Свежее, только занесенное с мороза белье: холодное на ощупь, хрустящее, покрытое инеем и редкими пушистыми снежинками. Марина обожала запах, которым такое белье наполняло комнату после того, как его погладили. Подушки и одеяла, полотенца в ванной источали к тому же тонкий аромат кондиционера для белья: лавандового, ее любимого. Какое наслаждение после долгого рабочего дня принять горячий душ, а то и в ванну на часок залезть, выйти потом в проветренную комнату, укутавшись в отглаженное мягкое полотенце, лечь на кровать, уткнуться носом в одеяло и подушку…
Муж Антон марининых восторгов не разделял. Он был человеком простым и прагматичным, не особенно понимал разницу между бельем, высушенным в сушилке и на балконе, не ценил морозный аромат. Марина ценила его за ясность ума и умение мыслить логично в любой, даже самой стрессовой ситуации. Но порой небезосновательно считала мужа каким-то уж слишком незамысловатым и скучным человеком. Впрочем, не видела ничего плохого в его незамысловатости. Наоборот, огорчалась из-за своих сложных умозаключений и важных для комфорта мелочей, называла их тараканами, старалась скрыть их существование от окружающих, особенно от Антона.
Глядя, как он бесцеремонно поливает кетчупом и майонезом шикарный бефстроганов или наваристую солянку на кости, Марина отводила взгляд, чтобы не вздохнуть случайно или не закатить глаза. Антона эти и подобные жесты раздражали, обижали:
— Марин, не смотри так осуждающе. Что такое? Ем неправильно? Смотрю? Дышу? — говорил он ей без улыбки и намека на юмор.
Марина под этим взглядом тушевалась, чувствовала себя провинившейся собачонкой или ученицей младших классов. Поэтому со временем все ее «штучки», как называл маринино стремление к прекрасному и тонким материям муж, перекочевали вовнутрь. Наедине с собой Марина по-прежнему нюхала свежее белье, зарывалась лицом в полотенца, ела при свечах, носила белоснежный халат со страусиными перьями, подолгу читала на диване классику с идеально прямой спиной.
К сожалению, такого времени с каждым годом становилось все меньше: сначала его съедала уборка, потом собака, дети. Возвращаясь с работы, она все чаще понимала Антона и Ваньку с Риткой, своих детей: подумывала примкнуть к их секте поклонников грязи и мусора. Хотелось выть при виде разбросанных по полу карандашей, точилок, яблочных огрызков на кухонном столе, носков на стиральной машинке и батарее, от шерсти на диване. Бросив взгляд на часы, Марина быстро раздевалась, шла в душ, час посвящала уходу за собой, своим телом и умом: пила кофе с купленным заранее десертом, читала что-нибудь, наглаживая пса Умку. А потом вздыхала, меняла любимый халат с перьями на удобный домашний костюм, стирала губную помаду и начинала вести себя, как обычная и замечательная мама и жена: убирала, готовила.
Антон, конечно, помогал ей, как мог. Научился ставить стирку, гулять с детьми и покупать продукты без списка от Марины. Она ценила его вовлеченность, любила Ваню и Риту, любила Умку и все-таки скучала по прежним временам своей беззаботной юности и одиночества. Откинувшись на спинку кровати поздним вечером, поддерживала кое-как беседу с мужем, рассказывающим всякие рабочие анекдоты, а сама была далеко, погружалась в свои мысли и задавалась одним и тем же вопросом: что для нее важнее — муж, дети, семья или дом, в котором все будет подчинено ей и ее порядку?
Мать Марины после знакомства с Антоном задала этот вопрос. С тех пор он прочно поселился в марининой голове. А отец, напротив, одобрил избранника дочери:
— С ним ты хотя бы иногда сможешь жить жизнью обычного человека, — смеялся он. — Антон, может, и не совсем гениальный парень, но точно растрясет тебя и твое одиночество.
Антон действительно растряс ее одиночество. Так, что Марину порой тошнило, точно от сотрясения, при виде его заляпанной футболки, чужих сапог на ногах Риты, которую Антон забрал из детского садика, и поедающего чипсы сына. Ответа на вопрос матери она так и не нашла за десять лет совместной жизни с Антоном. Они жили в разных мирах. Марина — в мире начищенного столового серебра, полированной мебели, гобеленов, осанки, этикета, музеев и книг, порядка и строгости. Антон — в мире лыж и сноуборда, шумных компаний, лояльных родителей, врачебных посиделок, творческого беспорядка.
Муж дарил ей цветы и книги, водил на свидания, занимался с детьми и помогал воспитывать их, гулял с собакой, когда Марина уставала или болела. Он явно любил ее. Подруги в один голос пели Марине, как ей повезло найти такого человека, который и через десять лет брака носит на руках и приносит завтраки в постель. Марина криво улыбалась от умиления, вспоминая пролитый на сатиновое одеяло кофе и крошки от круассана на матрасе. Да, ей повезло.
И все же, что для нее важнее? Счастлива ли она?
***
Как-то утром Марину разбудил крик дочери. Крик доносился из детской, был полон страха и отчаяния. Она не сразу сообразила, что происходит, вскочила и вихрем ворвалась в детскую, больно ударившись о дверную ручку локтем. Увидела мужа, держащего пакет с замороженной капустой на груди Вани, сына, распростертого на полу, и Риту с красным от слез лицом, сидящую на краю кровати.
— Что случилось? — тихо выдавила из себя Марина, подходя к сыну и опускаясь рядом с мужем на колени. Вопрос растворился в воздухе. Его, кажется, и не слышал никто.
— Я позвонил, — сказал Антон, утирая пот со лба, — в скорую. Скоро приедут. Открой дверь. Ему сложно дышать. Рита с кровати столкнула.
Марина только сейчас вспомнила о Рите. Ее больно кольнуло материнская привязанность, на мгновение она ощутила всю боль и беспомощность маленькой пятилетней девочки, которая смотрит на своего брата, похожего на выброшенную на берег рыбу, на шокированных родителей. Марина подсела к Рите на кровать, взяла дочь на колени, крепко обняла и поцеловала в затылок:
— Рита. Я не злюсь, папа не злится. Не бойся, с Ваней все будет хорошо. Скоро приедет врач и вылечит его. Что случилось? Ты мне расскажешь?
— Мы играли, я не хотела, — зарыдала Рита, уткнувшись в плечо матери. — Он хотел залезть на мою кровать, поднимался по лестнице. Он был пиратом, а я нет. Я хотела скинуть его. Стукнула подушкой. Он упал.
«Он упал». Марина посмотрела на матрас над своей головой, мысленно измерила высоту. Ее сын упал с высоты полутора метров. Врачом в их семье был Антон, но и она со своим образованием культуролога понимала: когда семилетний мальчик падает на спину с высоты полутора метров — это плохо. Тем более, если он еле дышит.
— Ушиб легкого, — коротко рявкнул Антон, меняя пакет с капустой на пакет с замороженной клюквой. Он посмотрел на Риту. Во взгляде его сквозила невыразимая злоба:
— Головой нужно думать иногда, перед тем, как сделать что-то, Рит!
Рита замолкла и глубже забилась в маринины объятия, больно вцепилась руками в ее плечо. Так они и сидели молча какое-то время: Антон злился и менял пакеты на груди Вани, Ваня страшно тяжело и громко дышал, Марина обнимала Риту и смотрела на мужа, сына. «Как глупо, — думала она. — Уронить брата, злиться на испуганную дочь, быть таким неосторожным в семь лет, мечтать о тихом утре, когда сын задыхается прямо перед тобой, на полу. Как глупо». На Маринином лице появилась злобная усмешка.
Раздался звонок в дверь. Марина с Ритой на руках открыла бригаде дверь, посмотрела из коридора на действия врачей, мужа, на Ваню, а потом унесла дочь в свою спальню, уложила там под одеяло, включила мультики, открыла форточку. И пошла на кухню: заварить чай и выжать апельсиновый сок для Риты. Пока ждала чайник, смотрела в окно на занимающийся над домами рассвет, задумчиво жевала бублик. Направляясь с подносом обратно в спальню, столкнулась с уходящей бригадой и их недоуменными лицами:
— Чай пьете? — спросил Марину один из врачей.
— Да, ромашковый с мятой. Вам налить?
— Нет, спасибо, — стушевался медик и вышел за остальными в подъезд. Старший из бригады давал какие-то наставления Антону. Тот коротко и часто кивал, рассматривая рецепт на маленькой бумажке.
Марина отдала дочери стакан с соком, отвела ее в ванную, умыла. Залпом выпила свой остывший чай и, держа Риту за руку, вошла в детскую. Ваня сидел на кровати, под его головой было три подушки, на груди лежал медицинский пакет со льдом, а из руки торчала игла капельницы. Он сиплым, не своим голосом что-то тихо рассказывал отцу. Антон глухо смеялся.
— Все в порядке? — спросила Марина, подходя к кровати и присаживаясь на краешек позади Антона. — Как ты, Вань? Говорить можешь?
— Мам, — просипел Ваня. — У меня вся жизнь перед глазами пронеслась.
Марина прыснула:
— Прям вся, все семь лет?
Антон подозвал Риту, обнял ее и провел долгую и нудную воспитательную беседу о том, что нельзя скидывать кого-либо с высоты на пол. И самой, желательно, тоже не падать. Рита кивала и улыбалась, довольная тем, что ее простили.
Это сумасшедшее субботнее утро все запомнили надолго.
***
Через несколько недель после происшествия, Марина и Антон, как обычно, разговаривали о чем-то в своей кровати. Вдруг Марину осенило:
— Ты на меня не злишься? — обратилась она к мужу.
Тот перестал жевать яблоко, припоминая что-то, и промычал с полным ртом:
— Ты о чем?
— Когда Ванька с кровати свалился. Вернее, когда его уронила с кровати Ритка. Я не очень переживала о нем, плохо как-то себя повела, тупо. Растерялась. Не помогала тебе спасать сына, сидела вместо этого, как истукан, злилась, что вы мне утро выходного дня испортили. Чай пила.
Антон громко сглотнул:
— Нет, не злюсь. Ты взяла на себя Риту, успокоила ее и себя, скорую встретила. Ты молодец, Марин.
— Да я не об этом, — Марина закусила губу. — Просто ты… видно было, как для тебя все это важно: Ваня и его травма. Как ты переживаешь, чуть не плачешь, не отходишь от него. Я плохая мать, кажется, да?
Антон протянул руку за ее спиной и приобнял за плечи, притянул к себе. Марина сползла пониже с подушек, ухом прислонилась к груди мужа, слушала его размеренное сердцебиение. И звуки активно переваривающего яблоко желудка. «Как романтично, — подумала она и вновь злобная усмешка появилась на ее лице. — А ведь все могло быть иначе, лучше… как минимум, я могла бы жить одна, ни в ком и ни в чем не разочаровываясь».
— Маринка, — начал Антон. — Помнишь, твоя мама как-то сказала, что я буду плохим мужем, потому что у меня татуировка на руке и смеюсь я громко. Помнишь?
— Не "громко", — поправила Марина. — Как конь. Она сказала, ты ржешь, как конь. Пожарный.
— До сих пор обидно. И что, ты считаешь, она права была? Я плохой муж?
Марина задумалась: стоит ли сейчас и вообще когда-либо признаваться мужу, что она порой размышляет, не совершила ли ошибку, выйдя за него? Что скучает по тишине, фарфоровой чашке, которую он разбил, чистым полам, порядку?
— Я знаю, тебя бесит многое во мне, — прервал ее размышления Антон. — Я в твоих глазах, наверное, чурбан неотесанный, а дети ведут себя, как бесы. Мы все не вписываемся в твои представления об идеальной семье. Те ребята из рекламы, знаешь. Белоснежные скатерти и улыбки. Но ты не пытаешься нас переделать. Принимаешь нас, любишь. Я прав?
Марина кивнула. Ее щеки пылали и заливались румянцем. Да, ее все бесят. Неужели это так заметно?
— И ты знаешь, что иногда бесишь меня и детей. Своим шиканьем в кино, музеями по воскресеньям, осуждающим взглядом, когда мы ржем как кони или пельмени с кетчупом едим. Так ведь?
— Да.
— Но ты ведь за что-то меня полюбила. И детей любишь.
— Просто люблю, — пожала плечами Марина.
— Вот и мы тебя просто любим. Ты все время пытаешься сделать все идеально и от нас того же ждешь. Бесишься, когда не получается идеально. А нам и не нужно этого. Нам ты нужна, такая, какая есть. Со своими тараканами и любовью к серенадам соседа.
— Серенады поют, а он играет. Преимущественно вальсы.
Антон хохотнул:
— Люблю тебя.
— Мама мне иначе говорила, — вспомнила Марина. — Она говорила, что нужно все делать либо идеально, либо никак.
— А тебе самой как нравится? Идеально, никак или как-то вот так? — Антон махнул свободной рукой, охватывая всю комнату.
Как ей нравится? Ей нравится Антон, нравится смеяться с ним, обниматься, молчать, разговаривать и есть его бутерброды в кровати. Нравится работа: тихие уголки музея, молчаливые загадочные портреты и статуи, посетители с умными и счастливыми лицами, слушающие ее рассказ. Нравится тискать детей, слушать их важные детские истории, успокаивать, укладывать спать, наблюдать за их взрослением. Нравится ее квартира. Нет, их с Антоном квартира: самодельный ремонт, обои с утками в ванной, деревянные полки на кухне, бумажные гирлянды и тяжелые вазы на полу. Нравится проводить время с отцом, звонить ему, узнавать последние новости.
Нравится и мать, когда у нее нет этого ядовито-едкого и вечно всем недовольного выражения лица. Когда она не осуждает и не критикует Марину молча или громко, при отце, Антоне или за закрытой дверью кухни. Мать, конечно, человек удивительный: пианистка, журналистка, еще и актрисой успела поработать. Удивительный, но все-таки сложный. За всю жизнь завела лишь одну подругу, Веру, способную ее характер выносить с легкостью и наслаждением. Вера и отец — вот и все окружение матери.
Марина осознала вдруг острое нежелание повторять судьбу матери, превращаться в холодную критикующую женщину-скептика с прекрасным мужем, но без друзей, в идеальной квартире, с идеальной дочерью. Смысл слов отца заиграл для Марины по-новому. «С ним ты сможешь жить, — сказал он. — Он растрясет твое одиночество». Как когда-то отец и Верочка растрясли одиночество матери, погрязшей в своем порядке, цинизме и самоедстве.
— Чего молчишь так долго? — нарушил тишину Антон. — Забыла, как произносится «ты и твои бутерброды»?
Марина улыбнулась:
— Ты, твои бутерброды, дети, Умка, который сегодня порвал мне шарф зубами, отец, мать, родительский дом, наш дом, работа, запах кондиционера и час тишины по вечерам, после работы…
— О, так ты счастливый человек, пусть и неидеальный. С неидеальной счастливой семьей.
— Да, — пробормотала Марина, проваливаясь в сон. — Да.
---
Автор: Виктория Морхес
