Выстрел был резкий и хлесткий, а пуля, вздыбившая землю у ног Петра, заставила его отскочить в сторону.
– Ты что, совсем рехнулся, старик?! – воскликнул он, с ненавистью глядя на спокойно стоявшего перед ним старого егеря. Николай и Андрей молчали. Они тоже не ожидали, что егерь окажется таким жестким и неумолимым. Ну, пристрелили они молодого лося, так это же охота, а волков и лисиц убивать и вовсе никогда не считалось зазорным.
– Я тебя уже предупреждал, Петр, что не позволю охотиться на моем участке! Районов вам, что ли мало, где отстрел разрешен? И так популяция зверья упала, так вы еще браконьерничаете!
– Слушай, дед, – шагнул к нему Николай, старший брат Петра, – давай разойдемся краями. Ты нас не видел, а мы тебя. Пять минут и ни нас, ни нашей добычи тут не будет. Если хочешь, отслюнявим тебе деньжат, сколько скажешь, старуху свою порадуешь.
Иван Трофимович ловко перезарядил ружье и снова вскинул его:
– Стой там, где стоишь! – приказал он. – Службу я уже вызвал, едут. Так что ждать недолго осталось.
– Ну и что, ты будешь стрелять в живого человека? – усмехнулся Николай, но, тем не менее, остановился. – Посадят ведь. Оно тебе надо на старости лет?
– А ты разве человек? – ответил старый егерь усмешкой на его усмешку. – Люди с первого раза понимают, когда им говорят, а вы нелюди! Какого лося погубили! А волчица с волчатами чем вам помешала? За что весь выводок жизни лишили? И ведь знали, что нельзя, все равно за свое!
– Пожалеешь ты, старик, что связался с нами, – сдвинул брови Андрей, прислушиваясь к рокоту приближающихся моторов. – Вспомнишь мои слова, да поздно уже будет.
В это время на поляну выехали два УАЗика егерской службы, были с ними и полицейские. Разбирательство длилось еще несколько часов, туши лося и остального зверья были конфискованы, браконьеры отправлены в город на допрос, а Иван Трофимович, разбитый этим происшествием, вернулся домой и устало опустился на ступеньки крыльца.
В ту же минуту дверь его старенького домишка распахнулась и на пороге появилась белокурая девочка лет семи:
– Дедуля, - встревоженно заговорила она, - ну что же ты так долго? Сказал, только кормушки проверишь, а сам ушёл и нету тебя, и нету. Я уже и картошки наварила, и селёдку почистила. Ужинать давно пора, а ты ещё и не обедал.
- Умница моя, - обнял старик девочку одной рукой и привлёк к себе: - Что бы я без такой помощницы делал? Садись, посиди со мной рядом. Отдохнуть немножко хочу, а потом пойдём ужинать. Сама-то хоть поела?
- Немножко, - махнула рукой девочка. - Деда, у тебя что-то случилось? Ты такой грустный.
- Я не грустный, Дашенька, я уставший. Опять сегодня браконьеры на мой участок забрались, лося молодого застрелили, а ему всего-то лет пять, не больше. Такой хороший самец. Крепкий, ноги длинные, сильные. И волчицу с волчатами, целое семейство. Жалко до слез.
– Мне тоже, – вздохнула девочка. – Я зверей люблю и не понимаю, как их можно вот так просто брать и стрелять.
- Вот-вот, - кивнул старик. - Только мы с тобой зверьё и жалеем. Вот не станет меня и некому будет за лесом присматривать.
- Не говори так, дедушка, - попросила Даша. - Мы с тобой будем жить долго-долго, а когда я вырасту, тоже буду егерем, как ты.
Иван Трофимович посмотрел на внучку и рассмеялся:
- Эх ты, калина с малиной! Ну какой из тебя егерь, ты же девочка. Тебе учиться надо, потом, когда вырастишь, семью заводить, а не в диком лесу жить. В сентябре вот в школу пойдёшь, а я волнуюсь, всё-таки до соседней деревни добираться надо будет. Я-то, конечно, буду встречать и провожать тебя. А только же не всегда у меня получится. Как же ты одна? Я вот думаю, может быть бросить нам заимку, да перебраться поближе к людям?
- Нет, деда, я привыкла здесь, - сказала Даша. - Не хочу в другом месте жить, тут мой дом и всё. А в школу у меня Барон провожать будет, - она потрепала голову большого белого пса, который, услышав своё имя, подошёл и лёг с ней рядом. - С ним мне никто не страшен. А теперь пойдём ужинать, ты устал, тебе прилечь надо. Только обязательно завари свой чай, там у нас пряники остались. Очень я люблю твой чаёк.
Две недели ничто не нарушало покоя маленького лесного домишки. Но однажды вечером в его окошко постучали.
- Трофимыч, а Трофимович, ты дома?
- Ну? - вышел он на крыльцо и увидел Татьяну, женщину лет сорока, жившую в деревушке неподалёку от его заимки.
- Ну, слава Богу, - обрадованно заговорила она. - Слушай, дядя Ваня, миленький, свекровь моя заболела, в спину у неё сильно вступило. Просит, чтобы ты пришёл, руки-то у тебя золотые. И мазь свою от ревматизма прихватил. Врачам она не доверяет, послала меня к тебе. Только, говорит, Трофимыч меня может на ноги поставить.
