал речей о детях. Ночами уходил в коридор и давал волю слезам. Странно, но в темноте ночи он научился находить её образ и видел всегда такою, какой хотел: и молоденькой девчонкой, и на колхозной работе в поле, когда она широкой лопатой разравнивала зерно в кузове грузовика именно от его комбайна. Видел на гулянках, которые устраивали всей семьёй, и Матрёна пела никому неизвестные казачьи песни. А потом привиделась она ему серьёзной, грустной, как будто они прощались, она обнимала его, как всегда обнимала и целовала, когда он уходил на работу, так было до самой пенсии. Григорий стряхнул виденье. Ничего толком не увидел Григорий, одно только ощущение, что она была рядом, он даже дыхание её слышал, даже запах волос её терпкий чувствовал. Заглянул в палату – вроде спит, глаза прикрыты и дышит. Успокоился, прилёг на кушетку, задремал.
Выписали Матрёну Даниловну через месяц, за всё время дети бывали у матери трижды, три раза по субботам отец уезжал в баню. Перед выпиской врач позвал Григория в свой кабинет:
– Григорий Андреевич, за это время я убедился, что жена очень дорога вам. Но как врач я должен вас поставить в известность: мы выписываем Матрёну Даниловну не потому, что излечили, а потому что излечить невозможно. Очень обширный инфаркт, к тому же возраст, гипертония, повышенный сахар. Мы снабдим вас всеми необходимыми препаратами, чтобы снимать боль, наш фельдшер будет у вас утром и вечером. К сожалению, другого я вам сказать не могу.
Канаков слушал молча, уронив голову на грудь. Когда врач закончил, он кивнул:
– Значит, мы едем домой помирать. А я думал, вы сумеете поднять её хоть на пару годиков. Выходит, никуда не двинулась наука после новой революции. Ей-то вы этого не сказали?
– Конечно, нет.
Домой привезли на «скорой», санитары на носилках внесли больную в дом, сёстры уже натопили и всё прибрали, положили Матрёну Даниловну на супружескую постель, так он велел. Дома ей стало лучше, несколько времени она могла говорить, пусть шёпотом. Поманила мужа глазами, указала на край постели:
– Гриша, видно, скоро я уберусь. Мой наказ: всю одежду раздай родственникам, у меня много чего накопилось. По мне не тоскуй, это плохо. Найдёшь приличную женщину, приводи, одному тяжело. Только какая с тобой уживётся, только я.
Он припал к ней и плакал. А она шептала:
– Гриша, я крещёная и не могу помереть без исповеди. Найди священника. Дня три я ещё подожду.
Когда Григорий вышел из комнаты, захватил голову руками:
– Как же я, чёрт старый, адрес тому попу дал, а его не взял. Где теперь его искать?
Утром пошёл на почту, наклонился к окошку:
– Милая, ты мне вызови монастырь под городом, там есть, должен быть монах Николай.
Целый час билась девчонка, никак не соединяют городские телефонистки, то связи нет, то линия занята. Ушёл ни с чем. У ворот встретился с Никитой. Сын кивнул и даже поклонился отцу:
– Лариса с Мариной заходили к маме, она про священника говорила. Может, я съезжу?
– Куда? У меня и адреса нет. Не надо ничего делать, сам решу.
Вечером около дома остановилась легковая машина, Григорий глянул в окно: Господи, поп, и весь в чёрном. Выскочил на крыльцо, спустился по крутым ступеням, отворил калитку – Николай!
Обнялись, вошли во двор.
– Ты меня сначала научи, как к тебе обращаться, чтоб по уставу. А потом и о другом.
– По уставу, сын мой, отец Тихон, так именован при постриге в монахи. Чин мой игумен, так и обращайтесь: отец Тихон, ну, можно игумен Тихон.
– Да как же, сынок, я тебя отцом буду называть? А ты меня сыном?
– Так заведено, Григорий Андреевич.
– Ладно. Кто же тебе сказал, что ищу тебя сегодня с самого утра?
– Господь указал путь, понял я в ночной молитве, что вам нужна моя помощь, адрес у меня был. Настоятель благословил, и вот я тут. Какое горе случилось, Григорий Андреевич?
– Жена моя при смерти, просит исповедоваться, я и кинулся на телефонную станцию, только бесполезно. Сразу пройдёшь, отец Тихон?
– Сначала на кухню, согреюсь, приготовлю все. Вы только проведёте меня к больной и уходите. Помните о тайне исповеди?
Матрёна Даниловна даже привстала, когда увидела монаха с большим крестом на груди. Григорий запер дверь.
Через час отец Тихон вышел, прикрыв дверь:
– Она исповедовалась и причастилась святых даров, ей полегчало, пусть поспит.
