Люба шла по деревне, ног под собой не чуяла. Устала, натопталась за день. Столько она когда еще ходила. Да и нервное потрясение давало себя знать. Только вот здесь, в деревне, до нее окончательно дошло, какую беду она чуть не натворила. Какое счастье, что там оказался этот незнакомец. Хоть она и воспитана была отцом в неверии в Бога, но тут подумала, что ей теперь за этого бородача молиться надо.
Дома никого не было. Любка даже обрадовалась этому. Мать бы сразу почуяла неладное. Отговаривайся потом. Пока переодевалась, почувствовала, что есть хочет. Достала из печи горшок с кашей, положила в блюдо. Она быстро все съела, даже удивилась, что в блюде уже нет ничего.
- Вот это я находилась - подумала Любка. Она хотела подняться, но ноги совсем не хотели вставать, они просто требовали, что им нужно отдохнуть. Пришлось заставить себя, она перебралась на постель, укрылась одеялом и провалилась в сон. Это сон для нее был, как сон выздоравливающего человека. Из головы ушли все дурные мысли, которые крутились в последнее время.
Пришли Фрося с Иваном. Иван тянул теленка за веревку, а Фрося подгоняла его, упирающегося, сзади да ласково приговаривала.
- Иди, иди милая домой. Мы тебя не обидим.
Телочка ни в какую не хотела заходить в незнакомый двор, упиралась, жалобно мычала. Пришлось ее чуть ли не на руках втаскивать. Наконец управились, загнали в хлев. Постояли, послушали, как жалобно она мычит, ищет мамку, закрыли хлев на засов, пошли домой.
- Любашка, чего не вышла посмотреть на телушечку-то. Чуть загнали мы ее. Такая боевая. - Начала было Фрося и тут же замолчала, увидев что ее любимица спит у себя на кровати.
- Чего это с девкой-то. Спит об эту пору. - удивилась мать. Но ходить стала потише и разговаривала с Иваном в полголоса. Она подумала, что умаялась ее дочка, целый день с бумажками со своими просидела. Бедная Фрося, если бы она знала, что хотела сделать ее дочь, на что чуть не решилась.
Любка так и проспала до самого утра. Сказала утром, что голова вчера сильно заболела. Вот и уснула с самого вечера. Даже не слыхала, как они пришли. Ноги ее за ночь отдохнули, да и настроение улучшилось. Любка сходила в хлев, посмотрела на будущую кормилицу. Черная, со звездочкой белой на лбу и в белых носочках.
- Мама, телушка-то какая красивая, приметная. - поделилась она с матерью.
Фрося была рада покупке. И запросили за нее нормальные деньги, могли бы и больше, все равно бы продали. И денег недостающих согласились подождать до расчета в колхозе.
У Любки в голове крутилось, чтоб ненароком кто не нашел ее записку прощальную в столе. Вот сраму-то будет. А еще голова болела, написал ли Павел Иванович на нее заявление. Поэтому и поторопилась она на работу пораньше.
Записка, как она ее положила, так и лежала в столе. Любка развернула ее и прочитала. Сама на себя удивилась, как она могла такое написать, на такое решиться. Взяла ее, подошла к печке, чиркнула спичкой. Смотрела, как горит ее писанина и радовалась, что не попал этот листочек в руки матери.
Пришли бухгалтерши. Спросили, чего это ее вчера не было на работе.
- Что-то расхворалась я. Головы поднять не могла. - ответила им Любка и почувствовала, как начали розоветь от стыда ее щеки. По тому, что дальше не последовало никаких расспросов, она поняла, что Павел Иванович не писал никакого заявления, иначе эти любопытные женщины не успокоились бы и все выспрошали.
За день Люба совсем успокоилась. Заглянул председатель, но ни словом не обмолвился ни о чем. Хотя Любка уж приготовилась сказать и ему про свою больную голову.
Вечером Люба спросила у матери.
- Мам, а тетка Вера ничего про Фирку не говорили. Дома она или в городе.
