Реальные случаи моей жизни.
Место: Московская область, ПГТ Туголесский Бор, май 1986, улица Песочная д. 6.
…Понедельник, утро, меня знобило. Погода шикарная, солнце уже вовсю, ветерок, а меня аж колотит… Дядя Витя («РЫБАЛКА»), с кем мы остались присматривать за хозяйством и за дедом — Сергеем Семёновичем Гореловым, чем-то занимался в «вишнях» (был тогда почти на трёх сотках своеобразный вишнёвый сад)… Его белая спина с успевшими загореть руками мелькала там, где был летний душ. Я не стал его окрикивать, решил пройтись немного, посидеть на лавочке. Лавочка располагалась на «заду усадьбы» — как называл это место дед. С противоположной фасадной части дома, где была грунтовая дорога. Рядом, находился огромный, разлапистый американский клён. Тут всегда собиралась молодежь с Полевой улицы, да и с посёлка немало захаживали…
Я присел. Руки немного тряслись. Не понимая отчего это и, что со мной происходит, стал методично проматывать в голове прошлый вечер…
Был насыщенный воскресный день. Подошла брага и дядя Витя, посовещавшись с дедом решили, что пора, что нефиг ждать, а то градус потеряется. Газа в баллонах для кухонной плиты было достаточно, еду готовить не надо, ещё с субботы моя мама наготовила на… на сколько хватит. Поэтому после завтрака началась подготовка к таинству получения огненных капель… Вскоре приготовления были завершены и началось ожидание… Остальные занимались огородными работами. Которые никогда не заканчиваются…
К началу обеда всё было готово… И горячее, и горячительное. Дед, сидя на своём месте, стал хвалится: «Какая нОня согналась, аж огня не видАть!». Все понимающе заулыбались, а дед не унимался: «А-ну-ка, Зинаида, подай спички»…
Дед отогнул скатерть и плеснул на еле заметное углубление на столе из своей стопки с позолоченным ободком, и торжественно поднёс горевшую спичку… Никто ничего не увидел… Снова все понимающе закивали головами, мол, горит-горит, всё верно… Дед, только ему свойственным прищуром, небрежно достал спичку из коробка и поднёс к лужице — спичка вспыхнула…
Накануне, я приехал в четверг поздним вечером. Один. Почти на последней электричке. Дед не запирался, поэтому я тихонько прошел в дом, включил свет, коснулся чайника на плите — остыл. Долил воды, поставил кипятить. Начал доставать гостинцы и продукты… Я огляделся — ничего не поменялось… А чему тут меняться, всё нужное и на своих местах. Я стоял и смотрел, пытаясь хорошенько всё запомнить, эти все составные части моего детства и заканчивающегося юношества…
Осторожно открылась дверь комнаты, появилась нога деда, и сам он, держась за ручку двери, вприщур от яркой лампочки, кратко бросил: «Кто?». — Это, я, деда, Андрей, вот приехал… Прости, что разбудил… Да вот, в армию иду… Чай будешь?
Через пять минут, дед звонко барабанил ложкой по своему дежурному стакану, безуспешно пытаясь размешать окаменевший сахар на дне. Он сидел на своём месте, как всегда, вытянув ногу. Она у него не сгибалась из-за ранения в Великую Отечественную. Глубокий, страшный шрам во всё бедро укоротил его ногу более чем на пять сантиметров. Он редко и мало рассказывал о ранении, или о войне, часто отмахивался рукой и смешно произносил: «отстАть»… Много раз пытались его разговорить, нам же, его внукам, ну очень интересно было узнать, тем более от своего деда. Замечая такие приставания, наши тёти быстро нас отгоняли от него…
Я смотрел на него и пытался запомнить его всего, целиком, как он сидит, как постукивая ложкой, мешает сахар… А ведь я его стыдился… Подумать только, как всё меняется… Я смотрел на него, а сам вспоминал, что я никак не мог назвать его «дедом»…
«Дедом» звали его мои старшие братья Серёжки, а мне, среднему из всех внуков, никак не удавалось. Конечно, чтоб не отставать от них, от моих «примеров» я называл его дедом, но, когда мы оставались одни, или были рядом — я звал его дедушкой, дедой или дедулей. Все его дети, четыре дочки и сыночек, называли только «папой». Я никогда не слышал от моих тётей и дяди, чтоб называли по-иному. Другие звали Семёнычем или по имени-отчеству: Сергей Семёныч… Да, при всём уважении, которое окружало его, на него ругалась только его супруга, моя бабушка Горелова (Виноградова) Александра Яковлевна. Я как-то был далёк от бабушки, она, мне казалось, была очень строгая, раз она на дедушку покрикивала.
