Акулина родилась в дождливую ноябрьскую ночь, перепугав криками своими отца Никифора, весь вечер просидевшего на табуретке со свечой в руках в прихожей конуры своей. Роды принимала Джамила, известная цыганка, славящаяся целительством, снятием порчи и избавлением от всевозможных недугов, также подрабатывающей акушерством на дому.
Это был первый и единственный ребенок Никифора, уже немолодого сапожника, всю жизнь свою сознательную проработавшего на Пречистенской набережной (в лавке, доставшейся от отца) и даже раз подбивший каблук самому губернатору, проезжающему мимо.
Тем событием Никифор очень гордился и часто его вспоминал, выпив дешёвого вина в кабаке в окружении пьяных рыл сотоварищей. Безумно вылупив глаза и выпячивая тощую грудь, он произносил: «А может, он к самому царю в тот момент ехал, а?!». Товарищи его потупляли взор, и каждый про себя думал: «А может, он вправду к царю-то ехал...», с завистью поглядывая на Никифора. В такие моменты Никифор отчетливо понимал, что это и была его миссия как человека маленького и безвольного. И сегодня, трезвый и жалкий, он не находил себе места, весь день метался по каморке подле жены своей – охающей и ахающей Авдотьи Семеновны.
Супруга его была кухаркой из дома помещика Вереницына, любезно согласившегося взять Авдотью Семеновну к себе. Старательная Авдотья молилась на Вереницына и работу свою выполняла с большим усердием. Готовила она превосходно, всецело погружаясь в кухонную стряпню. Бывало, что гости интересовались у Вереницына, не выписал ли он себе часом повара из Франции. Зардевшись, Вереницын загадочно отвечал: «Что вы, нет! Никого я не выписывал... Хотя, если честно, подумываю...».
Однажды в доме помещика был устроен большой прием в честь именин супруги Елизаветы Павловны. Авдотья Семеновна, обожающая свою покровительницу и заступницу, превзошла сама себя, выдав великолепные кушанья. Гости были в восторге от угощений и стали интересоваться забавы ради, кто является автором этих кулинарных шедевров, требуя предъявить его немедленно любезной публике.
Раскрасневшиеся гости запивали превосходное кушанье не менее превосходным вином и настойчиво требовали кухарку в зал. Хозяевам ничего не оставалось, как подчиниться. Вереницын тяжело вздохнул и отправился на кухню.
В большой зал с горящими по кругу свечами, опустив голову с серым чепчиком, волнительно теребя руки, вошла маленькая женщина в сереньком платье и в фартуке, за ней следовал упитанный помещик Вереницын. Кухарка, опасливо оборачиваясь на хозяина, прошла к столу, виновато опустив глаза, готовая принять любое наказание. Сидящие за столом гости затихли, с удивлением разглядывая перепуганную женщину. Елизавета Павловна нервно заерзала на стуле, раньше она не присматривалась к своей поварихе, и ей стало неловко.
Маленькая женщина тихо всхлипнула, не выдержав давящей тишины и всеобщего внимания. Узкое, чуть вытянутое лицо, тонкие скулы, подчеркнутые темными кругами под глазами от непосильного труда и нелегкой жизни. Она быстро поправила спадающую прядь волос, пропуская ее через костлявые пальцы. Ее сухие, потрескавшиеся губы дрожали. Гости опешили при виде столь несчастного существа.
Неловкую ситуацию спас граф Корнилов. Будучи человеком светским и умеющим в любой ситуации держаться соответственно, он помог выйти из образовавшейся заминки, – тихо захлопал в ладоши. Растерявшиеся гости с радостью подхватили его признание: испытав некоторое облегчение, зал разразился овациями. Елизавета Павловна улыбнулась такому исходу и, встав, подошла к кухарке. Чуть приобняв её, она освободила бедную женщину от столь смущавшего её общества, выведя из комнаты.
***
Никифор, сидя на табурете и слыша стоны жены в соседней комнате, вспоминал тот вечер: заплаканная супруга пришла домой с полной корзиной снеди. В животе его заурчало.
Авдотья Семеновна снова закричала в спальне, синхронно с ней прорвался и новый крик, более звонкий и пронзительный. Никифор почувствовал слабость, ноги и руки стали ватными, в голове все поплыло. Дверь, скрипнув, открылась, и на пороге комнаты появилась улыбающаяся Джамила, в руках она держала, закутанную в одеяло крошку. Никифор заплакал, по его скудной козлиной бородке заблестели слезы.
