Эта самодовольная четырёхъярусная каракатица висела в большой комнате и доминировала над всеми остальными вещами. И над раскладным диваном-книжкой с обивкой цвета детской неожиданности, потому что других в продаже не было. И над двумя раскладными креслами уже более спокойной расцветки, и над книжным шкафом – дитем оттепели, стилягой и битником на тонких ножках, и даже над монументальной стенкой из трех составляющих, которая, кстати, могла бы затмить люстру коллекцией хрусталя, умноженного задней зеркальной стенкой. Но не затмевала.
Потому что к шкафу с хрусталем надо было еще подойти и вглядеться в его загадочную, мерцающую глубину, а люстра бросалась в глаза и на голову сразу. В глаза – потому что свисала так низко, что мы – мелкие школьницы, быстро убедились, что, прежде чем поднять руки, надо отойти в сторону. На голову – потому что люди с ростом выше 173 постоянно задевали ее макушкой.
Такого вторжения в свое личное пространство люстра не прощала и мстила, роняя пластиковые висюльки на головы и на пол. Поскольку висюльки обладали коллективным разумом и подчинялись люстре, они намеренно залетали под диван и кресла, срикошетив от пола. И потом надо было их искать, поднимать, протирать от пыли и вешать обратно.
Ее младшая трехъярусная сестра висела в родительской спальне и вела себя скромнее, осознавая свою ущербность по сравнению с диаметром и раскидистостью четырех ярусов. Да и не тусовался народ в той спальне, поэтому оценить ее было особо некому. Трехъярусная смирилась и доминировать не пыталась, тем более, с полированном трехстворчатым шифоньером, который сразу объявил себя главным по хате и взирал на всех с презрением и жалостью, а если возникали, давил на психику зеркальным блеском дверей и жутким визгливым скрипом при их открывании, чем деморализовал противников окончательно.
Самое же страшное происходило раз или два в год, когда люстру мыли. Алгоритм был такой:
- Одна встает на табуретку и задирает голову и правую руку, уже предчувствуя нытье в шее и плече.
- Вторая стоит внизу с эмалированным тазиком.
- Первая осторожно, начиная с нижнего яруса, вынимает висюльки из гнезд и кидает в тазик. Они сопротивляются, не желают покидать насиженное место, цепляются за пазы в каркасе заусенцами (висюльки, надо отметить, были сделаны топорно, какая-то пошлая штамповка, при этом «шейки», которыми надо вставлять в пазы, были разной ширины, что затрудняло как вынимание, так и вставление обратно).
- Тазик относится в ванную, наполняется теплой водой со стиральным порошком, после чего ставится на стиральную машину, и висюльки в четыре руки отмываются губкой или тряпкой.
- Мать в это время протирает каркас люстры от пыли.
Если вы думаете, что шестиклассница и восьмиклассница из приличной семьи учителей не могут матюкаться и не знают обсценной лексики, вы глубоко заблуждаетесь. Если ваши знакомые девушки указанного возраста ни разу не ругались, это значит, у них не было люстры «Каскад». Или их не заставляли ее мыть.
Временно раздетая люстра выглядит убого, четыре круга, подвешенные на цепочках, не могут заслонить лампочки, те являют миру обнаженные бока и жалуются, что им холодно и вообще, все на них смотрят, а они стесняются, ибо не привыкли к вниманию. Хотя ни книжный шкаф, ни стенка, ни продавленный диван не отпускают никаких замечаний по этому поводу, люстра злобно шипит сквозь зубы: «Ничо, я на тебя посмотрю, когда из тебя весь хрусталь вынут, кому ты такая будешь нужна. А ты, ботан, вообще молчи, куда весь твой ум и начитанность деваются, когда из тебя все книги вынимают? Такой же исконный-посконный пролетарий становишься, как и мы, ничем не лучше. А с такой обивкой, как у тебя, я бы вообще постеснялась в обществе показываться. Ничо, скоро мне моих детей вернут, уже чистых и блестящих, я еще краше стану, и всех затмю, даже ваш телевизор хваленый».
Вымытые висюльки следует по одной ополоснуть в проточной воде, а потом по настроению – либо вытереть насухо, либо разложить на постеленном на кухонный стол старом махровом полотенце, чтобы сохли.
А потом начинается обратный процесс. Висюльки никак не хотят входить в пазы, цепляются заусенцами, норовят повиснуть криво или выпасть. Обычно вешала я, как у меня в силу возраста пальцы были самые тонкие и кисти самые маленькие. И размышляла – как же эти висюльки штампуют, что ширина разная? Вроде бы форма для штамповки одна должна быть. Или нет? Или там, на производстве, есть несколько моделей люстр с разными размерами пазов, и соответственно под них разные формы по этим размерам, а потом их, висюльки, просто путают в силу извечной нашей совдеповской халатности и пофигизма. В общем, богатую пищу для размышлений давала люстра «Каскад».
Да, потом надо было таким же манером вымыть ее младшую трехъярусную сестру. Но там мороки было меньше, и размер висюлек почему-то соответствовал размеру пазов. Наверное, на заводе недоглядели.
Заново одетая люстра сверкает вновь обрётшими чистоту и прозрачность висюльками и со снисходительной ухмылкой и жалостью взирает на остальную мебель. Особенно – на одно из кресел, подлокотник которого разодран многими поколениями котов. Сейчас из него густой бахромой торчат нитки, еще через несколько лет в ткани будут зиять дыры, а потом сквозь одну большую дыру станет видно деревянное основание.
Это кресло отправится на свалку, а его менее пострадавший брат-близнец до сих пор стоит на лоджии.
А еще из висюлек получались хорошие волшебные палочки. Или мечи. Главное – не сломать, не потерять, и не забыть потом обратно повесить. А то будет люстра беззубая, некрасиво. Прямо как дядя Петя, у которого передний зуб жена по пь*нке выбила. Или он сам упал и его выбил? Или кореши ему выбили? В общем, факт тот, что улыбался дядя Петя щербато, и мы для своей четырехъярусной, и даже для трехъярусной такой участи не желали. Несмотря на то, что ненавидели их всеми фибрами души.
Особенно хороша и красива была люстра на Новый год, когда в висюльках бликовали мишура и «дождик», которыми мы усердно и густо обвешивали всю комнату. К тому же в этот период люстра праздновала временную победу над своим давним соперником – шкафом с хрусталем. Кувшины, рюмки, вазы и бокалы оттуда доставали, и внутренность выглядела весьма убого, и зеркалу отражать было нечего, кроме жалких остатков типа двух огромных красных бокалов, подаренных тетей Музой. Хотя и бокалы мы периодически оприходовали, как раз на меня и сестру хватало. Под сок или лимонад «Байкал» или «Тархун», или под компот.
Со временем пластиковые кольца желтели, висюльки тоже. И палас, который раньше серебрился синтетическим блеском под светом люстры, потускнел, запаршивел, оплешивел и потерял аристократический лоск.
Конец печален. Обе люстры «Каскад» отправились на помойку. Как и паласы. Как и диван, место которого занял современный, с обивкой с эффектом «антикоготь» коллега. Как и много чего еще. Четырехъярусную заменила другая каракатица – в виде коричневого диска, на котором торчали шесть «свечей» - патронов для ламп. Но она прожила еще меньше. Во время последнего ремонта проводку полностью поменяли и установили лампы дневного света – удобные, экономичные, эргономичные.
А вот со стенкой и с книжным шкафом ничего не случилось, стоят до сих пор. Возможно, по ночам или когда все уходят из дома и их никто не слышит, они вспоминают добрым словом свою каскадную коллегу и сокрушаются, что с нынешними лампами и поговорить не о чем, один кринж и лол от них слышно.
И старое кресло на лоджии тоже, должно быть, все помнит. И острые когти котов, которые почему-то предпочитали его близнеца, хотя и ему доставалось, и коричневые в узорах паласы, и ковер на стене, которого понизили в должности до напольного, а потом тоже от него избавились. И старый ламповый телевизор «Горизонт», постоянно барахлящий. И четыре табуретки, неоднократно перекрашенные, одна из которых в конце концов рухнула подо мной, подарив мне синяк на заду и несколько минут веселья моей семье.
И только раскладной стол «бабочка» и письменный стол из детской вписались в современные реалии – за одним занимается мой племянник, другой до сих пор раскладывают на Новый год и накрывают шикарной скатертью. Хотя, наверное, брюзжат, что теперь на них не учебники и книги, а ноутбуки, разве на них толком научишься и поработаешь, баловство одно, вот раньше – это даааа.
Как поставят на тебя печатную машинку, как начнут изо всех сил долбить по тугим клавишам, аж сотрясаешься весь, и хрусталь в стенке звенит, и висюльки на люстре дрожат. Сразу видно – работает человек, трудится, старается. А сейчас непонятно, то ли учится, то ли сообщение д*рацкое и бессмысленное набирает кому-нибудь, то ли играет.
И всю эту жизнь холодным и равнодушным светом освещают длинные люминесцентные лампы под безликими белесыми плафонами, или как они там называются.
А какая люстра была у нас в детской – я в упор не помню. И никто не помнит.
Еще рассказы старой брюзжащей клюшки:
Обратно в СССР, то есть бэк ту Ю Эс Эс А-а-а-а
Ностальгии и старческого брюзжания пост