Разница в возрасте в детстве очень различима. А у меня с моими Серёжками, которые между собой были почти одногодки, было четыре года разницы. Ну вот какой им до меня интерес? Совершенно никакого. Поэтому я околачивался с дедушкой. Куда он, туда и я… Так и выучился, глядя и повторяя: гвозди забивать, двуручной пилой управляться, скрутки проволочные делать, цементный раствор замешивать и даже управляться жужжащим наждаком и очень многое ещё чего. (ПОЭЗИЯ — если интересно). Кстати, с гвоздями он управлялся очень любопытно, создавалось впечатление, что гвоздь его слушается. Покупные были в редкости, поэтому делали сами из проволоки, или выпрямляли те, которые оставались при разборе какой-нибудь постройки (я имею в виду гвозди, от 10 см). Он брал гвоздь, при взгляде на который и гвоздём-то его не назвать, слегка обстукивал его, чтоб чуток выровнять. Потом, тюкнул его молотком по шляпке, чтоб чуть острие (если таковое имелось) зашло в древесину и начиналось чудо. Дедушка охаживал молотком по шляпке гвоздя не сверху-вниз, а стукал слева на право, как-то по кругу. И гвоздь, послушный ударам, с удовольствием влезал куда следовало… И всё равно я его стыдился…
В то время семидесятых, теперь уже прошлого века, начиная с первого класса приходили ветераны ВОВ. Мы во все глаза и открытый рот слушали рассказы фронтовиков о том тяжелейшем времени... Про их награды… Конечно и от них были вопросы, на тему: есть ли у кого кто воевал… А я и не знал, что отвечать. Знал, что он воевал, вроде, но, никаких наград не видел… Поэтому я обычно помалкивал или отвечал протяжным «Да-а-а…». Во дворе я также помалкивал… Как-то стыдно было, что я не могу похвалиться своим дедушкой…
Однажды, лет девять-десять мне тогда было, играя в очередного кладоискателя, я копался в старых ящичках, которые были в большом количестве уставлены на полках сарая, рядом с курятником. Как полагается при этом, кое-что опрокинул, уронил и стал собирать обратно. Был какой-то хлам, какие-то ржавые шурупы, погнутые гвозди разных размеров, гаечки и прочая очень нужная в хозяйстве всячина. Естественно, часть этого добра провалилась между досок, которым был устелен сарай. И я, приподнимая полусгнившие доски, ругая себя за неосторожность, за то, что, грохотом испугал стоящую тут рядом за полстеной корову Миланку, и теперь она страшно переступала копытами, и не менее страшно дышала. Опасаясь, что меня заругают, и снова не оставят тут, в волшебном Туголесе — собирал горсточками это хозяйство и тут, вот прямо вот, под доской что-то блеснуло… Во мне снова пробудился кладоискатель и я поднял блестящий кружочек, надеясь, что это юбилейный рубль… Нет, это был не рубль… К кружку крепилась какая-то штуковина с тряпочкой… Я выбежал из сарая, ополоснул находку в бочке с водой, которая была для полива огорода и увидел, что это… медаль. Настоящая! Я прочитал: «За боевые заслуги». Сразу побежал к дедушке, надеясь обрадовать его находкой…
Мне повезло, он сидел на своём обычном месте за кухонным столом, как положено, вытянув ногу. Положив медаль рядом с ним, я рассказывал ему, отчего-то страшно волнуясь и оглядываясь, как и где нашёл это сокровище. Надеясь, что он меня похвалит и даже потреплет по голове своей огромной ладонью. Уж я-то во дворе теперь всем-при-всем расскажу какой геройский у меня дедушка. И, что теперь-то, с моей помощью, он будет выглядеть как настоящий ветеран, как те, которые часто захаживали в школу, где я учился. Конечно жалко, что у деда была только одна, вот эта, с грязной тряпочкой медаль. А то у тех ветеранов — обе стороны пиджака, и они рассказывают про войну, а у деда и слова не вытянешь. Только как маленький плачет украдкой (я подглядывал) когда слышит песню: «… это праздник со слезами на глазах...» и эту: «… в землянке огонь…». Думал я и захлёбываясь от своей радости и от предстоящей, рассказывал ему, где нашёл это настоящее сокровище…
— Вот и брось её туда, где нашёл — ответил он… Я оторопел… Вошла моя мама. Заметила нашу «немую сцену». Сказала, глядя на меня (великого бедокура): — Чего на этот раз? Я ткнул пальцем в направлении медали…