Игры создателя
Иногда природа или создатель, стоящий за нею, вдоволь наигравшись с судьбами людей, щедро вознаграждает их за длительные мучения. Так произошло с Никифором и его супругой Авдотьей Семеновной. Акулина, а именно так назвали девочку, родилась очень милой, никак не похожей на своих скудных и черствых родителей, обремененных тяготами жизни. Невидимая рука легким движением скрыла от ребенка изнанку жизни, оберегая её по-своему усмотрению.
Немолодой отец был восхищен неожиданным подарком судьбы, и если в самом начале беременности супруги он искоса поглядывал на округлившийся живот, подсчитывая предстоящие убытки, то сейчас такие мысли растворились в отцовской заботе.
Не имевшая детей Елизавете Павловна (супруга помещика Вереницына), не решившись сама посетить дом кухарки, в знак внимания еженедельно присылала корзину провизии: тут было молоко, творог, сыр, овощи и фрукты, немного мяса в сыром виде. Казалось, что сама благодать божья коснулась перстом чела Никифора – простого человека, не знавшего счастья, кроме как кропотливого труда в каморке на набережной. Так в жизни маленькой семьи произошло знаковое событие, в корне изменившее её судьбу.
Девочка по имени Акулина...
Акулина росла жизнерадостной, красивой и очень смышленой девочкой. Не редко ее звонкий смех можно было услышать на кухне в доме Вереницыных, куда хозяйка дома стала заглядывать гораздо чаще, уводя с собою маленькую проказницу, чтобы угостить её чем-нибудь вкусненьким. Вереницын же, будучи в возрасте уже почтенном, на слабости такие смотрел сквозь пальцы. Да и сам помещик находил юную прелестницу довольно забавной и красивой особой. Иногда Акулина замечала загадочный грустный взгляд Вереницына, девушка трактовала его как некий комплимент её красоте...
Как-то на закате весеннего дня, когда птицы в саду воспевали первые оды теплу, на кухню прискочил мальчик-слуга и заявил, что Акулину Никифоровну просит к себе Елизавета Павловна. Девочка, облизывая пальцы от кушанья, смущенно обернулась, глядя на мать. Авдотья Семеновна лишь улыбнулась, и дочь с радостью выпорхнула из душной кухни, пропитанной духом вареного мяса, жареного лука и свежеиспеченных булочек. Авдотья Семеновна была польщена таким вниманием своей госпожи и втайне от себя имела скромную надежду...
Вернулась Акулина часом позже, вступив на порог кухни в дивном новом платьишке. Девчушка смеялась и кружилась, а прислонившись к дверному проему позади неё, стояла Елизавета Павловна. Такого наряда Авдотья Семеновна своей дочери позволить не могла. Она потупила взгляд, комкая кончик фартука своими тонкими пальцами, боясь даже посмотреть на свою благодетельницу, но посчитав это некрасивым жестом, всё-таки взглянула на хозяйку и обомлела... Елизавета Павловна прежде спокойная и степенная женщина, стоя в тени проёма, дьявольским взором пожирала ничего не подозревающую юную девушку, кружащуюся у кухонного стола, на лице её растянулась отвратительная ухмылка. Такой свою хозяйку Авдотья Семеновна еще не видела...
Предчувствие
Этим же вечером Авдотья рассказала странный случай с госпожой Никифору. Муж, переутомившийся за день в своей сапожной обители, лишь махнул рукой, промямлив:
– Перегрелась ты, Авдотья Семеновна, в дыму своём угарном, вот и мерещится тебе всякое. Чаще на свежий воздух нужоно тебе выходить, – закончил мудрый муж и перевернувшись на бок, почесав лысеющий затылок, тихо захрапел.
«Может, оно и вправду – показалось, – решила для себя кухарка и натянув тонкое одеяльце, предалась беспокойному сну».
Дни катились за днями, сменяя друг друга в чехарде времен года, преподнося все новые и новые сюрпризы. И вот, в один прекрасный день Елизавета Павловна взволнованная, войдя, с порога заявила:
– Акулина, девочка моя, пришла пора познать тебе ученье.
Хозяйка сообщила, что пригласила французского репетитора. Так в жизни девочки из бедной семьи началась "эпоха просвещения", в которой она, надо сказать, значительно преуспела.
Помещик Вереницын к тому моменту сильно сдал, здоровье его ослабло. С постели Никита Сергеевич без видимых причин не поднимался, посвящая все свободное время чтению и предаваясь оставшимся воспоминаниям. Взгляд его потускнел. Бывало, что Елизавета Павловна заставала его совершенно подавленным. Он смотрел в окно, а на глазах его застыли слезы, нижняя губа дрожала.
