Художнику-карикатуристу Константину Ротову, как многим советским гражданам, довелось пройти ГУЛАГ. Ранний творческий взлёт, профессиональная востребованность, престижная работа, достаток, знакомство и дружба с самыми известными и влиятельными деятелями культуры того времени – всё было мгновенно перечёркнуто, как только его оговорил попавший под следствие товарищ.
От автора: поскольку статья получилась большой, она для удобства чтения разбита на три части. Заключительную читайте послезавтра.
Арест и следствие
На рассвете 13 июня 1940 года к подмосковной даче на Клязьме, где Ротов жил со своей семьёй, подъехала машина. От требовательного стука в застеклённую веранду проснулась Ирина, дочь художника, и очень испугалась, решив, что в дом лезут воры. Но внутрь вошли несколько незнакомцев, которые предъявили ордер на обыск. На даче перевернули всё верх дном: на пол летели книги, постельное бельё, одежда, рисунки. Но, несмотря на то, что незваные гости ничего интересного для себя не нашли, Ротов прекрасно понимал, что последует за таким ночным визитом. Чтобы хоть как-то подбодрить жену, говорил, что произошла чудовищная ошибка, что органы во всём разберутся, непременно подтвердят его невиновность, и его скоро отпустят.
«Мама быстро собрала папу, и он успел, склонившись надо мной, спокойно сказать: «Ирка, я уезжаю в командировку в Тулу. Что тебе привезти? Хочешь, самовар привезу?» И тут же подошёл человек и вежливо сказал: «Разговаривать не надо. Уже нет времени, пора», – вспоминала Ирина Ротова (Баталова) о той июньской ночи, когда арестовали её отца. –.И я почему-то поверила, что всё будет хорошо. Мама уехала вместе с папой, а когда вернулась, то заперлась в своей комнате и целый день не выходила. Я думала, что она умерла. Но она вышла и сказала, что папа уехал надолго, но обязательно вернётся. И мы поехали в Москву, где две комнаты были уже опечатаны, а одна оставлена нам. Я всё время ковыряла ногтем красную печать на дверях, за что мама меня ругала. От нас все отвернулись, домработница ушла, телефон замолчал. Мы остались одни: я, ещё совсем ребёнок, и молодая красивая мама без специальности».
Константин Ротов попал в печально известную Сухановскую тюрьму НКВД (спецобъект 110). Она была создана по инициативе наркома внутренних дел Николая Ежова, который после опалы сам стал её узником и содержался в стенах бывшего монастыря десять месяцев – вплоть до расстрела. Именно сюда отправляли проходивших по статье 58 УК РСФСР «врагов народа». Чекисты, высокопоставленные военные, учёные, представители искусства, директора промышленных и оборонных предприятий, «врачи-вредители» и «геологи-вредители» – кто только не побывал в этих мрачных стенах!
В частности, во время следствия здесь содержался писатель и журналист Исаак Бабель, которого обвиняли в терроризме и шпионаже. После приговора его отправили в Бутырскую тюрьму, где 27 января 1940 года он был казнён. Позже выяснилось, что все обвинения против него были сфабрикованы.
«Сухановка» была зловещим местом. Отсюда было только два пути – в лагерь или в камеру «смертников». Тех, кому суд определял высшую меру наказания, или казнили тут же, или вывозили на другие спецобъекты НКВД.
«Однажды в камеру мне принесли чистую рубашку и приказали надеть, – вспоминал Константин Ротов. – Через некоторое время повели куда-то. Привели в большой кабинет. Огромный письменный стол. Массивные кресла. В выдвинутом ящике стола были видны резиновая дубинка и пистолет. Неожиданно открылась дверь, которую я сначала не заметил, из неё появился Берия. Он долго рассматривал меня. Потом спросил: «Почему вы не в партии?» – и, не дожидаясь ответа, ушёл. Видно, наркому любопытно было взглянуть на карикатуриста, «врага народа», ордер на арест которого он собственноручно подписал».
«Немецкий шпион»
Изначально Константину Ротову было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Германии. В тюрьме его ознакомили с показаниями художника Михаила Храпковского, который утверждал, что с середины 20-х годов он вместе с Ротовым передавал информацию сотрудникам немецкой разведки.
Храпковский угодил под машину репрессий за то, что его жена приходилась сестрой супруге маршала Григория Кулика. Она считалась неблагонадёжной и подозревалась в шпионаже в пользу фашистской Италии. Её похитили, а затем расстреляли без суда и следствия на Лубянке в 1940 году. Сам военачальник попал в немилость позже и был казнён в 1950-м.