— Смотри, пап, вот ещё одна… Беленькая… И зачем ты их выбросил… Тут дед разразился такой матерщиной, что я убежал… После этого случая я даже и думать не смел, чтоб спрашивать дедушку о том времени… Но, само время не стоит на месте…
Относительно недавно я узнал, что произошло… Был введён налог на личное (подсобное) хозяйство, ещё при Хрущёве. Пришли они такие «налоговые инспектора» и давай считать и подсчитывать. А потом и говорят, что, дескать, плати, а то в тюрьму пойдёшь. А дед и говорит, что как же так, у меня пять детей, я сам инвалид войны, а вы у меня две яблони лишними посчитали… Схватил топор и срубил яблоньки, и на крыльцо дома приволок, и, говорит, что вот, берите, стало быть, наш налог, и матом на них… А яблони эти, ещё бабушка из семечек сама выращивала, прививала… Он ещё несколько дней ругался и поминал их по-разному, а потом как схватит свои награды и все их в хлев, под корову бросил… Дети (мои дяди, тёти) кинулись было их собирать, а дед как заорёт, что на-кой они мне, раз уж яблони отстоять не смог… Вот они тайком от него, по одной и собирали, а эту, которую я обнаружил, видно не нашли… После этого ещё находили…
9 мая 1979, мне уже 12 было, я, к сожалению, не знаю кто это сделал, вернее решил это сделать… Тем не менее это было сделано! Тайком… на единственный дедушкин «выходной» пиджак… навесили все его награды, которые нашли! Я, стоял на стрёме и не видел всего того, когда творилось это священнодействие… Мне сказали позвать дедушку, якобы «за стол»…
Стол действительно был накрыт к празднику. Дед, переступив высокий порог своеобразно перекидывая ногу, снял кепку и закручивая, чтоб она непременно завертелась кинул её на ближний стул. Прошёлся и сел. На своё место… Тут открылась дверь в комнату и оттуда вышли мои братья Серёжки, с улицы зашли остальные мои дяди и тёти. Сразу стало тесно и как-то настороженно тихо. Деда попросили подняться и примерить «обнову». Попросили также закрыть глаза, для сюрприза. Он недовольный, тем, что приходится подниматься из-за стола, тихонько ворча, что сейчас «по стопке уж нАдать», и там что-то ещё, но, поднялся, когда моя мама сказала: «Папа, ведь ты сам себя задерживаешь». Подошёл, мы его обступили кругом, он зажмурился, отвёл руки назад и вмиг на нём оказался его пиджак.
Награды звонко брякнули. Дед глянул на них… И начал стягивать пиджак. Серёжки схватили его за руки, не позволяя этого сделать и не обращая на его начинающуюся брань сказали твёрдо, и уверено, что они сейчас ещё на посёлок с ним пойдут — на парад, чтоб все видели сколько орденов и медалей!!!…
Я с ними не пошёл… Мне было непередаваемо стыдно, и я украдкой сбежал в ближний лес, называемый всеми «болото», он был в метрах пятидесяти от дома, ходил, ругал там себя, стыдил и плакал…
Дедушка смирился с тем, что его награды теперь находились в комоде, в отдельном ящике, в большой, резной шкатулке. И всё же никто его не спрашивал о том, как, где и за что были получены. Тем не менее, мы, друг другу передавали те его истории о том, что было… А было вот что…
Родился он случайно. От тайного союза между цыганским бароном, огромный табор которого находился поблизости от посёлка Алексино (Шатурского района) и простой женщины, у которой уже было несколько детей, которые сами давно обзавелись собственными детьми. Говорили, что любовь была сумасшедшая… При родах, его мама умирает. Барон, узнав про это снимает табор и уходит в неизвестном направлении. И новорождённого берёт к себе его самый старший брат — БРАТКА, как он в последствии его называл. В то время новорождённых не торопились регистрировать, ведь детская смертность на селе была огромна, а потом и как-то забыли. Поэтому остался от даты рождения только один год и то приблизительный 1906. Был он слабенький, хиленький. Но, выкарабкался из всех невзгод и превратился в очень хулиганистого паренька. С чёрными как смоль волосами, чёрными глазами, с громким голосом, любитель подраться. Чтоб хоть как-то его усмирить, его «Братка», который взял его к себе, отправил его на железную дорогу. Вот он с 12-ти лет и начал свою трудовую деятельность.