***
Жизнь текла своим чередом, оставляя за собой прожитые годы. Некогда юный помощник сапожника Никифор стал уже седовласым стариком. Зрение его ухудшилось, а натруженные руки не могли удержать иглу. Трудиться он уже не мог на прежнем месте, и сердобольная Елизавета Павловна определила его в садовники. Сгорбленная фигура старика часто была видна из окон дома среди цветущих кустов сирени. Вместе с супругой Авдотьей Семеновной они поселились в садовом домике.
Как-то Авдотья Семеновна, развешивая белье в тени уже отцветшей черешни, загляделась на удивительную игру, в которую резвились её дочь и хозяйка на солнечном пятачке. Они лихо подбрасывали в воздух продолговатый легкий предмет и с силой стукали его палками с натянутой сеткой внутри. Но не сама игра завладела её вниманием, а то, как двигалась Елизавета Павловна – она была легка и грациозна, нисколько не уступая юной ученице своей, что по годам её было неестественно. Чуткое сердце матери, доселе видевшее лишь благосклонность своей хозяйки, почувствовало неладное.
С этого дня Авдотья Семеновна стала внимательней прислушиваться и приглядываться ко всему в доме. Вспомнив, что за несколько последних лет было два странных случая с бесследно исчезнувшими конюхом Вадимом и служанки итальянского происхождения Изабеллы. Она поделилась своими мыслями с Никифором. Садовник, кивнув, припомнил добротного мужика Вадима, почесал затылок и многозначительно сообщил:
– Дааа...
– Чтоб тебя, – оборвала его супруга и сплюнув наземь, ушла на кухню.
***
Сизый вечер накрывал крыши домов, довольно взирая одноглазым оком на спускавшийся за горизонт диск алого солнца, последними лучами своими касающийся ворот дома Веренициных. Хозяйка Елизавета Павловна с Акулиной убыли в театр.
Складывая высохшее белье в корзину, Авдотья Семеновна заметила свет в окнах комнаты Елизаветы Павловны. Это её удивило. Оставив корзинку, женщина пошла в дом, зная, что внутри находится только лежащий Вереницын, слуга же всегда уезжал с хозяйкой. В доме никого быть не должно, а хозяйка всегда возвращалась за полночь.
Через кухню она проскользнула в столовую. Постояла, послушала: в доме было тихо, в камине зала потрескивали угли. Она не решилась бы на такой дерзкий поступок – подняться в спальню к хозяевам, но на кону была судьба дочери.
Ступая по застеленным ковром ступенькам, Авдотья поднялась на второй этаж. В конце коридора дверь была приоткрыта, сквозь неё сочился мягкий свет свечей, ложась на пол и противоположную стену коридора. В воздухе витал приторный запах, от него женщину выворачивало. Она вспомнила, что раньше улавливала этот тонкий неприятный запах. Придерживаясь кончиками пальцев стены, Авдотья Семеновна пошла к источнику света, прислушиваясь к каждому шороху. Из комнаты доносилось тихое пение. Проходя мимо комнаты Никиты Сергеевича, пожилая женщина уловила сквозь дверь его бессвязное бормотание – мужчина ворочался в постели.
Тошнотворный запах усиливался, противный голос певуньи становился яснее и чётче. Авдотья Семеновна подошла вплотную к двери и осторожно, затаив дыхание, заглянула туда. Мерзкий запах обдал её своим зловонным дыханием. На полуоткрытой двери, напротив её лица, сидело два крупных паука с черными тельцами и ворсистыми длинными лапками. Они поочередно топали ножками, кружась в разные стороны на месте.
Авдотья еле удержалась от крика: на кровати, распластав руки и ноги, лежала Акулина... Женщина пригляделась: в свете колышущихся свечей, несомненно, девушка была очень похожа на Акулину, но только это была не она, а очень искусно выполненная восковая кукла в полный рост. Она лежала в белом платье, уткнувшись пустым взором в потолок, вокруг нее были расставлены незажженные свечи. Поодаль, у зеркала сидела женщина. Ее скудные волосы, которые она пыталась расчесать, торчали клочьями. Через них видна была посеревшая от старости кожа головы, покрытая темными пятнами. Расчесываясь, она гнусаво напевала, глядя на свое отражение. На столике возле зеркала стоял канделябр в виде извивающейся змеи с горящими свечами.Его огни, отражаясь от зеркала, наполняли комнату призрачным светом.
