Первая часть февральской публикации цикла "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Ваш РРЪ по-прежнему всё пишет в своё удовольствие к чему душа лежит, а добрый читатель сам разберётся - надобно ему это, или же стоит отписаться от занудного канала вовсе. И никому не обидно. Те же, кому интересно почувствовать себя свидетелем событий двухсотлетней давности, наверное, останутся, а, стало быть, - снова здравствуйте!
Не расстаёмся с нашими очаровательными филантропами-неразлучниками - братьями Булгаковыми. Между прочим, объявился Жуковский, долгое время бывший чрезвычайно занятым обучением Великой Княгини Елены Павловны. За труды его вышла ему Высочайшая награда... И немалая! Вот что пишет брату Константин Яковлевич из столицы.
- Жуковскому пожаловано 5000 рублей (он учил Елену Павловну) единовременно, и столько же будет получать ежегодно, а так как он имеет еще 5000 рублей от Александры Федоровны, то и не худо: будет, чем жить. Сейчас Жуковский показывал мне перстень с солитером, подаренный ему великою княгиней, прекрасный.
Звучит весьма солидно, так и хочется порадоваться за Жуковского. А давайте посчитаем - насколько 10 тысяч рублей в год достаточно? Тем более, что "квартирный вопрос" (весьма болезненный в финансовом контексте для столичных обитателей) у Василия Андреевича решён давно: он живёт прямо в Зимнем дворце и, само собою, совершенно бесплатно. В пересчёте на современные рубли ежегодный доход Жуковского примерно... миллион. То есть 83 тысячи ежемесячно. Зарплата весьма средней руки нынешнего чиновника. Не так уж и хорошо. На питание, впрочем, учитывая относительную дешевизну продуктовой корзины даже и в Петербурге (не говоря уж о Москве, где цены процентов на десять-пятнадцать ниже), хватит более чем, но... Как писал Пушкин - "Но панталоны, фрак, жилет..." Будучи семьянином, Пушкин, как помним, издерживал в год сумму едва ли не в два с половиною раза большую. Жуковский - холост, и - что-то подсказывает - изрядный эконом, лишённый напрочь рискованных пристрастий ко всякого рода затратным соблазнам. Так что, полагаю, дохода в 10 тысяч ему довольно.
А Александр Яковлевич - голубиная душа! - всё радуется за Егора Метаксу из первой части февральской публикации! Да-с, судари мои, мир всё же не без добрых людей.
- Метакса представил мне опись мелким долгам, яко аптека, булочник, мясник и проч., всего 1120 рублей. С этими нечего делать сделок, надобно все отдать. Я поехал с деньгами к жене, которая женщина препочтенная и премилая. Другая бы сошла с ума, а она, будучи больна, все не теряла бодрости и терпения. Долго мы с нею говорили обо всем. Я объяснил ей, что все дела кончены в суде, привез ей письмо, весьма ласковое, от Ивана Николаевича Корсакова, который препровождает к ней изорванное и удовлетворенное им заемное письмо Метаксы Нарышкину. Она заплакала от радости. Сверх сего, имею я еще около 2000 рублей для Метаксы, но это сохраню до поры до времени. Она звала меня на макароны к себе, кои сама сделает; поеду непременно. Много она мне рассказывала о добром Каподистрии, которого любит как брата; я знаю, что и он ее любит, да она и стоит того. Ты можешь ему написать, что теперь она покойна, а вперед мы имеем в ресурсы выручку на «Записки» Метаксы. Вот семья, которая от тюрьмы перешла к изобилию. Бог знает, какими путями ведет Он несчастных к спокойствию! Я провел славнейшее утро! Спасибо графу, Корсакову и другим добрым людям. Пошел наш Метакса опять в люди; больно, что весь город об этом говорит. Теперь Метакса будет также пользоваться пенсионом своим, полученным при отставке и который Нарышкин также к себе прибрал
В Петербурге поминается знакомая нам (памятник же не так давно соорудили... рукотворный!) фамилия Уварова. Да-да, тот самый, герой нашего "Бестиария". Он всё по-прежнему в фаворе, но чиновной столицею нелюбим, о чём свидетельствует ехидная фраза Константина Яковлевича:
- "Вице-адмирал Кроун пожалован в адмиралы, Уваров, камергер, – в действительные статские советники. Наш князь мне сказывал, что он не две, а три табакерки получил..."
Ежели помните, в январе Император Александр Павлович неожиданно захворал, чем вызвал повсеместный переполох. Похоже, что в феврале ему стало легче!