Через пять лет возмужал, был резок, дерзок, связался с бандитами, однако, вскоре от них отошёл. Но, слава первого хулигана устойчиво его преследовала. Революцию принял, а как тут не принять — рабочий человек, всё-таки. Впрочем, комсомольскими идеями не проникся и был в стороне. Вскоре он «пропал» — попал под взгляд Шурочки…
Шурочка, младшая из трёх дочерей достаточно богатого НЭПмана, который построил для своей семьи усадьбу, провёл туда электричество и радио. Этот НЭПман имел ещё свой дом где-то на Воробьёвых горах в Москве и мастерскую по ремонту «всего механического», от очков, до патефона, от патефона до часов. Но, чего-то опасаясь, решил обустроиться здесь, в Алексино, куда изредка наведывался к «Братке» Сергей. Каким уж образом они познакомились — одним звёздам известно, а нам известно, что сошлись они: любимая младшая дочь богатея НЭПмана и первый сорвиголова в Шатурском уезде.
НЭПман, отец Шурочки, Яков Виноградов, был против этого союза. Он, что, зря в горничные к германскому инженеру её направлял. Зря, что ли она язык изучала и как вести домовладение. Конечно, он хотел найти достойную пару к любимой доченьке, инженера, или доктора, или уж ветеринара, а тут такое — бандит, неграмотный, без роду-племени. Ну, тут как в песне: «Отличницы любят хулиганов...». И всё же, как ни старался Серёжка понравится папе Шурочки — всё в пустую. Далее, как в пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Толи от того, что дела стали плохо идти, толи от того, что этот НЭП «прикрывать» начали, толи ещё от чего («наша история» об этом умалчивает) — разбил Якова Виноградова, отца Шурочки, паралич. Да такой, что он только мычать начал на третий день. Доктора, при выходе из комнат отрицательно покачивали головами, мол, не жилец. Так вскоре и случилось.
После похорон было над чем подумать — как жить дальше, а главное на что. Ведь всем хозяйством, тут в усадьбе, и там, в мастерской управлялся он один. Никого в свои дела не посвящал, ничего не рассказывал. Не из-за того, что никто не хотел помогать, а наоборот, хотели ВСЕ, да только он был против. Был этот Яков золотых рук и дел мастер, как про него говорили, но, при этом настолько был скупой и жадный, что даже доченькам своим, если давал деньги по их просьбе, при этом спрашивал, что, мол, когда отработаете. И старательно записывал в амбарную книгу. И если они нарушали данное обещание… вообщем, суров был. Супругу свою и знать не желал, потому что: «сына ему не родила, а только девок одних». Единственная отрада для него, это Шурочка была. Аж души не чаял… И теперь его не стало…
Все деньги, что были на сейчас руках на докторов и на похороны потрачены были. Начали искать, надеясь, что он точно припрятал что-то на «чёрный день»… Искали везде. Стены простукивали. Ступени даже поднимали. Ничего. Пытались амбарную книгу читать, но Яков её зашифровал только ему понятным языком. Никто так и не смог в ней разобраться. Перекопали всю усадьбу, надеясь, что может закопал, но и это ни к чему не привело. Так ничего и не нашли...
Сыграли тихую свадьбу. «Чай не бАре, сдЮжим» — сказал Шуре Серёжка. Поселились здесь же в усадьбе, в бане. Вести молодую супругу всё равно пока было некуда. Ну не в железнодорожную казарму, где тогда жил наш Серёжка.
Не долго радовались наши молодожёны — сгорела усадьба… Толи от грозы, толи от поджога, толи ещё от чего-нибудь. Баню не затронуло, но, сёстрам пришлось разъехаться… Как раз, в это время, во всю идет строительство электростанции «Большой Шатуры», а это очень надо для ещё молодой республики. И работа на железной дороге была ой-как востребована. Там Сережка и пропадал чуть ли не по неделям.
В недолгих рождается у них дочка Валентина. Всё налаживается потихоньку. Жить есть где. Работа есть. Заработки неплохие. Есть даже самое главное в совместной жизни — любовь. Даже проклятый тиф отступил, никого с собой не забрал. А что до волос, так отрастут новые… Одновременно велись работы по осушению торфяных болот, разработке залежей торфа, сооружению складских помещений, подсобных мастерских, прокладывались подъездные железнодорожные пути. Также строился рабочий посёлок, столовая, школа, больница и другие бытовые службы. Для электроснабжения стройки была проведена линия электропередачи. Так возникал из сложного — тугого леса посёлок будущего торфопредприятия, названный Туголесский Бор. Проживали тогда в палатках, а семейные в длинных общих домах — казармах. Вот в одну из комнат такой казармы и въезжает Сергей с Александрой и Валюшкой.