В голове бедной женщины кружились тревожные мысли, она никак не могла оценить степень угрозы ее чада и, сдавшись, наконец, позволила гневу выйти наружу.
Авдотья Семёновна вошла в комнату и прошипела:
– Что вы задумали сделать с моей дочерью?..
– Ох, ты напугала меня, – театрально завопила, смеясь, женщина повернувшись к Авдотье.
Это была точная копия Елизаветы Павловны, за тем исключением, что она была очень стара. Дряблая кожа на лице и ее руках, обильно смазанная маслом, тускло блестела, отражая свет канделябра. Старуха улыбалась, но глаза ее наливались дикой злобой. Она встала и пророкотала, как прибой:
– Пошла прочь, помойная крыса... Сегодня великий день – День моего перерождения, – величественно закончила она, глядя на кухарку.
Авдотья Семеновна было уже раболепно развернулась, но искоса взглянув на куклу-Акулину, завизжала и бросилась на мерзкую старушонку, вцепившись ей в шею сильными пальцами.
Обе женщины, колотя и царапая друг друга, завалились на трельяж. Хрупкое зеркало, ударившись о стену, посыпалось на пол. Подсвечник пошатнулся и, не удержав равновесия, покатился по столу прямо на отбивающуюся злобную старуху. Пламя фитилька коснулось намасленной руки ведьмы, комната озарилась дивным голубым пламенем, отражаясь огоньками в зеркальных осколках на полу.
Старуха дико завопила, в ужасе заметалась по комнате, падая и снова поднимаясь. Авдотья Семеновна выскочила в коридор.
В это же самое время в карете, катившей из театра с двумя светскими дамами, таинственным образом самовоспламенилась Елизавета Павловна. Испугавшись, Акулина выскочила, упав прямо на брусчатку, а разгоревшийся экипаж понёсся с перепуганными лошадьми дальше по ночной улице...
История помещика Вереницына
За столом в зале сидел помещик Вереницын – надо признать, что Никита Сергеевич более не казался больным. Он оживленно беседовал и с удовольствием уплетал поставленные перед ним Авдотьей Семеновной кушанья. Рядом находился хлопающий глазами Никифор, он то зевал, то чесался, то просто громко отпивал чаю, кусаябаранку и слушая сбивчивые рассказы жены, а потом и дочери. Вереницын лишь иногда улыбался, смотря на перепуганных Авдотью Семеновну и Акулину.
Доев тарелку поставленного перед ним салата, он вытер губы салфеткой, отодвинул тарелку в сторону и, положив руки на стол, сомкнул ладони, растопырив пальцы обеих рук. Все замолчали, кроме как Никифор только шамкал калач, макая его в чай. Никита Сергеевич взглянул на него и начал...
– Ехали мы с отцом с ярмарки. День был погожий летний, потому мы откинули крышу экипажа и наслаждались видами местными. Луга у нас красивые, все цветами залито и речка широкая, вода блестит от солнца, – сделав широкий жест рукой, чуть не задев внимательно слушающего Никифора, улыбался Вереницын.
– Слышим, у реки воет кто-то, как зверем-то, да только на людской лад. Отец-то мой и говорит: «Постой, Кузьмич, дай глянуть-то». Он с тарантаса спрыгнул и в камыш, я за ним. Камыш-то у нас большой, высокий. Камыш раздвигаем, а там девка сидит да воет, молодая такая рыжая с веснушками, а рядом чуть постарше баба около мужика сидит и плачет, тоже рыжая. А мужик лежит, в небо взглядом уперся и не шевелится, глаза выпучил. Жуткая картина я вам скажу... Тут же у них и лодка прибита к берегу. Ну и та, которая постарше, и давай причитать, да отцу в ноги кланяться. Спаси мол, так и так, плыли домой, а мужа, говорит, сердце схватило. Отец-то мой сердобольный был, второй год как овдовел. Взглянул он на девчонку-то, да на бабу ревущую и велел Кузьмичу посадить их к нам, а за мужиком потом прислать, забрать его в деревню, чтоб земле по-людски предать.
– Так вот и прижились они у нас в поместье. Глядишь, а через два месяца старшая-то и перебралась из людской в отцово жилище, да и мне уже приказным тоном повелевать начала. Младшая тоже в дом переехала, она ее дочкой представляла... Не знаю, что там у них было-то, но только вот влияние она большое на отца заимела, и он наказывал мне, чтоб я Аглаиде Степановне слову поперек не молвил и на меня косо все смотреть стал, а сам ту рыжую все поглаживает – Лизку-то.