- Ну, слава Богу, вот последний бюллетень о здоровье нашего государя. «Здоровье императора превосходно. Его величество предполагает скоро выйти на воздух. Выздоровление ноги завершается. Отныне бюллетеня не будет, ежели не произойдет ничего нового. 16 февраля». К этому еще прибавлю приятнейшее известие, что государь вчера уже проехался в санях. С каким восхищением все на него любовались!
А в Москве вновь всплывает... пушкинская "Чорная шаль". Директор театра Кокошкин, кажется, вообразил себе, что имеет все права на романс Верстовского.
- Вообрази, что Кокошкин запретил не только петь Булахову «Черную шаль» в другом месте, как в театре, но и давать ноты кому бы то ни было. Довольно гнусно! Думает делать театру подрыв, но я ее достану от самого сочинителя и тебе пришлю
Напоследок, прощаясь с братьями до марта, приведём забавный, почти водевильный случай, приключившийся с супругою общего нашего знакомого князя Петра Андреевича - Верой Фёдоровной Вяземской. Прямо "Летучая мышь" - наоборот!
- Собрание вчера (пишу тебе в среду) было очень многолюдно, то есть маскарад; было 1300. Много масок; я явился прежде во фраке, и как все нас видели, то мы с Вяземским пошли в комнату к Акатову, бухгалтеру, и там в пять минут маскировались капуцинами. Точь-в-точь один, как другой, и та же маска, даже перчатки одинаковые. Так как мы одного роста, то много выходило путаницы. Вяземская узнала мужа, начала с ним разговор весьма скабрезный, чтобы доказать ему, сколько уверена, что это он. Он исчез; встречает она меня. «Милый друг, дай мне руку, хочу отыскать мою сестру». – «За кого вы меня принимаете, сударыня?» – был ответ. «Можешь сколько хочешь менять голос, это ты». – «Если вы уверены, что это я, дайте мне тому доказательство». – «Все, что пожелаешь». – «Ну что ж, поцелуйте мне руку», – и снимаю перчатку. Она было призадумалась, однако взяла руку и поцеловала ее очень усердно. Тогда я ей объявил, кто я. Смешно то, что и тут она со мною продолжала спорить, что это не я, а муж ее. После, как пришли мы оба вдруг к ней, то она догадалась, что в зале было у нее два мужа: один настоящий, а другой подложный.
Помянули жену - так останемся с мужем. Не смотрите на письма Александра Яковлевича, в которых князь Пётр Андреевич всё на театрах, да на балах, да фейерверки у себя в Остафьеве закатывает... Серьёзные финансовые проблемы, испытываемые семейством, Вяземский может обсуждать лишь с ближайшим другом Тургеневым, да с родственником по сестре Карамзиным. До сего времени, между прочим, тот же Тургенев частенько в переписке пенял другу за доходящие до него сведения о разгульном и недешёвом образе жизни последнего, на что Вяземский сурово отвечал, что-де, мол, в опекунстве не нуждается, а тратит столько, сколько считает нужным. Пришло время расставаться с одним из имений - тверского Спасского, доставшегося от отца!
- "Спасибо, что вы обо мне хлопочете. Попечения ваши принимаю к сердцу с живостью я признательностью. Дай Бог успеха! Тверскому губернатору нельзя знать о моих обстоятельствах; ему известно, что производство фабрики моей идет исправно, но неизвестно, что нет никакой выручки, что сукно лежит у меня в амбаре, и что я еще должен платить за шерсть, когда от фабрики, как от козла, нет ни шерсти, ни молока. Показание его может быть мне не в пользу неумышленно... Спасительская и спасительная продажа может только, если может, получить у вас движение прямое. Здесь ход её уже сбит: надобно было сначала пойти грязными переулками; а теперь, когда увидят, что я поворотил на них с большой улицы, то, будут меня опасаться и захотят выставить мною свою честность. Решите! Если возможность есть у вас дать направление, то скажите"
Наконец, 26 февраля Тургенев отвечает князю.