«Был там у нас богатырь, настоящий: огроменный был, здоровенный. Так он съедал ведро картошки на обед. Корчевал пни на раз. Присядет, бывало, руки подсунет под него и вставал вместе с пнём...» — рассказывал он нам про то время, своим внукам, когда мы плохо ели…
Вскоре, после рождения второй дочери Зинаиды, на отвоёванной у леса площади дали Сергею надел для строительства дома. Назвали улицу Песочной и участок с номером шесть. Через год дом стоял, а на следующий 1939-й озарился громким криком третьей дочки — Галины… Ладилось всё в семье, в доме, на огороде, на работе…
Ушёл добровольцем, как и многие в огненный 41-й. Была бронь: железнодорожник, да трое девчонок — но, он не мог остаться в стороне…
Воевал «с хитрецой, с раздумьем», поэтому вскоре был назначен наводчиком миномётного расчёта, а в недолгих и командиром расчёта… Был ранен в правое бедро из подбитого танка, когда полз с «нейтральной полосы» с припасами обратно… Дружок армейский смог его вытянуть… Успели вывезти его до окружения... В госпитале, где не было ничего, кроме раненых, хирург сохранил ему ногу… Долгое восстановление не помогло начать сгибать ногу — закостенел коленный сустав… Из-за всех медицинских церемоний нога уменьшилась на пять сантиметров по сравнению с другой, не сгибалась в колене, но, она была…
Праздник был в семье, когда Сергей вернулся к своим. Праздник был и в посёлке, потому что было теперь кого назначить в начпроды — орденоносца-фронтовика Горелова Сергея Семёновича… Недолго проработал. Александра, его жена настояла, чтоб он отказался от должности. Из-за жалости к чужому горю, он раздавал провизию, которую получал и сопровождал в посёлок. Недостачу компенсировал своим пайком, и семья, понимая его поступки, всё же голодала. Выручали Шурочкины сёстры, которые изредка навещали и привозили провизию. Повезло, что одна из сестёр работала поваром у какого-то большого начальника НКВД, и она очень помогала с продуктами…
Встреча наступившего 1946-го прошла ещё как празднично, даже шоколад присутствовал. Было, что проводить: Победу в Великой Отечественной Войне, новую работу Сергея, по старой специальности железнодорожника, правда, на узкоколейке торфопредприятия, денег не много, зато поблизости, и рождение сына — Николая… В ознаменование таких перемен Шурочка предложила Сергею бросить курить, взамен на «стопочку в обед для аппетита». Бросал пагубную привычку он мучительно. Друзья-приятели посоветовали попробовать нюхательный табак: — и не воняет, и весело от чихания, потому как дурь вылетает, а голова от Энтого светлеет…
Мирная жизнь привычно потекла своим ручейком. Дети взрослели, хозяйство крепло… Пока не произошла «пропажа»…
Пропали деньги, которые Шурочка откладывала для «запрещённой» операции (того времени) — аборта. Срок подходил, да и возраст уж не тот, чтоб рожать, вот и решились на аборт тайно. Но, тайное всегда становится явным, так и здесь произошло. Каким-то образом, младшая дочка Галина прознала про то, что собираются сделать родители и тайком взяв припрятанные за иконой деньги на всю сумму купила пряники… Из-за этой «пропажи» появился пятый ребёнок в семье — девочка, сладкоежка Тамара…
В начале шестидесятых Валя, Зина, Галя уехали строить свою жизнь… Николай в армию… Тамара в школу… В семидесятых начали приезжать «главные» помощники — мы, внуки… В ноябре 1981 дедушка остался один. На вопросы, чего-да-как, отвечал, что вот, «полежала Шурка пару деньков и Господь прибрал»…
…Пятница… Поздний приезд в четверг и какие-то мысли, раздумья не повлияли на мой крепкий сон будущего солдата. Проснувшись-потянувшись, я босиком вышел из комнаты посмотрел в окно и обрадовавшись солнечной погоде пошёл на воздух. Прошлёпав на кухню, зачерпнул немного колодезной воды из ведра корцом (маленький ковшик), сделал несколько глотков… Потягиваясь и позёвывая я вышел из дома… Справа, на лавке за изгородью, которая отделяла огород, под солнышком сидел дедушка. Заслышав меня, он шепотом сказал, чтоб я тихонько подошёл и присел рядом. Я, опасаясь нарушить какое-то таинство, приблизился, присел на корточки рядом с ним и шепнул ему, что я тут. Он, не шевелясь прошептал в ответ, чтоб я крепко схватился за штакетник. Я послушался, обхватил и крепко сжал. Через несколько долгих, напряжённых секунд дедушка спросил — крепко ли я держу. Я прошептал: «Да», и сдавил ещё сильнее… Вот, как Вы думаете, что произошло дальше?...