– Отец Тихон, сколько она проживёт?
– Все в руках Божьих, но жизни в ней осталось немного. Лучше, если бы дети и другие родные побывали у неё при жизни.
– Нет у меня детей, а сёстры и так при ней.
– Как нет детей, Григорий Андреевич? За вами в пансионат сын приезжал, я даже имя помню: Никита. Что случилось?
И Канаков, как на исповеди, всё подробнейшим образом рассказал монаху, он слушал молча, кивал, но, когда Григорий Андреевич сказал, что сыновей ко гробу матери не пустит, только за воротами они могут попрощаться, потому что отлучил он их всех троих от семьи, монах возразил:
– Григорий Андреевич, вы использовали родительскую власть до самого предела. Но гнать детей от гроба матери (он трижды перекрестился) нельзя, не по-христиански это, не по-человечески. На эту минуту страшную надо отозвать своё решение, вы сами на эту минуту можете уйти, но проститься дети имеют право. Если не возражаете, я поживу у вас два дня.
– Только я тебя, отец Тихон, в избушку определю. Там светло и чисто, а к Мотюшке сёстры придут на ночь, так что мы побеседуем.
…С Матрёной Даниловной всё село приходило прощаться, стояли люди у гроба, вздыхали. Сёстры Григория всё время были в доме, горячий обед готовили в летней кухне, которую пришлось основательно прибирать, потому что давненько не пользовались. Григорий распорядился, что горячий обед будет в своём доме. На ночь хозяин вместе с монахом уходил в избушку, приходили сыновья, почти до утра сидели у гроба матери. Плакали все. Каждый свою вину понимал и чувствовал.
Монах аккуратно спросил хозяина, не будет ли он против отпевания умершей. Григорий Андреевич кивнул, мол, делай, как знаешь. Но отец Тихон предупредил, что после отпевания гроб следует закрыть. Такой порядок.
– Тогда, прости меня, сынок, отпевай на кладбище перед погребением, а теперь не позволю гроб закрыть. Я ещё не насмотрелся на неё, ведь не увижу больше.
– На том свете всё встретимся, Григорий Андреевич.
– Возможно, не стану отрицать, только не верю, а коли так, то и закрыть не дам. Решай сам.
Отец Тихон согласился.
– Как дальше жить собираетесь, Григорий Андреевич? С сыновьями в разводе, одному жить не совсем ловко, да вы и не умеете. Молиться вам надо, в этом утешение. Я вам молитвенник оставлю, посмотрите.
Многолюдно было при выносе, да и на кладбище потянулось много народа. Григорий Андреевич встал на колени и поцеловал жену в губы. Как прощались остальные, он не видел. Пелена затмила глаза и сознание покинуло его, он молча глядел, как крышка закрыла лицо Мотюшки, не слышал, как стучали молотки, бросил три горсти земли на чистую крышку гроба, дождался, когда образовался высокий холмик, когда поставили крест, поклонился новому сооружению и быстрым шагом пошёл к дому.
За общим столом он пригубил рюмку и ушёл в избушку. Отец Тихон собирал свои вещи.
– На столе записка, там адрес и телефон, к которому меня могут пригласить. Я уже записал ваш телефон, так что будем общаться. Ещё раз обнимаю тебя, сын мой, сострадаю твоему горю и заверяю тебя, что раба божия Матрёна в означенное время будет в раю. Григорий Андреевич, не должен я такого говорить, но Господь простит, ибо ни корысти, ни злобы в том нет. Жена твоя редкой чистоты женщина, ни один мужчина не прикасался к ней, кроме тебя. И любила она тебя так, как только дозволено женщине любить мужа своего. Не провожайте меня, да благословит вас Бог!
Когда народ разошёлся, он вошёл в пустой дом, сел за убранный уже стол, уронил голову на свои тяжёлые руки и зарыдал. Сёстры не смели помешать ему. Выплакавшись, Григорий встал:
– Девчонки, до сорокового дня не шевелите ничего, ночуйте тут, а я в избушке буду. После решим, что и как.
И девять дней провели так же тихо и спокойно, ребята в городе заказали службу, сами увезли цветы на могилу, но в дом не пошли. И в сороковой день собрались люди, посидели за столом, поклонились хозяину и разошлись.
Григорий открыл сундуки и шкафы, велел сёстрам смотреть, что им подойдёт, да и так просто взять на память. Всё остальное велел собрать в узлы и унести в сельсовет, там найдут, кому раздать.