- Дома, дома, третьего дня Гришка за ней ездил, привез Сходи как-нибудь к ней, чай подруги.
- Схожу. Надо чего-то собрать гостинцев ребятишкам.
Фрося испекла лепешек на простокваше.
- Вот, пусть поедят свеженьких -то.
На другой день Любка сразу после работы пошла проведать свою подругу. Фирка сидела на кровати, свесив ноги на пол и кормила маленькую. Возле ее ног топала Танька. Ходила она еще не уверенно, покачивалась и шлепалась на пол. Тут же на полу играли мальчишки.
Люба вытащила узелок, развязала, протянула детям.
- Ешьте, бабушка Фрося вам напекла.
Мальчишки посмотрели на мать, не будет ли та ругаться. Фрося покачала головой.
- Ешьте, ешьте. Берите.
Мальчишки утащили угощение на стол, за ними и Танюшка потопала, повторяя “дай” и показывая кулачком, что ей тоже надо дать. Наконец у подруг появилась возможность поговорить спокойно. Малышка на руках у Фирки наелась, откинулась от груди и уснула.
- Люб, а ты знаешь, как мы ее назвали.
- Нет.
- Любка. Теперь у нас своя Любка есть.
Люба даже опешила от услышанного. Вот это да! Подруга назвала ее именем свою дочку. Даже в глазах защипало.
- Я хочу, чтоб ты у нее крестной была. Только вот проблема, где старух найти, чтоб погрузили ее. У мамки тоже мальчишка некрещеный. А душа болит.
Даже в городе церковь не работала, а уж про деревни и говорить нечего. Вот и ходили старухи, крестили младенцев. Говорили, что делают это с благословления батюшки. А так, кто их знает. Старухи-то не местные были. Но все равно хоть какая-то защита ребенку.
Люба подошла к зыбке. Малышка тихонько посапывала и смешно морщила свой носик. Надо же, кроха совсем, а смотри, нос морщит, недовольна чем-то. Любе хотелось взять малышку на руки, но раз спит, то тревожить ни к чему. Она удивилась, что смотрит в этот раз на ребенка спокойно и нет у нее в голове мысли, что ей тоже обязательно нужно родить. И что за наваждение на нее нашло тогда. С чего это она все это удумала.
- Ты чего? - увидев как потемнело вдруг Любкино лицо, спросила подруга. Болит что ли чего?
- Нет, ничего не болит. Просто задумалась чего-то.
- Ой, вот я дура. Ты ведь с работы поди зашла. Есть хочешь. А у меня и в голове нет, что накормить тебя надо. Совсем голову с этими детьми потеряла. Мы то уж сколько раз на дню поели.
Фирка засуетилась, достала картошку в плошке, забеленную молоком. Прямо в плошке и поставила перед подругой.
- Ешь давай.
- А ты?
- Я недавно ела. Сейчас только чаю с молоком попью.
Они сидели за столом. Люба и на самом деле хотела есть и с удовольствием ела картошку.
- Олья-то как? Что-то не видно и не слышно ее?
- Спит. Слабая видно стала Спит много. Хоть бы пожила подольше. Мне бы какая подмога. Она ведь мне домишко свой отписала. Говорит и досмотришь меня, и схоронишь. Родни-то у нее никого нет. Одна-одинешенька на белом свете осталась.
- Вот и хорошо, и вам, и ей. Кабы не вы, так ее уж давным-давно бы не было. Кто бы за ней присматривал.
Подружки еще долго болтали обо всем. Любку так и подмывало рассказать все о себе, да стыдно было перед Фиркой. Особенно стыдно было вспоминать, как она унижалась перед Павлом Иванычем, готова была на коленях перед ним ползать. Теперь-то она думала, и чего это на нее нашло. Зачем. Может быть если бы он согласился, то она сама не смогла бы переступить эту черту. Нет, она никому об этом не расскажет. Пусть это будет ее тайна.
- Фир, а ты помнишь, как мы с тобой на омут в лес бегали?
- Чего это ты вдруг вспомнила про это?