…День разгорался, становилось даже жарко… Вместо обеда, решили почаёвничать. Намазав очередной кусок белого привезённого из Москвы батона маслом и протянув ему, я предложил дедушке побриться. Мотивируя тем, что собирались приехать многие и чтоб он выглядел молодцом. Услышав от него его многогранное: «отстАть», после нашего застолья, я начал растапливать уличный душ, который прятался в «вишнёвом саду».
— Давай-давай, шевели копырулями… да-да, вода накачена… тепло там, не волнуйся, — говорил я с ним, двигаясь позади него и аккуратно поддерживал за плечи… Усадив раздетого деда на табуретку в сотый раз спрашивая «удобно ли ему» и ощупывая колючий подбородок я предложил сначала пропарить, чтоб бритва взяла его проволочную щетину. Далее, он послушно поворачивался, пока я натирал его всего мочалкой… Покорно держал голову пока я вытирал и расчёсывал его густые совершенно чёрные волосы без намёка на седину… Он терпеливо сносил мои неосторожные движения бритвой, но, вскоре всё было завершено. Одетый в свежее он, причёсанный, обновлённый и довольный неторопливо вышагивал в сторону дома, на ходу нащупывая свой шкалик с нюхательным табаком…
Туголес в моём детстве был тесно связан с нюхательным табаком. Дед его готовил сам. Сосредоточено, без суеты, особенно без сквозняков. Он аккуратно высыпал упаковку табака в ёмкость, кстати, для этого превосходно подходила перевёрнутая пластиковая летающая тарелка. Там борта закруглённые, которые идеально подходили к стеклянным пузырькам из-под каких-то таблеток с плотной пластиковой пробкой. Их было удобно наполнять, всего лишь надо было ими зачерпнуть. Так вот, он насыпал табак, перемешивал его, проверяя насколько он хорошо помолот и не сыроват ли, затем добавлял несколько капель настойки перечной мяты… Вообщем, как рука дёрнется… Снова перемешивал… Немного ждал и лихо наполнял свои пузырьки, которые он называл «ШКАЛИКАМИ». Остатки ароматного табака он собирал ребром ладони, постукивая по этой посудине, затем он щепоткой из двух пальцев цеплял собранное и отправлял то в одну, затем и в другую ноздрю… Шумно вздыхал носом и крякал от удовольствия… Но, если в это священнодействие, кто-то находился рядом, то он стукал по этой ёмкости рукой и облако чихательного мятного аромата оседало на нём… Знаю не понаслышке, испытал на себе… Стойкий аромат мятной настойки табака был везде: на одежде, на половиках, в комнатах и подполе, на сеновале и в гараже, казалось, что и «инвалидка» источала аромат мяты, а не бензина…
Этот агрегат салатового цвета появился после долгих бесед с дедом, о пользе данного транспорта. В конце концов, что не гоже ему ездить по посёлку на мопеде как какой-то пацан, что по своей сути ставило точку на целой эре разных мопедов, которые у нас были… Вообще-то, мы все ожидали «Запорожец» с диковинным ручным управлением… Но, по рассказу дяди Вити (муж старшей дочери Валентины) который сопровождал там его по определённым инстанциям, дедушке задали некий вопрос, а в ответ услышали… вообщем, «Не добитая ты тыловая крыса» это было самым мягким его выражением… Мы все гордились дедом!!!... И уже не помышляли о каком-то транспорте… Однако, через несколько недель, принесли повестку о получении «Мотоколяски СМЗ С3Д»… Я помню только один раз, когда дедушка сел за руль этой диковинки, он даже сам ехал, почти… Правда, после того раза, теперь мы, его внуки возили его везде, где не было сотрудников ГАИ… Ну конечно сначала Серёжки, а когда я научился, то я… А когда её сменили на новую и наш братик Коля (сын Тамары) подрос, то начал он (было у нас с ним тайное приключение «ОПЫТ»)… Кстати, шикарно ездил, но, было забавно наблюдать, как Коля садился… Чтоб ему было хоть немного видно, он подкладывал на сидение почти все книги, которые были в доме… Треск, вызываемой двигателем этого транспорта, оповещал весь посёлок, что «Семёныча везут его ребята с Песочной»…
Вечером пятницы дом начал наполняться шумом прибывающих. Гостинцы, разговоры, планы на субботу, закуска, бутылочка и дымящийся на шишках самовар… Это не из чайника: чик-чик и готово. Мне очень нравилось его растапливать, тем более, когда все собирались и чаёвничали…
— Папа, ты в больницу, ходишь? — услышал я, как украдкой спросила дедушку тётя Валя, старшая дочка. Дед, как-то стесняясь, чтоб никто не слышал ответил, что ходит, что «вот, дАвеча был, дал доктор какие-то пилюльки и домой отправил…»… — Врёшь же, точно никуда не ходил, да? — не отставала от него т. Валя. — Аааа, к херам, пилюльки-ти эти ваши, всё одно от неё не схоронишься… — ответил дед…
Вскоре все разошлись спать, кто на кроватях, кто на полу, кто на веранде, я же на сеновале или сушилы, как их называли. Корову, лет пять назад пришлось продать, как наша бабуля, его Шурочка умерла… А сено осталось, вот там, на старых ватниках и телогрейках, на расстеленной древней брезентовой палатке, было для молодёжи прекраснейшее место. Ведь можно было бесконтрольно гулять всю ночь и тайком кататься на мопедах или на дедовской инвалидке…
В субботу, громкий удар по шиферной крыше чем-то тяжёлым и последующее скатывание чего-то, разбудило меня… Почти сразу за этим услышал голос своей мамы: «Папа, ты зачем громыхаешь на всю улицу, да ещё поленом?». — А чего он дрыхнет, он мне нужен, съездить нАдать, — ворчливо ответил дед…
Через десять минут, готовый к поездке я пил чай с блинами и рассказывал маме, как прошла пятница… Она, когда приезжала в Туголес, всегда занималась кухней и никого не подпускала на «своё рабочее место». И обычно никого отдельно не кормила, кроме дедушки и меня… Вскоре я отвёз дедулю в «механическую». Это большущий ангар с пристройками, где находились тепловозы для узкоколейки, там же и ремонтировались… Вскоре дед вернулся, забрался на сиденье и весело произнёс: «Эх Андрэй — держи хвост бодрэй»…
Субботний вечер повторил пятничный, с обязательным самоваром… Я, пользуясь случаем пригласил всех в следующую субботу на свои «проводы» в армию… Обещались быть…
В воскресенье, после чудесного обеда под свежесогнанную стопочку все засобирались по домам… Вскоре остались мы втроём: дедуля, дядя Витя и я… — Так-так, всё так…, ну и мне, нефиг тут делать, пойду за пилюльками, — вдруг произнёс дед. — Ну, нАдать мне, чего тут непонятного, к зАвтрему, к обеду буду… — добавил он, увидев наши удивлённые лица. На моё предложение подвезти его на инвалидке, он отмахнулся, сказав, что в вашими «отвезу-подвезу» ходить разучишься, а ногу разрабатывать нАдать…
…Понедельник, утро, меня знобило. Погода шикарная, солнце уже вовсю, ветерок, а меня аж колотит… Обхватив голову руками я смотрел под ноги… Звук приближающегося, противно поскрипывающего велосипеда заставил меня поднять голову. На нём было что-то «белое». Я замотал головой и потёр глаза — это была девушка в белом медицинском халате. Она остановилась в метрах пяти и спросила какой это дом. Я ответил. — Это здесь живёт Горелов Сергей Семёныч? — дрожащим голоском спросила она. Я кивнул. — Ваш дедушка умер — сквозь брызнувшие слёзы и прикрываясь ладонями прокричала она……
…Бабульки, которые нас встретили как родных, минут через двадцать после сообщения, держали нас за руки и улыбаясь рассказывали о его последних мгновениях… «Утром он схватился за сердце и заохал, мы кликнули дежурную, а она, молодая ещё, всё никак не могла попасть ему в руку, а он её отстранил, сказав ей: «Не надо, дочка, уже не поможет», немного приподнялся на кровати, обвёл всех взглядом, попросил прощения и взглянув вверх сказал, что Шурочка его там заждалась, к ней иду..., а Вы, говорит, не торопитесь, дайте нам побыть наедине… Мы-то думали, что он шутит…, а он руки сложил улыбнулся и отошёл»…