Кроме того, Храпковский побывал в Германии, и этого оказалось достаточно, чтобы обвинить его в шпионаже. Но от него настойчиво требовали сдать сообщников. Не выдержав регулярных жестоких избиений во время допросов и постоянного физического и психологического давления, Храпковский сломался и назвал своим подельником Константина Ротова.
Из материалов дела: «Обвиняемый Храпковский показал, что знает Ротова с 1924-25 года, находился с ним в дружеских взаимоотношениях, всем делился в жизни. По возвращении из Германии в 1928 году, находясь в гостинице г. Одессы, он рассказал Ротову, что был вызван в ОГПУ, где спрашивали о поездке. Ротов спросил: «Всё ли ты рассказал, что с тобой произошло за границей?» Храпковский ответил, что всё. После этого Ротов многозначительно спросил: «А о том, что с тобой случилось в полицай-президиуме, ты тоже рассказал?» (Там Храпковский был завербован немецкой разведкой.) Ротов сказал, что ему всё известно и что в дальнейшем связь от имени германской разведки Храпковский должен поддерживать через него — Ротова».
Следствие по делу карикатуриста «Крокодила» вёл начальник Следственной части ГЭУ НКВД СССР Лев Влодзимирский (он же принимал участие в похищении Лидии Кулик). Этот поляк зарекомендовал себя как исполнительный и чрезвычайно жестокий человек, который не гнушался выполнять по приказу даже самую «грязную» работу и имел на своём счету несколько ликвидаций. Перебравшись из Сибири в Москву, он начал делать стремительную карьеру в органах и был за усердие отмечен наркомом Берией, который ввёл его в свой ближний круг.
«Он сажал меня перед собой, придвигал к моему лицу настольную лампу и направлял свет в лицо, – вспоминал Константин Ротов. – Мощная лампа так сильно светила и грела, что, казалось, вот-вот глаза лопнут. Потом он снимал с руки часы и аккуратно клал их на стол. Я знал: будет бить. А он не просто бил, а пытал, да так, что и вспоминать об этом страшно. Иногда он на сутки запирал меня в маленькую камеру-шкаф. Там не то что лечь, сидеть было нельзя. Только стоять. Сутки... Одно время он держал меня в одиночной камере. Для меня это тоже было пыткой. Я тяжело переносил одиночество. Чтобы не сойти с ума, рисовал маленьким обмылочком на брюках. Стирал нарисованное и снова рисовал... Я человек не злой, но этому красавцу я желал смерти».
Сейчас известен приказ НКВД № 0068 от 4 апреля 1953 года, в котором подтверждался факт применения пыток к подследственным в Сухановской тюрьме: избиение, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, холодные и горячие карцеры». Второй пункт того же документа предписывал «ликвидировать организованные руководством бывшего МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, — уничтожить».
Расследование уголовного дела, возбуждённого в отношении Константина Ротова, затянулось почти на год, хотя судьба большинства заключённых решалась за несколько месяцев. Но художник упорно не говорил того, что от него хотели услышать, и на допросах повторял одно и то же: он невиновен, его оклеветали.
«Я не смог выдумать никаких красочных подробностей шпионской работы, ибо ничего о ней не знал, за границу, а тем более в Германию, не ездил, иностранных посольств не посещал», – много лет спустя писал художник.
Злополучная лошадь
Михаил Храпковский, который пошёл на сотрудничество со следствием, рассказал, что несколько лет назад своими глазами видел карикатуру Ротова сомнительного содержания: на ней была изображена лошадь, которая ела из торбы овёс, а на её спине сидели голодные воробьи в ожидании «конских яблок». На задней части животного была табличка: «Закрыто на обед». Константин Ротов не стал отрицать: да, было дело, рисовал, работу даже даже хотели опубликовать в журнале. Вот только сюжет карикатуры был интерпретирован органами как «дискредитация советской торговли и кооперации». Что любопытно: сам рисунок к делу приобщили гораздо позже, только в 1954 году, и то не оригинал, а копию, воссозданную Ротовым.
Именно показания Храпковского об этой карикатуре подтолкнули следователей обратиться к прошлому Ротова. И они нашли в нём гораздо больше реальных зацепок, чем в приписываемой художнику шпионской деятельности. Его обвинили в сотрудничестве с ОСВАГом – осведомительным агентством, созданным летом 1918 года при верховном командующем Добровольческой армией генерале Михаиле Алексееве (с февраля 1919 года реорганизовано в Отдел пропаганды при правительстве Деникина).
Константин Ротов подтвердил, что находился в городе, когда его заняла белая армия, и что он действительно размещал в местных газетах свои рисунки, среди которых были карикатуры на большевиков, которых он тогда, по его же собственным словам, «не представлял иначе как с ножом в зубах». Шестнадцатилетнему мальчишке не хватило жизненного опыта, чтобы понять, чем однажды может обернуться факт таких публикаций.
В 1920 году в Ростове-на-Дону установилась советская власть. Когда в городе организовали ДонРОСТА, Ротов пришёл к руководителю этого издательства и показал свои рисунки, напечатанные при белых. И его не только не отправили восвояси, не позвонили «куда следует», а предложили работу.
Справедливости ради стоить заметить, что подобные «тёмные пятна» наличествовали в биографии многих маститых советских художников. Например, Виктор Дени изображал Ленина в образе Иуды, получившего 30 монет от германского генштаба.
Знаменитый Борис Ефимов в молодости регулярно публиковал в белой киевской печати карикатуры на вождя мировой революции. Борис Иогансон, один из основателей соцреализма, руководитель Академии художеств СССР и лауреат двух Сталинских премий первой степени, в пору гражданской войны и вовсе был офицером белой армии и служил у Колчака. Время было такое: оно требовало от каждого выбрать сторону и ломало, уничтожало всех, кто не смог этого сделать и не адаптировался к новым условиям.
После признания Ротова в том, что он в юности печатался в ростовских изданиях, дело раскрутили, что называется, по полной. Вытащили даже историю о том, как 1930 году Ротова в редакции «Крокодила» подвергли «персональной чистке» за отказ рисовать карикатуры на Льва Троцкого. Он тогда объяснил свою позицию тем, что в 1924 году иллюстрировал его книгу, и при знакомстве Троцкий произвёл на него очень сильное впечатление.
(А теперь сравните позицию Ротова с действиями того же Дени, который ранее симпатизировал Троцкому и изображал его героем революции, но когда потребовалось заклеймить его как «врага народа», он сделал это без всяких сомнений.)
Ну а в том, что Ротов – нераскаявшийся и затаившийся враг, следователей вполне убеждало создание им рисунка «Закрыто на обед». Ведь эта карикатура была создана им не в юности и не по ошибке, а в зрелом возрасте, в 1934 году. Кроме того, ещё были памятны ужасы массового голода 1932-1933 годов, и в работе художника при желании легко можно было найти и другой, более зловещий и порочащий власти смысл, а не только дискредитацию советской торговли и кооперации.
Особым Совещанием при НКВД СССР Константин Ротов был осуждён на восемь лет лагерей за контрреволюционную деятельность. А именно за «распространение антисоветских анекдотов и пасквилей» и шпионаж. Приговор был вынесен 14 июня 1941 года, ровно за неделю до начала Великой Отечественной войны.
В статье 58, ч. 1 УК РСФСР (согласно редакции 1926 года) термин «контрреволюционная деятельность» имел следующее содержание: «Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Рабоче-Крестьянских Советов и существующего на основании Конституции Р.С.Ф.С.Р. Рабоче-Крестьянского Правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к её свержению путём интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и т. п. Контрреволюционным признается также и такое действие, которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего его, содержит в себе покушение на основные политические или хозяйственные завоевания пролетарской революции».
Лагерный художник
Константина Ротова отправили отбывать наказание в Усольский исправительно-трудовой лагерь (Соликамск). На этапе он познакомился с Филиппом Тольцинером и Константином Лебедевым, также осуждёнными по 58-й статье УК. Им очень повезло: никто из них не попал на лесоповал. Всех троих спасла профессия: художники были нужны везде, даже за колючей проволокой.
После того, как Ротов красиво оформил клуб к празднику, начальство Усольлага смекнуло, что изобразительный талант «новенького» можно использовать с большой пользой. Его назначили руководителем оформительской бригады лагеря, которая помимо наглядной агитации стала воспроизводить полотна знаменитых мастеров: их потом отвозили на продажу в Пермь. Особенно котировались копии картин Шишкина и Айвазовского.
Также художникам заказывали расписывать настенные коврики и рисовать на них лебедей и русалок - такие сюжеты были очень популярны в те годы. Для профессионалов это была «халтура», которая не требовала большого у
Впрочем, случались заказы гораздо ответственнее и сложнее. Однажды Ротову поручили проиллюстрировать очередной доклад Сталина. Цитаты вождя и рисунки к ним заняли несколько альбомов, которые потом переплели в сафьян и отправили в Москву в качестве подарка Иосифу Виссарионовичу от начальства Усольлага. Художник как-то признался, что если бы он находился на свободе и сделал ту же самую работу, то почти наверняка стал бы лауреатом премии.
В Усольлаге пересеклись пути Константина Ротова и Михаила Танхилевича. Несмотря на молодость, последний успел побывать на фронте и был награждён орденом Красной Звезды и орденом Славы III степени. В 1947 году, когда ему было всего 24 года, его осудили за антисоветскую агитацию. Шесть лет лагерей он получил за неосторожное высказывание в дружеской компании о том, что немецкие женщины не хуже советских, а вот приёмники и дороги – лучше.
Позже вся страна узнала этого «антисоветчика» как Михаила Танича, автора стихов ко многим советским шлягерам… Впоследствии поэт-песенник вспоминал, как на лесоповале серьёзно обморозил ноги, и если бы не Ротов, который специально взял его в свою оформительскую бригаду, он мог стать инвалидом или умереть.
«Обвинение в шпионаже категорически отрицаю…»
Из заявления Константина Ротова, направленного Генеральному прокурору СССР Константину Горшенину 5 декабря 1943 года: «Никто и никогда не смел меня упрекнуть в том, что я делал что-нибудь во вред своей Советской родине. Следствие решило, что все двадцать лет я притворялся, не сумев или, вернее, не захотев узнать, что я представляю собой как человек и как художник. <…> То, что из меня «сделали шпиона» и на этом основании и послали в лагерь, пусть останется на совести следователей (Влодзимирский, Есаулов, Сидоров). Они не пожалели своих сил, чтобы в течение одиннадцатимесячного следствия содержать меня 7 месяцев в одиночке Сухановской тюрьмы, без единой прогулки за весь срок (только в конце мне разрешили 20-минутные прогулки). Путём самого жестокого и несправедливого ведения следствия меня заставляли подписывать ту нелепую ложь, которую Вы, гражданин прокурор, легко увидите, если прочтёте моё дело. Сейчас я перестал существовать как человек, как художник, вместо меня существует бумажка, по которой обо мне и судят. Если меня наказывают за то, что я работал в белой печати, то это похоже на наказание взрослого человека за то, что в детстве он разбил чашку. Работа в Осваге и «Донской волне» в качестве художника – моя единственная реальная вина, но я ведь и не пытался её скрывать. Об этом в своё время знали и ДонЧека, и ГПУ, и НКВД, об этом я писал в письмах и анкетах. Обвинение в шпионаже я ещё раз категорически отрицаю – как ложь, не имеющую под собой даже малейшего основания».
В феврале 1943 года мать Константина Ротова попыталась добиться справедливости и направила в прокуратуру СССР жалобу, требуя пересмотра дела. Однако ей отказали, сославшись на то, что виновность её сына «материалами вполне доказана, и никаких оснований к принесению протеста нет».
В 1944 году Василий Лебедев-Кумач, Самуил Маршак, Михаил Зощенко, Валентин Катаев, Михаил Черемных и Кукрыниксы направили письмо председателю Верховного суда СССР Ивану Голякову. Аналогичное послание легло на стол Генеральному прокурору СССР Константину Горшенину.
«Мы близко знаем Константина Павловича Ротова и по его личной жизни, и по многолетней работе в «Правде», «Крокодиле», Детиздате, – говорилось в письме. – С полной ответственностью за свои слова мы можем сказать, что художник Константин Ротов был и остаётся советским человеком, глубоко преданным своей Родине. Сейчас более чем когда-либо нашей стране нужны большие мастера, и мы считаем себя вправе просить Вас ознакомиться с делом товарища Ротова лично. И если материалы дела и все характеристики за время нахождения тов. Ротова в лагере это позволяют (а мы в этом уверены) – поставить вопрос либо о пересмотре решения по делу Ротова, либо о его досрочном освобождении».
Но ходатайство группы писателей и художников также было оставлено без удовлетворения. Константин Ротов отбыл свой срок, что называется, «от звонка до звонка».
Продолжение следует...
#КонстантинРотов #художник, #иллюстратор, #журналКрокодил, #искусство, #творчество, #юмор, #карикатура, #иллюстрации, #СССР, #судьба