- Письмо сие будет полу-официальное, и для того прошу прочесть его со вниманием и исполнить, по содержанию оного, немедленно. На прошедшей неделе Карамзин говорил слегка государю о желании твоем продать тверскую деревню храму Спаса. Государь тотчас предложил ему сказать о сем князю Голицыну, и на другой же день государь сказал ему, упомянув и об отзыве Карамзина, что ты согласен и дешевле других уступить казне. Князь поручил мне немедленно написать к тебе, чтобы ты написал к нему официальное письмо и предложил к покупке для храма свою деревню, сказав, что за душу просишь, сколько в ней душ, как далеко отстоит от Москвы, какие заведения, угодья или фабрики имеет и выгоды, кой могла бы доставить Коммиссии храма. Но я в то же время отвечал князю, что ты менее 400 р. душу уступить не можешь, ибо эта цепа самая дешевая; что если другие помещики уступали дешевле, то многие могли делать сие потому, что им доплачивали свыше сей цены сами крестьяне, желая поступить в ведомство Коммиссии. Посылаю тебе справку об имениях сего рода, в Коммиссию купленных. В сем смысле ты должен написать к князю письмо и, под открытой печатью, прислать ко мне. Опиши выгоды своего имения, но согласно во всем с истиною. Мы, вероятно, пошлем это при предложении на рассмотрение Коммиссии. Скажи об этом одному Кушникову, но другим не разглашай; особливо о том, что Карамзин говорил о сем государю. Сделай сие поскорее. Покажи письмо твое к князю предварительно Сергею Сергеевичу. Пришли его на мое имя, по сделай сам пакет и адрес. Не худо, если бы ты на всякий случай прислал ко мне два бланка на большой бумаге. Я бы, может быть, переменил что-нибудь или прибавил в твоем письме, а твое удержал. Если в бланках нужды не будет, то я немедленно возвращу их тебе.
Если Александру Ивановичу Тургеневу не впервой хлопотать о ком-то (кажется, он большую часть времени проводил за этим приятнейшим занятием!), то Карамзину, видимо, пришлось надавить противу желания на некоторые струны своей души, чтобы использовать во благо родственнику расположение к нему Государя. Так или иначе, делу был дан ход - подключен влиятельнейший при Дворе личный друг Государя князь Александр Николаевич Голицын. Авось, всё сложится... Забегая вперёд и в качестве пояснения к тексту выше: речь шла о приобретении имения комиссией по постройке в Москве храма Христа Спасителя. По сути - вопрос крайне серьёзный, средства - казённые, а, если учесть, что Вяземский с 1821 года - фигура опальная (после ссоры с Государем и всплывших тогда же чересчур вольных стихов), становится понятным - почему пришлось прибегать к помощи Тургенева и Карамзина, и почему Тургенев шепотом почти что упреждает: "Письмо сие будет полу-официальное".
А нам время перенестись севернее: там в далёкой Финляндии служит в незавидном чине унтер-офицера Евгений Абрамович Боратынский. Службою он давно тяготится, и душа его к Марсовым утехам особо не лежит. Есть у него одна тайна... грехи юности... порочный проступок, за который он и сам не ведает - сколько будет расплачиваться безрадостными годами. Друзья описывают его так: "Он был худощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние". Впрочем, полагаю, этой весною мы непременно вернёмся к Боратынскому и поговорим о нём поподробнее. А пока 15 февраля 1824 года из-под его пера появляются такие строчки, записанные в альбом племянницы своего командира полковника Лутковского Анны.
Когда придётся как-нибудь
В досужный час воспомянуть
Вам о Финляндии суровой,
О финских чудных щеголях,
О их безужинных балах
И о Варваре Аргуновой;
Не позабудьте обо мне,
Поэте сиром и безродном,
В чужой, далёкой стороне,
Сердитом, грустном и голодном.
А вам, Анеточка моя
Что пожелать осмелюсь я?
О! наилучшего, конечно:
Такой пробыть, какою вас
Сегодня вижу я на час,
Какою помнить буду вечно
Трогательно, да... К слову сказать, та Анеточка прожила много дольше посвятившего ей стихотворную виньетку поэта. Родившаяся в 1804-м (т.е., ей в феврале 1824-го не исполнилось и 20), она вышла замуж за некоторого офицера Антона Григорьевича Морозова, о котором известно лишь то, что дослужился до полковника. Зато мы определённо знаем день смерти Анны Васильевны - 20 октября, год указывается размыто - 1879-й, но под вопросом (1870-1879). А чтобы не оставлять нашу Анеточку вовсе уж лицом эпизодическим и сгинувшей где-то в Истории, давайте попробуем её визуализировать, для чего воспользуемся портретом неизвестной кисти Ореста Кипренского. Ей - той, неизвестной - уже, верно, всё равно, а Анете Лутковской было бы приятно...
Таким (или примерно таким) увиделся мне долгий февраль 1824 года, а уж хорош он был или плох - судить всяко не мне. Я - всего лишь скромный собиратель и огранщик драгоценностей, щедро рассыпанных по отечественной Истории.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