– Жили-то они хорошо. Отец им колесницу новую с открытым верхом справил, чтоб они прогулки ежедневные совершали, покупал наряды дорогие. В общем, денег не жалел, за что сам и поплатился – родному сыну не верил, против бестий этих.
– В жаркие лета ночевал я иногда в конюшне на сеновале у Кузьмича, значит, во втором этаже. Просыпаюсь от того, что Иванко-то фыркает, да топчется на месте. А Луна в ту ночь широкая да большая была, как блин огромный висит – светло, как днем. Я к краю пробрался, гляжу, а Аглаида эта голышом на коня взобралась, руками его обвила, да в шею впилась. Он бедный топчется, глаза шальные и голоса подать не может. Тут я и обмер, всю ночь глаз не сомкнул. Рассказал я все отцу утром, только он моему слову не верит. Говорит: «Что ты, дурья башка, все придумываешь, да такое, что нормальному человеку и в страшном сне не приснится». Посоветовались они с Аглаей, да отправили меня тем же летом в город в училище военное. Кузьмич мне потом писал, что и недели после моего убытия не прошло, как Иванко-то и подох от болезни неизвестной.
Никита Сергеевич отвлекся, отпив чаю и, улыбнувшись, дружелюбно похлопал перекрещивающегося Никифора и молвил: «Ежели Бог есть, то и Сатана, значит, существует со своими адептами».
– Я до того случая тоже не верил в бесовщину, думал, что Бог помилует и отвернет лукавого от меня. Но вот учебный год службы моей прошел, а от отца ни слуху ни духу. Кузьмич писал, что совсем барин плох стал, а эти две прорвы охамели и его кнутом секли забавы ради, на что барин молчал и слову не говорил им против. Решил я тогда в отпуск свой приехать и своими глазами на все посмотреть. Да оплошал, Кузьмичу-то и сообщил в письме о том. Конюх – мужик хороший, но простой был, как Никифор наш, он-то все отцу и рассказал, хотел порадовать старика. Естественно, что про то узнала Аглаида Степановна...
– Вот к приезду-то моему сердце отцово и прихватило. Я на порог, а оттуда Кузьмич со слезами на глазах. Смотрю, а эти две – со второго этажа за мной наблюдают. Старшой-то мне и сообщил, что отец за неделю до того все имущество своё на Аглаиду Степановну переписал-то и за мной ничего не оставил. Ничего другого ожидать-то и не приходилось. Решил я наследующий же день после окончания церемоний сразу убыть в казармы свои и забыть про всё. Да только вот ночь пришла, я как в постель лёг, а встать-то и не могу, – Никита Сергеевич многозначительно обвел всех взглядом и продолжил. – А надо мной эти две рыжие, и обе смеются, да зловония на меня какие-то пускают, шепчут все, словно змеи, ритуалы свои нечеловеческие. Аглаида в глаза мне смотрит и говорит: «Ты теперь наш. Будешь всю жизнь служить нам, да лицо перед обществом делать. И не найдется среди людей человека чистого такого, чтоб заклятие с тебя снять...» Три ночи они пели надо мной и курили зловония, я как в бреду был. На четвертый день встал и все по их уговору совершал. Через неделю-то и захотелось им в имение городское перебраться, жизни вкусить, надоело им в деревнях жить. Вот такая история приключилась со мною, – улыбнувшись Авдотье Семеновне закончил Никита Сергеевич. – Рыжие-то эти сестрами-ведьмами оказались, им для жизни все свежие души подавать нужно было-то, вот они Акулину Никифоровну и готовили под себя...
Акулина ойкнула, испугавшись слов помещика Вереницына. Авдотья Семеновна смиренно выслушала весь рассказ и спокойно разглаживала платье на своих коленях. Никифор задумавшись, кружил ложкой в пустой кружке, да ненароком уронил её. Ложка упала, ударившись об пол, издав громкий звон. От этого звука сидящие за столом вздрогнули, вернувшись в реальность из рассказа Никиты Сергеевича и событий того вечера...
P.S.
После описанных выше событий, помещик Никита Сергеевич Вереницын уехал в отчий дом в деревню, оставив в знак благодарности поместье своё Никифору и Авдотье Семеновне, а также их дочери Акулине, вместе с бакалейной лавкой, принадлежащей некогда его семье.
«Загадочная история помещика Вереницына»...
Популярные истории:
- Мистика: «Мельник»
- Мистика: «Ночной сторож»
- Мистика: «Ведунья»
- Мистика: «Фауна»
- Мистика: «Ягодка»
