Арина Петропавловская: Самым главным человеком в моей жизни была мама моего отца. Главной бабушка была не по рангу, а по той любви, которой одарила меня. По качествам её личности, качествам, до которых я всю жизнь тянусь и не дотягиваю, по тому не иссякающему любопытству к жизни, которое ушло вместе с ней. Было в ней ещё так много других достоинств, что перечислять не имеет смысла, а лучше попытаться просто рассказать. Я попробую.
***
У меня были прекрасные родители. Папа до сих пор со мной. Но они были такими молодыми во времена моего детства, такими занятыми, с таким количеством собственных интересов, что на меня у них не всегда хватало времени. Было много установок, что можно, что - нельзя, что хорошо, что плохо, но, в основном, я росла как репей в огороде, одновременно колючий и грустный. Противоречия раздирали душу, копились, превращаясь в проблемы. Что с этими проблемами делать, я не знала, поэтому всё время чувствовала себя плохой.
И вот в «этот сумбур вместо музыки», в этот «винегрет со многими неизвестными», тёплым, душистым бризом влетала бабушка. И начинала любить. Если у чувств бывают размеры, то её любовь была безразмерной.
***
Бабушка всегда приезжала к нам как праздник. С её приездом начиналось настоящее безоговорочное счастье. Я подпрыгивала и ёрзала от нетерпения, изводя родителей бесконечными: «Ну когда? Скоро уже? А сколько ещё дней осталась?». В день приезда с самого утра я не отходила от окна, чтобы не пропустить начало праздника.
И наконец – бабушка с маленьким чемоданом и огромными пакетами, свёртками, кульками и кулёчками идёт по дорожке к нашему дому. Взвизгнув, я несусь, не думая о ногах и ступеньках. Сзади торопливо спускается папа. Я уже не вижу и не помню никого вокруг, суюсь к бабушке, пытаюсь обнять, мешаю папе. «Да, погоди, погоди, заполошная! Давай до жилья дойдём». Все вещи уже у папы. Скорее, скорее домой, чтобы можно было вылить всю свою неутолённую нежность и радость обладания самой прекрасной бабушкой на свете.
***
Наскоро приведя себя в порядок, перецеловав и переобнимав всех троих, моя прекрасная леди начинает процедуру даров. Это целый ритуал - с поиском, опасениями, что «неужели дома забыла, вот дура старая!», с радостным нахождением пропавшего, с волнениями «подойдёт не подойдёт», «понравится, не понравится». Бабушка вся красная, шея пятнами, пот течёт струйками, глаза блестят, волосы падают на лоб и нервной рукой отметаются на висок. Я волнуюсь, очень хочется, чтобы подарки понравились маме с папой.
- Вот, Руфа, я подумала, что у тебя нет нарядного платья. Смотри - крепдешин. Как тебе? Хорошее? А цвет, ничего что зелёный! Правда? Уф. Слава Богу.
Это платье, редкого тогда однотонья и фасона, все в плоечках, складочках, с длинным рядом малюсеньких выпуклых пуговок, обтянутых той же материей, с «плечиками», с узенькой талией и поясочком, долго ещё лежало в шкафу. Уже безнадёжно вышедшее из моды, оно всё равно привлекало меня своей фактурой и теплым травянисто-зелёным цветом. Я иногда доставала его и, примеряя, надеялась, что уже в пору. С переездами платьишко потерялось.
Не помню, что дарилось папе, но бабушка всегда знала, чего не хватает у молодых.
***
Самое главное – большой батонообразный пакет из московского «Детского Мира». Трясущимися от нетерпения и предвкушения сюрприза руками, бабуля достаёт зелёный плюшевый «капюшончик» (писк детской моды 1950-х годов), на кокетке, с колпачком, рукав в манжетик, коротенький, ладненький, куколка – не пальтишко. Счастье зашкаливает. К капюшону торжественно прилагается беленькая кроличья шапочка противоморозного фасона «шлем с ушами», на концах длинных ушей и на макушке чудесные помпоны.
- Бумбоны! - в восторге визжу я, - беленькие!», - сую эти «бумбоны» себе в лицо, а они ещё и такие пушистые. Вот знает бабушка, что купить!
Мама рада за меня, но цвет шапочки её настораживает:
- Да Ирке это на два дня, на третий станет серой.
Я немного сникаю, мама права - я неряха. Мне очень стыдно перед бабушкой. При таком градусе чувств от счастья до горя - полшага. В горле начинает что-то кривиться и давить, сейчас разревусь. Но большая рыхлая фея прижимает мою голову к своему тёплому боку, и мой не успевший начаться рёв волшебным образом трансформируется в лёгкое поскуливание. От бабушкиного бока исходит благодать и покой. Я успокаиваюсь, только изредка шмыгаю носом. Инцидент исчерпан.
Наступает черёд самых лёгких пакетов и кульков. Хочется открыть все сразу, так как по запаху догадываюсь - в них вкусное. И правда. На свет извлекаются московские ванильные овальные сухарики кубышки, вязанки соломки, пачки новомодных кукурузных палочек и хлопьев, мелкие сушки, овальные баранки, маковые бублики, овсяное печенье, малюсенькие прянички, мармеладки, монпасьешки («лампасейки» по дворовому).
***
Как она всё это довезла! Сколько очередей в столице выстояла, чтобы всё это, начиная с капюшончика и заканчивая леденцами, купить! Прихожу к немедленному выводу: моя бабушка - богач, щедрый миллионер и волшебница. Купить так много, угадать самое вкусное, потратить кучу денег, умудриться все это довезти и, без ума от счастья, дарить это нам. Конечно богач, волшебница и неземное существо, кто ж ещё!
