Как же она плакала. Сколько хватала его за руки, за рукава монашеской робы. Сколько просила остаться, но он все равно ушел. Ушел к какой-то девице помоложе, посвежее, покрасивее. К той, у которой руки не покрылись морщинами от стирки. У которой под глазами нет мешков от бессонных ночей в пугающем ожидании, вернётся ли он после ночного патруля. Он все равно ушел, сколько она не умоляла вернуться. Ушел не оглядываясь, растворился в туманных закоулках Норфельда, будто и не было его никогда. В доме будто стало пусто. Словно потух очаг, согревающий старые, поеденные временем стены. Казалось, что промозглые, холодные дожди начали идти в комнатах, будто бы он забрал с собой не только вещи, но и нечто, что действительно делало это местом “домом”. Печаль сменялась истерикой, слезы - криками. Адель перестала узнавать себя в зеркалах. Она и раньше не считала себя красоткой, но теперь будто само стекло начало дразнить её, показывать уродство нарочито подчеркнуто. Начали выпадать волосы, и без ухода они падали на лицо сальными прядями. Мешки под глазами почернели от пролитых слез, а губы потрескались от криков боли и отчаяния. Под грузом тоски и печали Адель стала горбиться, все больше напоминая страшную ведьму из старых, детских сказок, которые рассказывала ей в далеком детстве бабка. Крики сменялись хрипом, а печаль - искренней, холодной злобой. То и дело Адель застывала перед зеркалом, смотря на пугающее отражение, и где-то в сердце пробуждалась ярость. На себя, на него, и, больше всего, на Неё. Самые страшные кары желала ей Адель, самые жуткие козни планировала. То и дело она представляла в своих мечтах, как изуверски уничтожит разлучницу. Как та будет молить о пощаде, раскаиваться, но рука Адель не дрогнет. Она ее изуродует, уничтожит, смешает с прахом и грязью… Дом полнился гневом, тоской и мухами. Их жужжание все больше выводило из себя. Дом будто бы превратился в зловонный и холодный труп и мухи прилетели на свой омерзительный пир. Жужжание не давало уснуть, мешало собраться с мыслями, лишь больше подпитывая гнев Адель - настолько, что казалось, будто бы ярость уже заменила женщине кровь. В зеркало она уже смотрела с яростью, исподлобья, и лица было практически не видно - пряди прилипали к вспотевшему лицу. Кроме сказок Адель вспомнила еще одну вещь, которую некогда рассказывала ей бабка. А может и не вспомнила, а мухи нашептали на ухо. Сначала Адель отмахивалась от этой мысли: не пристало верной последовательнице Престола, бывшей жене катара, заниматься подобным… Но день за днем, ночь за ночью, крамольная мысль подбиралась все ближе. Как лис, она пошла в обход, задавая неудобные вопросы, ответы на которые лишь подтачивали уверенность Адель. “А где был Престол, когда муж бросил ее на произвол судьбы? ”, “Кто теперь спасет её, если кадавры вломятся в дверь? ”, “Почему гнев небес не обрушился на разлучницу? ”, “Может, небеса сами хотят, чтоб она стала проводником их праведной кары? ”. В последнем Адель убедилась воочию, когда решимость и гнев переполнили её. Пугаясь каждого шороха, каждого скрипа она в ночи пошла в предместья. В небе, под сенью туч летали отвратительные, богомерзкие твари. В тенях скрывались вампиры, а там, вдалеке, в темной чаще раздавался пронзительный волчий вой, но ничто не коснулось Адель. Никакое зло не помешало женщине пробраться в ближайшую деревню, будто ангел Престола хранил ее. Неведомая и светлая сила оберегала Адель, когда она тенью сновала между домами селян, выискивая единственный ингредиент, необходимый для свершения мести. И, видимо, самой судьбой ей было поручено наказать обидчицу. За одним из домов она нашла конюшню, в которую зашла к спящим лошадям. Одной из них было суждено уже не проснуться. Удар колуна в голову прервал несчастную лошадиную жизнь и отвратительным хрустом черепа. Адель во тьме аккуратно стамеской стала снимать с лошади подкову, прибитую на три гвоздя. Они то ей и были нужны. Прижимая гвозди и подкову к груди, Адель вернулась в город. Жужжание мух не прекращалось на протяжении всего пути, но она уже не замечала их - перед глазами и так мельтешили волосы, а разум Адель был погружен в мечты о расправе. Шаг за шагом, подбираясь к дому разлучницы Адель воображала себе, какие муки ждут ненавистную девку. Улица за улицей её жажда все росла как и вера в силу порчи. Бабка говорила, что если вбить гвозди из подковы мертвой лошади во входную дверь, то хозяина ждут несчастья и горе. А через столько дней, сколько было вбито гвоздей, наступит ужасная, мучительная смерть. “Ужасная, мучительная смерть”. Эти слова заставляли Адель улыбаться, несмотря на боль потрескавшихся губ. С такой же широкой улыбкой она нашла камень. Злорадно хихикая, она под покровом ночи вбила первый гвоздь тремя ударами. Три удара, от которых Адель впервые за месяц мук и страданий почувствовала радостный трепет. Она знала, что никто ей не откроет - в Норфельде не принято открывать двери стучащим. А уж тем более - ночью. Словно ликуя о свершенном в черных небесах