Когда все разошлись, он полез в дальний ящик комода, достал документы на строительство этого дома, которые хранились уж полвека, нашёл там и справку из совета, что дом этот принадлежит Канакову Григорию Андреевичу на правах личной собственности. Бумаги собрал, положил в хозяйственную сумку, с которой покойница всё ходила в магазин за продуктами, и вышел на улицу. Дом Артёма Сергеича на крайней к озеру улице нашёл сразу, хотя ни разу не бывал. Домик древний, покосился весь. Стукнул калиткой, думал, собака тявкнет – нет, тишина.
Из дома вышла девчонка в накинутом пальтишке, узнала отца бывшего хозяина, спросила не очень ласково:
– Вы к кому?
– А ты Галя или Валя?
– Галина я.
– Вот славно. А Артём Сергеич дома?
– В мастерской он. Позвать?
– Нет, дочка, ты лучше меня проводи.
Артём открыл двери, смутился, даже в лице изменился:
– Проходи, Григорий Андреевич, или лучше в дом?
– Да нет, тут ловчее наши речи вести. Артюха, ты слышал, что я жену свою дорогую схоронил?
– Знаю, Гриша, сам провожал до могилок. Редкая была женщина.
– Детей изогнал из сердца своего, один на белом свете и никому не нужен. Решил я, Артюха, уйти в обитель, в монастырь.
– Григорий, ты же партийный!
– Ну и что? Там всяких принимают. Но не затем пришёл к тебе. Коли я за сына своего век у тебя и девчонок твоих в долгу, принёс я бумаги на дом свой, ты сейчас позовёшь двух соседей, и мы напишем договор, что я продал, а ты у меня купил этот дом со всем барахлом в нем и со всеми постройками.
– Григорий Андреевич, если тебе деньги нужны, я их так верну, без бумаг.
– Артём, ты меня не понял. Я ухожу в монастырь, зачем мне там деньги? А договор нужен, чтобы ни одна зараза к тебе не предъявила, а таковые могут возникнуть. Так вот, пока я тут, ты в дом перейдёшь с семейством. Там всё есть, от посуды до постельного белья, ещё не тронутого. Поживёшь так дня три, я в избушке буду, а когда все поймут, что дело сделано, вот тогда я и уберусь. Только ты никому ни слова. Девки твои красавицы, они своё счастье ещё найдут, но одна меня встретила – гордая, могут заартачиться, так ты бери круто: переходим, а эту развалюху бульдозером.
В смущении от неожиданной миссии соседи подписали договор, никак в толк не могли взять, откуда у Артёма такие деньги и куда собрался переезжать Канаков. Когда всё было сделано, Григорий пошёл домой. За воротами его догнали Галина с Валентиной:
– Григорий Андреевич, вы извините меня, что так недружелюбно встретила вас, – выпалила Галина. – Мы на вас зла не держим.
– Спасибо, дочки, и вы мне любы и приятны, дал бы Бог таких дочерей – гордился бы ими. Завтра утром всей семьёй ко мне, жду.
Видно, от простоты душевной, от чистоты принятого решения Григорий смотрел, как радовались девчонки новым комнатам, как осторожно открывала кухонные шкафчики их мать, как растерянно чувствовал себя в новой роли сам Артём Сергеич.
– Валюша с Галюшей, продукты все в холодильнике, там и куры, и свинина, готовьте хороший ужин, давненько я с родными людьми не ужинал.
Ужинали в зале за большим столом, выпили по рюмке, долго говорили о хозяйке этого дома, обо всём другом, избегая речей о сыновьях и будущем самого хозяина.
– Артём, завтра пойдём в сельсовет, ну, в администрацию, домовую книгу на тебя перепишем, заодно и общественность поставим в известность. Заранее говорю: если кто-то мыкнется на дом – вызывай Романа Григорьевича, он человек грамотный и законы должен знать. А не знает – я ему популярно объясню.
Невиданная доселе купля-продажа поставила деревню на дыбы. Каких только разговоров не было, вплоть до того, что и дочери-то у Артюхи – Григорьевны, а пожар устроил сам Канаков, только вот зачем – никто объяснить не смог. Так в сомнениях и догадках тихонько затерялась эта новость в ворохе ежедневных деревенских сплетен. Только старший Канаков был уже далеко.
***
У монастыря под скромной кровлей стояли несколько человек. Согбенный и седой старик подошёл, поздравствовался. Оказывается, родник бьёт из земли, не высоко, а вода чистая и тёплая. Ему подали стаканчик, он отпил – приятная и добрая водичка, поблагодарил, отошёл в сторонку. А люди припивали и удивлялись:
– Какая чистая вода!
– Божья слеза.
– Нигде более не найдёте вы столь чистой воды.
Григорий Андреевич стоял в стороне и рукавом полушубка смахивал набегающую слезу.
Вы читали окончание повести. Начало здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Ольков Николай
Книга этого автора здесь
Другая повесть этого автора здесь