Меня раздирают противоречивые желания. С одной стороны, хочется влепиться в бабушку и не отпускать её от себя, потому что я знаю - главное начнётся, когда поуляжется суматоха встречи. А с другой стороны, хочется надеть всё новое, набить карманы вкусным и рвануть на улицу.
На дворе давно уже болтается Наташка, знающая о приезде моей прекрасной леди. В окне первого этажа украдкой отодвигает занавеску - не вышла ли я? - кучерявый Санька. Подтягиваются и держатся поблизости другие отряды бойцов невидимого фронта. Разве я могу их разочаровать! Разве не мне Натаха после приезда своего отца из московской командировки тащила козинаки, ореховую халву, клюкву в сахаре, красивую глянцевую коробочку от невиданных в нащих местах сигарет? А Саня после отъезда каких-то восточных полуродственников снял с головы и подарил тюбетейку из редких плетённых кружев. А Ирка с Лёкой не сожрали втихую доставшуюся им от волжских гостей воблу, а честь по чести разделили её с нами.
Родители и бабушка, видя мои метания, разрешают нарядиться, забиться вкусным до отказа (только не в карманы!) и нестись на улицу.
- Она и так уже от радости ничего не соображает, пусть проветрится, - резюмирует папа.
***
В очередной раз забыв о ногах и ступеньках, я выскакиваю из подъезда. Мой внешний вид пока всем по барабану, глаза друзей неотрывно глядят на кучу пакетов. Мы располагаемся на плавно выгнутой лавочке под ленкоранской акацией (мимозой по-нашему). Пакеты выложены на сиденье и открыты. Друзья заворожено любуются яствами. Потом одновременно лезут и гребут, и едят, и мычат от удовольствия. Я счастлива и горда, сегодня мой день. А сверху, из окна низкого второго этажа, смотрит на нашу вакханалию моя бабушка и беззвучно смеётся. Из-за её большой фигуры, заполняющей почти всё окно нашей кухни, выглядывают то папа, то мама. Папа просто ухмыляется от радости, а мама, то улыбается, то выразительно делает фигуры бровями, сигнализируя мне – будь прилична, не зарывайся, не опозорь меня перед мамой твоего отца. Мы, конечно, убираемся подальше от такого контроля, благо укромных мест навалом.
Наступает черёд моих обновок. Пацанам это, конечно, по-прежнему по барабану. Но от девочек я жду признаний. Девочки есть девочки, признания им даются трудно, вещь-то не их. Но, в конце концов, и капюшончик и шапка-шлем признаются. Мне много не надо, я опять на седьмом небе. Начинается наш привычный гульбарий. Носимся, орем, хохочем, пачкаемся. Время в гульках летит как самолёт. К ужину по домам возвращаемся опустошёнными, охрипшими от нескончаемого ора. Сил смеяться или просто говорить, ни у кого нет.
***
Я появляюсь в тёмной малюсенькой прихожей с привычным чувством вины - «опять наносилась до одури». Новая шапочка наперекосяк, влажные выбившиеся волосы всклочены, все пуговицы и тесёмки издёрганны. Лицо у меня помидорного цвета, ноги заплетаются от усталости. Первой мой приход чувствует бабушка и спешит в прихожую. Увидев «милое дитя», делает большие глаза, начинает покачивать головой и прицокивать языком. Глаза её откровенно смеются, грудь тихонько подрагивает:
- Пришла, гулёна!
Папа высовывается над плечом бабушки, близоруко изучает меня пять секунд, и говорит:
- О! Явление!
Мне помогают раздеться и, уберегая от глаз мамы, ведут в дальнюю комнату, теперь нашу с бабушкой. Там добрая фея быстро приводит меня в порядок с помощью расчёски и влажного носового платка, потом делает какой-то факирский пас руками, и передо мной возникает чудесный новый фланелевый халатик, плотненький и «в рисуночек». Откуда взялся, ведь вроде все подарки бабушка распотрошила? Вот в нём, уже не имеющая сил на восторги, я появляюсь пред мамины очи.
Мама сажает нас ужинать. А потом мне пора спать.
***
В малюсенькой узкой спаленке, с окном на гору темно и тепло. За окном - порывы ветра, тёмные, беспокойные метания крон деревьев похожие на беззвучный скандал. Но мне хорошо и очень надёжно! В большой комнате продолжается тихий, умиротворяющий меня разговор, бабушка рассказывает свои дорожные приключения – как ехала, что видела, каких людей узнала, что ела. Фырканье, сдержанные смешочки, шепотки. Так уютно. Я ещё долго ворочаюсь, расслабленно улыбаюсь, даже слегка хмыкаю.
Тихо ступая и сдерживая шумное дыхание, ко мне подходит бабушка, наклоняется и опирается рукой на Мишку, нашу кошку, пробравшуюся ко мне в кровать. Мишка мявкает, бабушка ойкает, кричит: «Пёс такой!» и пытается наподдать, удирающей кошке. Я хохочу из последних сил. В комнату, не попадая очками в глаза, суётся папа, за ним испуганная мама в ночной рубашке. Всё выясняется, все успокаиваются, все засыпают. Вот всегда бы так весело и содержательно жить. Как бы так сделать, чтобы бабушка никуда не уезжала?
Здесь другие воспоминания автора: