Арина Петропавловская: Когда мама уходила в долгие океанические рейсы, Маруся приезжала из Москвы за нами присматривать, помогать своему любимому племяннику, моему отцу. Своих детей у нее не было.
Готовила тётя Маруся вкусно. Но непривычно. Мы же на югах - Геленджик, смесь кухонь Кавказа, казачества и греческой диаспоры. Плюс морская рыба во всех возможных видах готовки. А у тёти Маруси все блюда были среднерусские, подмосковно-московские. Не очень острые, не сразу дающие полноту ощущений избалованным Кавказом рецепторам. Вкус её блюд открывался не сразу, был более мягок, и чтобы полностью ощутить его, есть надо было не спеша. Тогда и приходило понимание, что ты ешь очень качественную еду. Правда, всё хотелось немного подсолить и поперчить.
Она прекрасно готовила каши, томя их в конце готовки в духовке и досадуя на не подходящие для этого наши кастрюли. С духовкой тётя Маруся особенно дружила. Каждое второе блюдо в ней готовила. Видимо, у неё эта привычка от деревенской печки пошла.
Помню так называемый лапшевник, который она делала или из собственноручно накатанной лапши или из магазинных макарон. Если не ошибаюсь, в рецепт входили творог и яйца. На выходе получался бледный внутри и чуть золотисто-коричневатый снаружи толстый лохматый пласт. Лохматым его делали макароны. Часто его ели с домашним киселём.
Ещё был "фальшивый заяц": фарш плотно выбитый, заправленный специями и луком, внутри варёные вкрутую чищенные яйца. И тоже в духовке. "Бабки" - интересное блюдо. Ни до, ни после я его не ела. Делала она манную бабку и картофельно-мясную. Вторая мне, мясоедке, нравилась больше. Но и манная вкусная была.
Никогда без Маруси наша газовая плита столько духовкой не работала. Родители были людьми молодыми, готовила мама хорошо, но без духовочных изысков, на них ведь немалое время уходило. И было больше жареного - мяса, рыбы, картошки. И ещё супы. Благодаря тёте Мане мы с братом открыли для себя и полюбили средне-русские блюда.
Пекла тётя Маруся большие пироги на весь противень, и махонькие пирожки (буквально на три укуса) с витой дорожкой-швом. С рисом и яйцом, с капустой и мясом, просто капустные, картофельные, с картофелем и мясом.
Но больше всего тётя Маруся любила кабачки. Про блюда из них она произносила своё самое хвалебное. «Это что-то особенное», - говорила моя бабчатая тётка, размякая лицом и мечтательно улыбаясь.
В те годы ещё не вошли в моду оладьи из тёртых кабачков, тогда кабачки или жарили колёсиками, посолив и обмакнув в сырое яйцо и муку, или набивали серединку толстенького колёсика фаршем и тушили на сковородке со сметаной, под крышкой, предварительно обжарив. Так делала моя мама. А у тёти Маруси рецепт был другой, и он мне, более привычной к маминым кабачкам, не очень нравился. Она резала кабачки не "колёсиками", а "стаканчиками" - высокими цилиндрами.
"Стаканчики" набивались мясным фаршем с картофельным пюре или с отварным рисом, отправлялись печься в духовку, а полу-приготовленные обливались сметаной, и запекались до готовности. Мне они казались пресноватыми, и кабачка в них было, на мой взгляд, очень много, но тётя Маруся ела их, наслаждаясь каждым кусочком, жмурясь от удовольствия. «Это ведь что-то особенное», -
произношу я про себя и не могу скрыть улыбку от воспоминания о тех кабачковых трапезах.
Были на кабачковой почве у тёти Маруси и большие переживания. Мы жили на берегу Черного моря, на территории научной станции, где работали родители. Закрытое научное учреждение, обнесённое забором с двух сторон, с третьей стороны - бухта, с четвёртой морской мыс, переходящий в гору. Была проходная, пропуска. Чужие практически не появлялись. Но были командировочные, в основном, из головного института, из Москвы. И так бил в голову москвичам наш неспешный расслабленный быт и природа, а особенно море с пляжем прямо на территории проживания, что они иногда делали то, что никогда бы не сделали у себя в столице. Например, совершенно свободно летом перемещались по станции в одних плавках, считая, что сам Бог велел в таком месте расслабиться.
Так же легко командировочные относились к растительности нашей станции, наивно, или наигранно-наивно, полагая, что всё что растет на земле и свешивается с ветвей деревьев можно брать и есть. И ведь да - кизил, терн, сливу-терновку, барбарис, алычу, ничейные практически жердёлы, ежевику есть было можно прямо с куста или дерева, и сколько захочешь, но особо бесцеремонные решили, что точно так же можно вести себя и на наших огородах, калитки которых никогда не запирались, а изгороди служили лишь защитой от коз.
И вот однажды тётя Маруся получила удар прямо в своё чувствительное к справедливости сердце. Она пошла в наш огородик, чтобы срезать большой красивый кабачок, и увидела у огородного крана молодого мужчину в плавках, моющего тот самый кабачок. Тётка, всегда с огромным уважением относившаяся к работе моего отца, взяла себя в руки и не стала пускаться в скандал (может, это какой московский начальник, не навредить бы). А мужик этот хамоватый, молодой, в плавках с модными полосками, вышел из огородной калитки и, ничуть не смущаясь, пошёл быстрым шагом в домики для командировочных, видимо, готовить из нашего кабачка ужин.
Весь вечер Маруся сопела, как сердитая кошка, наливаясь обидой и печалью из-за утраты такого прекрасного кабачка. Мне по секрету рассказала о событии, но предупредила:
- Отцу не говори ничего. Не надо.
- Да почему не надо, тёть-Мань?
- Да потому что он рассердится на нахала. Ещё подерётся...
Папка тогда уже завлабом был. Боксёр бывший. Человек эмоциональный. Мог и подраться. И впрямь не надо. Я промолчала. Да и не велик урон. Противна лишь бесцеремонность. А тётя Маруся все вздыхала по кабачку.
В тот же год у нас абрикосы уродились так хорошо, как никогда не было, мы их и с дерева ели, и варенья наварили, и джема, и компотов. А их всё равно как не брали. И у соседей так же. Баба Маня заметалась. Как так, пропадёт ведь фрукт, и какой - загляденье. Хорошие у нас были эти деревья, саженцы всем тогда из питомника привезли. Стала она с моим отцом говорить, а он отмахивается, некогда ему.
- Может, продать, Владик? - негромко так спрашивает.
А нельзя. Научный работник. Стыдно. Ну стыдно так стыдно. Тётя Маруся притихла, а что-то задумала. Утром, как наши на работу ушли, взяла братишку моего, два ведра эмалированных, собрали они абрикосы и пошли наверх, в санаторный посёлок, всё там и продали.
Какие же хорошие были те абрикосы, крупные, в косточке ядро сладкое, первый показатель высокой сортности, оранжево-красные. Персик-то у нас удался рахит-рахитом, косточка надвое расходится, сам бледнющий, прозрачный, прямо жалко, а абрикосы чудо просто как хороши были.
С возрастом я стала всё чаще возвращаться в то чудесное и простое прошлое. Вспоминать. Мне кажется, что теперь я лучше понимаю тётю Марусю. Сложную её жизнь с пенсией в 16 рублей. И вот это её умение радоваться хорошей простой еде, гордиться красивой шалью наброшенной на шуршащее, чёрное в цветочек, парадное платье.
Она надевала это платье и эту шаль в дни больших церковных праздников, и ещё когда мы шли встречать экипаж подводного дома "Черномор", в котором был отец, после месячного их сидения под водой. Платье и шаль пахнут платяным шкафом, но она так ими гордится и так гордится своим племянником-акванавтом.
Вот стоят все наши подводники с георгинными букетами. Значит, осень. И счастливая тётя Маруся рядом с племянником, весь месяц в квартире без единой иконы тайком молившая Бога о благополучном подъёме экипажа. Сейчас все домой пойдём, есть тёти-марусины вкусности, радоваться. Что там у нас сегодня на праздничный обед? Голубцы. И это замечательно.