- Да куда ж я пойду, ночь на дворе. И Дашутка у меня одна дома. Мазь дам, расскажу, как растирать надо. А дальше уж ты, Татьяна, сама.
- Иван Трофимович, ну что тебе стоит, тут до нашей деревни полчаса ходу. А Дашутка у тебя самостоятельная, да и привыкшая она одна хозяйничать. Пока ты по своим лесам бродишь, она ведь одна дома сидит, и ничего. Пожалей старуху, мучается ведь.
На крыльцо вышла Даша и, поздоровавшись с Татьяной, сказала деду:
- Ты иди, дедушка, иди, а я книжку почитаю и спать лягу. Нельзя людям отказывать, если они тебя просят.
- Эх, ну что ты будешь делать! - потёр колючий подбородок старик. - Ладно, Татьяна, жди меня, я сейчас. А ты, Дашутка, и в самом деле ложись. Я, может быть, задержусь. Петровна ведь, если за кого языком зацепится, быстро не отстанет. Но я мигом, одна нога тут другая там. А с тобой я Барона оставлю, будет лежать на крыльце и никого к дому не подпустит
Даша кивнула, поцеловала деда и проводила его, а сама улеглась в кровать и принялась за чтение. Вскоре книга выпала у неё из рук, и девочка крепко уснула.
Она не слышала сухого щелчка выстрела, не слышала, как тихо и коротко взвизгнув, зашатался и упал Барон, не слышала, как какие-то люди торопливо принялись обливать из канистр всю заимку едкой жидкостью. И даже блики вспыхнувшего огня казались ей продолжением чудесного сна. Когда же стало трудно дышать, Даша попыталась открыть глаза, но не смогла и, задохнувшись в дыму, потеряла сознание.
Три неясных мужских силуэта отступили в темноту, закрывая лица от полыхающего пламени:
- Гори в аду, тварь! - плюнул один из мужчин в сторону дома.
- Давай отсюда, Андрюха, - тихо позвал его хриплый голос, - уходим, а то сейчас набегут. Ещё не хватало, чтобы нас тут застали.
- Иду, - отозвался Андрей и усмехнулся, глядя через плечо на пылающие стены.
А в это время Трофимыч уже возвращался домой. Он нёс любимой внучке кусок сладкого пирога, которым угостила его Петровна, но свёрток выпал из его рук, когда он увидел зарево там, где была его заимка.
- О Господи, Господи!!! - закричал старик не своим голосом и бросился бежать, забыв про старость. - Даша, Даша!!! Внученька моя!!!
Возле крыльца Трофимыч споткнулся о бездыханное тело Барона и взвыл от ужаса, поняв, что все произошедшее не случайность и кто-то подпёр дверь, чтобы изнутри её не могли открыть.
Схватив скамейку, стоявшую у крыльца, старик ударил ею горевшую доску, подпиравшую дверь, потом ворвался в домишко и бросился в боковушку, где стояла постель его внучки. Сверху на него сыпалась горящая дранка, огонь уже бушевал во всю, но Трофимыч и не думал отступать. Он нащупал худенькую фигурку Даши, схватил её на руки и наощупь, не открывая глаз, рванулся к выходу.
Когда на пожарище сбежались люди из соседних деревень, от домишка егеря остались уже одни головешки.
Сельский фельдшер, примчавшийся на своей Ниве, растолкал толпу и увидел старого Трофимыча, который сидел прямо посреди двора и прижимал к себе стонущую внучку с обгоревшими волосами…
- Да как же это!? Господи! Выживет ли Дашутка-то?! Что же это делается? Подпалили их, вот как пить дать подпалили! Что же теперь будет-то? – голосили деревенские бабы. – Ох, лишенько! Помрет девчонка, помрет! Все волосы ведь сгорели. И сама…
Даша не умерла. Больше недели врачи боролись за её жизнь и Трофимыч, сам сильно пострадавший, почти не отходил от её постели. И расплакался, когда она открыла глаза и тихо позвала его:
– Деда…
– Внученька моя, Дашутка… Ну вот и слава Богу, вот и слава Богу! Теперь, значит, на попроавку пойдешь. А я места себе не находил…
– Не плачь, деда, я же не плачу.
– Умница моя, хорошая, – гладил Трофимыч руку внучки, – прости, что не уберег тебя. Я это во всем виноват. Прости меня, девочка!
– Не говори так, дедуля. Это же я сама, только не знаю, как так получилось. Ой, деда, а где же мы теперь жить будем?
– В Суворовке. Нам на краю деревни председатель старый дом отдал. Там никто давно не живет, хозяев нет уже в живых, вот мы и поселимся. Зато и школа рядом, не надо будет тебе через лес ходить.
Даша потрогала свою наголо обритую голову:
– Как же я такая пойду туда? Надо мной все смеяться будут.
В глазах девочки показались слезы.
– Пусть только попробуют! – воскликнул старик. – Я им посмеюсь, бездельникам!
- Не надо, деда. Я не хочу, чтобы ты сердился. А как там наш Барон? Ты уже перевёз его на новое место?
Трофимыч отвел глаза в сторону:
- Нету больше нашего Барона, - сказал он тихо. - Прости, внученька, его я тоже не уберег.