-Не знаю. Страшно так было. Я потом ночью спать не могла, все мне этот лешак чудился. Вроде как хватает он меня волосатыми лапищами.
- Не вспоминай на ночь-то. Я ведь тоже над тобой посмеивалась, а сама боялась.
- А мне вот хочется туда сходить теперь. Сколько времени прошло. Посмотреть как там сейчас.
- Дура что-ли. Чего придумываешь.
Нет, не будет Любка ничего пока говорить. Может потом, когда все забудется. Тогда расскажет, да и то не все.
Незаметно подкралось воскресенье. Любка ни одного дня не забывала, что в этот день обещала прийти в лес. Ей хотелось еще раз увидеться со своим спасителем. А еще ее просто распирало любопытство, что делает в лесу этот человек. Почему он ушел от всех.
В воскресенье Любка соврала матери, что пойдет поможет Фирке посидеть с ребятишками, а та дела сделает свои. Ей было стыдно. Никогда раньше она не врала матери, всегда всем делилась. А тут только за неделю который раз уже врет.
- Иди, иди, конечно. Закрутилась, наверное, девка совсем. Ведь мал мала меньше. А дел-то, чай, сколько скопилось. Хоть бы сестры ей помогали.
- Они на неделе ходят. Да ведь и дома матери надо помогать. Тетка Вера до сих пор с ногами мается. Болят они у нее.
Люба собрала с собой узелок, в который положила несколько ломтей хлеба, вареных яиц, да картошки, соли да луковицу. Больше и взять то нечего. Пошла по улице, присматривая, когда лучше свернуть на тропинку в лес, чтоб ее никто не заметил. Знакомая дорога показалась намного короче. Вот и поле колхозное прошла, недалеко и до березок, где они попрощались с отшельником. Когда стала подходить к лесу, увидела фигуру мужскую. Значит тоже он ждал этой встречи.
Поздоровались. Люба спросила.
- А тебя как хоть зовут. В тот раз уж только дорогой опомнилась, что не знаю, за кого мне молится надо.
-Петр. А тебя?
- А меня Люба.
Они разом засмеялись. Вот так, чуть ли не целый день вместе провели, а как друг друга зовут даже и не узнали.
- Я вот тебе поесть принесла. Ты ведь в деревне редко бываешь.
- Да, я чаще в город хожу, чем в деревню. Деревенские ваши больно уж неприветливые.
- Так потому, что не знают ничего о тебе. Думают, что ты беглый преступник. Боятся тебя.
- А за еду спасибо. Нет здесь у меня разносолов. А в городе в магазине тоже не больно-то чего купишь. К избушке-то уж не пойдем к моей. Далеко все-таки идти. Пойдем к речке. Нет, не бойся, не к омуту. Тут речка недалеко бежит, как ручеек. Вода чистая-чистая и холодная. Видно родники из под земли бьют. Я все собираюсь по ней к истоку сходить, да не соберусь никак. Охота посмотреть, где начало ее.
Они пошли сначала по опушке, потом свернули вглубь леса. Прошли еще немножко.
- Вот мы и пришли.
Люба огляделась, где тут река.
- Да вот, не видишь, что ли.
Петр раздвинул заросли малинника и за ними в низинке и вправду бежал ручеек. Маленький, чуть заметный. Люба подошла к ручью, нагнулась, зачерпнула ладошкой воду, глотнула. Вода действительно была ледяная.
Петр подтащил толстый сучок от упавшего дерева, пристроил его поудобнее, чтоб сидеть можно было. Они уселись, протянув ноги к воде. Яркое солнышко купало свои лучи в воде, отражалось от нее разноцветной радугой. Какое-то время они любовались игрой солнца, сидели молча. Потом заговорил Петр.
- Ну давай рассказывай, что у тебя случилось и как ты оказалась у омута. Сначала расскажешь ты, а потом уж я расскажу. Посмотрим, над кем судьба сильнее поглумилась. Кто из нас горя больше хлебнул.
Любке вдруг захотелось рассказать этому человеку все, даже про Павла Ивановича и она начала свой рассказ.