Я смотрел на него, а он лежит улыбается, кажется вот-вот, что-нибудь схулиганит… Мне показалось, что ему трудно дышать под его огромными руками… Я невольно потянулся, чтоб убрать их с груди… Меня всегда поражали его руки: пальцы здоровенные толстые, мы их «колбасками» называли, он мог трёхлитровую банку обхватить и поднять. Перчатки никогда не носил — такого размера не существует… Я дотронулся… Сейчас его руки были холодные…
Дядя Витя отправил меня домой, сам же побежал на почту, отправлять телеграммы и звонить, чтоб снова все приезжали…
Дома, открыв гараж и забравшись в осиротевшую инвалидку я дал волю чувствам…
Через два дня, на выделенном транспорте администрацией посёлка, после всех приготовлений и обрядов мы привезли его к его усадьбе. Теперь мы собирались, как бы это неприятно звучало, провожать деда в «последний путь»… Кто-то предложил его нести… Так и сделали: бортовой грузовичок тихонько ехал впереди, а мы: Серёжки, я и сменяющие друг друга дяди несли его на плечах… Следом его внуки Татьяна, Коля, Саша, Андрей, на подушках несли дедовские боевые награды, за ним мои тёти, его дети, также наши близкие, кто сумел приехать. Жанна смогла… Замыкал небольшое шествие автобус. Вышли на дорогу… Безоговорочно было решено идти через посёлок…
Людская молва распространилась быстро… Кто-то тихонько прощался, кто удивлялся, что фронтовик, другие, что столько боевых наград, некоторые молча становились позади… Многие просили его понести… Процессия ширилась…
В конце посёлка был узкоколейный разъезд и когда мы были рядом, в этот момент к нему подъезжал дымящийся тепловоз. Машинист выглянул, громко крикнул «КТО». Ему ответили. Он спрыгнул, подбежал, снял замасленную кепку и заглядывая в наши глаза тихо спросил: — «Это, что же, с Песочной, дядя Серёжа?... Ёлки, так он это, только вот заходил ко мне в «механическую»»…
Он попросил нас остановиться… Чего-то говорил, мял кепку в руках, то обращаясь к нам, то к остальным, затем влез на тепловоз и дал долгий гудок… Этот очень продолжительный гудок скрыл наши сдерживаемые рыдания…
Водители выделенного транспорта: грузовичка и автобуса после всего, аккуратно отвезли нас обратно. Отказались от всякой оплаты и протяжно бибикая уехали…
Сидя за поминальным столом, мы пытались вспоминать всякие истории, связанные с ним, с нашим дедом. Тягостно это было… Но, вскоре мы смеялись, правда, сквозь слёзы… И тогда, я тоже рассказал, что произошло утром пятницы, когда, поддавшись на «что-то» от деда «тайное» я присел рядом и схватился за штакетник, у меня тогда аж руки неметь начали… Тут дед вскочил, схватил ведро полное водой и окатил меня из него и начал убегать… Вы представьте, как убегает человек, у которого нога не сгибается… Конечно, я его догнал, даже брызнул каплями с руки на него… И мы обнялись и рассмеялись когда он ответил на мой вопрос: «Давно ли он меня ждал» — Почитай, часа полтора, аж взмерз, як цуцик...
Мы смеялись и утирали слёзы, плакали и улыбались, поминая его выражения: отстАть; к хЕрам; понЯл — для чего козёл хвост поднЯл; подсОби; вот всё же не пойму я тебя — то ли ты полуглупый, то ли полуумный…
В ночь на субботу, перед проводами в армию, мне приснился дед. Он стоял со своим неизменным шкаликом и улыбался (точь-в-точь как на фото)………….
Никто не приехал ко мне на проводы… оно и понятно... (ВОКЗАЛ)
…После службы в 1988, практически сразу мы с Жанной, которая меня дождалась, мы поехали в Туголесский Бор… Но, без деда, меня Туголес больше не манил…
В лихие девяностые, залезли в дом, разбив окошко, украли икону, которой дедушку и бабушку благословляли и дедовы награды… Оставили только орден Красной Звезды с выкрашенной эмалью на погнутом лучике… Ничего, гады, конечно, но, всех лихорадило от того времени, зато он наградил нас, своих потомков, тем, что мы всегда его вспоминаем, когда смотрим на свои пальцы рук — они у всех в деда…