раздался визг кадавров, но Адель не обращала на них внимания. Она тихо бубнила себе под нос слова, которые никогда не должны быть сказаны тем, кто хоть раз молился о прощении Престолу, ведь после них прощения уже не будет. Но Адель верила, что сам Свет направляет её руку. Когда гвоздь был вбит, воодушевленная она отправилась домой. Туманные переулки не путали её, во тьме на нее никто не напал. Даже инквизиторский патруль не попался ей на пути. Поспать женщине не удалось. Слишком ярко она представляла себе, какие беды наслала на разлучницу. Слишком громко над ухом жужжала мушиная орда. Ни одеяло, ни теплый суп не грели Адель в остывшем, подобно склепу, доме. На утро она пошла проверить, действует ли порча. Той же дорогой она дошла до дома разлучницы, где из-за угла дома напротив терпеливо ждала хоть намека, что усилия были не тщетны. И увидела. Дверь отворилась и из дома вышел возлюбленный. Все в той же монашеской робе, которую она стирала тысячу раз. Провожала его на службу Она - болезненно желтая, сутулящаяся. Неблаговерный явно не хотел оставлять её, но она настаивала, что ему нужно идти. После поцелуя в щеку, она зажала рот руками и убежала в дом. Какое же ликование охватило Адель! Победно сжимая кулаки, она едва сдерживалась, чтоб не пуститься в пляс. Получай, стерва! Это только начало! Вновь, в ночи, Адель прокралась к дому ненавистной ей девицы. Вновь, тремя ударами она загоняет гвоздь в деревянную дверь. От широкой, злорадной улыбки ей сводит щёки, от предчувствия триумфа сердце бьется так сильно, что кровь, пропитанная ненавистью, пульсирует в висках. Осталась ещё одна ночь, но что же ждет разлучницу на этот день? Утром Адель вновь вернулась на свой пост, чтоб в полной мере распробовать месть на вкус. Там, в доме, слышен плач, но женщине этого мало. Она подкралась к окну и заглянула в него - там подружки разлучницы утешают её. Подают ей чай, обнимают, успокаивают. Это лишь больше раскаляет уверенность Адель. Когда страдала она, никто не пришел подать ей платок. Никто не сказал ей доброго слова. Она осталась совсем одна наедине с горем, а эта… На языке женщина почувствовала металлический привкус крови - так сильно сжала зубы в оскале. Этой ночью все будет кончено. Последний гвоздь. Три удара, и Адель представляет, как вгоняет этот гвоздь в крышку Её гроба. Но тут дверь внезапно отворилась. -Милый? - с надеждой в голосе спрашивает девушка. Её глаза покраснели, а лицо опухло от слез. Надежда тут же сменяется шоком. Вместо её возлюбленного на пороге будто застыло само проклятие во плоти - во тьме сгорбленная женщина, чьего лица не видно за прилипшими, сальными патлами. Веки будто почерневшие, как у утопленника. Сгорбленная, она улыбалась какой-то неестественно широкой улыбкой, скалила пожелтевшие зубы. -Ты… - только и успела вымолвить девица, и её голос будто последняя капля в чаше гнева Адель. Она замахнулась камнем, но удар не настиг разлучницу - та попятилась и споткнулась о ковер, упав на спину. С ревом безумца Адель бросилась на девушку, пытаясь забить её камнем до смерти, но той удалось прикрыться руками, а затем и вовсе схватить женщину за руки. Они начали бороться, катаясь по полу, но ни один удар так и не настиг девушку. Они рычали, хватали друг друга за волосы, но затем, обе из них остановились. На улице, рядом с распахнутой дверью послышался металлический лязг. Обе женщины замерли, не сводя глаз с чернеющего ночью проема. “Возлюбленный” вернулся. Его было тяжело узнать. Он стоял на четвереньках, вытянув вперед руки, неестественно удлиненные латунными трубками. Из его кистей торчали ржавые лезвия, будто бы снятые со старых кос. В местах, куда лезвия были вставлены, сочился гной. Мужчина был абсолютно гол. Вдоль его позвоночника торчали странные катушки, между которыми то и дело пробегали искры. Его рот был зашит скобами, и такими же скобами были закреплены его веки, не давая потускневшим, мертвым глазам моргать. Как Адель и планировала - с третьим гвоздем в дом пришла смерть. Издав утробный, булькающий рык кадавр одним прыжком нагнал визжащих от ужаса женщин. Одного удара хватило, чтоб пробить лезвиями живот Адель насквозь. Как животное кадавр принюхивается к умирающей женщине, смотрит не моргая на её лицо, на котором читается скорбь и обида - почему же эта тварь убила её, а не разлучницу, что воспользовавшись моментом бросилась из квартиры наутек, крича и призывая помощь. Бывшие муж и жена еще миг смотрят друг на друга, будто разглядывая, во что же они превратились… Рывком кадавр выдернул из живота лежащей Адель свои лезвия. Запах её собственных кишок ударил женщине в нос, а боль хлынула волной в голову вместе с обидой. Неужели все было зря? Однако кадавр, на четвереньках, как собака, убежал из дома на поиски сбежавшей добычи. Перед тем, как чернота подступила к глазам, Адель удалось услышать пронзительный, неестественно быстро захлебнувшийся визг девушки с улицы, и с улыбкой она перестала цепляться за жизнь, позволяя небытию окутать ее холодными объятьями.
