24 ноября 1954 года родился великий сербский режиссёр Эмир Кустурица.
Я его люблю. Он человек невероятного масштаба. Подобных ему в мире – единицы.
Три моих любимых фильма Эмира:
«Помнишь ли ты Долли Белл?» (1981);
«Аризонская мечта» (1993);
«Жизнь как чудо» (2004).
На самом деле, я все его фильмы обожаю, конечно. Тем более, что при всём своём узнаваемом, непередаваемом почерке он умеет снимать кино, которое стилистически, казалось бы, находится на разных полюсах. Ну сравните «Папа в командировке» (1985) – и «Андерграунд» (1995), «Кафе Титаник» (1979) и «По млечному пути» (2016).
...Но потом присмотришься (задумаешься) – и понимаешь: да это же не просто вид на одно тело: только в одном случае снаружи, в другом – изнутри, а в третьем – из космоса.
Вот так.
...Ниже – отрывок из романа «Некоторые не попадут в ад», где Эмир – один из героев.
***
«…Мне позвонили тогда, в самый первый раз, говорят: приезжайте в такой-то ресторан к такому-то времени, там будет накрыто, – я говорю: да, да, буду.
Положил трубку и вспомнил, что уже обещал своим новым сербским товарищам, таким же дворнягам, как и я, – быть у них, и они трижды переспросили: а не соврёшь? а точно приедешь? – конечно, не совру, конечно, приеду, – я же русский.
(Русские – это которые делают то, что просили, – но делают с прикидкой на глазок, примерно, и в какой-то своей последовательности; например, год спустя.)
Как быть? – думал некоторое время; потом махнул рукой: явлюсь в указанное людьми Эмира место – а там разрулим, договоримся, решим.
Прибыл по объявленному адресу – самый центр, ресторан с люстрами, огромный стол под девственно белой скатертью; уже несут какие-то кастрюли с дымком, на кухне обречённо мычит бык, катят каталки с бутылками, с которых едва сдули столетнюю пыль, возле каждой тарелки по восемь вилок и четыре ножа; ко мне подошёл человек – склонился, сообщает: Эмир прилетал из Америки, тут же сел в машину, чтоб ехать к тебе, путь займёт пять часов, – он уже на подъезде, буквально пятнадцать минут, – ничего, говорю, ничего, – пятнадцать минут я подожду.
Не обманул: через пятнадцать минут явился.
Собачьи глаза его, одна бровь как-то ниже другой подвисла, щетина чуть седая, улыбается не то чтоб на одну сторону лица, а на, скажем так, полторы стороны, рост огромный, весь такой добрый, как медведь, – если б я родился женщиной, жил бы с одной мыслью: «Эмир, покачай меня», – а так: обнялись, уселись, давай друг на друга смотреть.
Он говорил по-русски.
Минут пятнадцать мы перебрасывались новостями: как там Америка? – в ответ скривился, – что там Донбасс? – я ответил коротко, – но по двум-трём его новым вопросам сразу понял: знает всё подетально, обо всём тихо болеет – как о своём, что когда-то сгорело и дымок уже развеялся.
Налили из пыльной, в налипшей соломке, бутылки, – он покачал вино, опробовал, согласился, – и тут я говорю: слушай, Эмир, меня сербские друзья позвали в другое место, не могу их обмануть, – поехали со мной?
Он в тот же миг: а поехали, конечно.
Официант, прикативший суп, уже зачерпнувший в серебряный половник божественную, переливавшуюся в сиянии электрической лампы и светившую собственным фосфорическим светом жидкость (при свете этого супа можно было бы читать), – застыл на полувзмахе; другой, наливавший мне вино, пережившее две мировые войны и несколько гражданских, остановил ток жидкости, – но я махнул ему: лей, лей, я махну сейчас на ход ноги, а то пить хочется; кажется, и быку уже объяснили, что будет Эмир; «Да ладно? – не поверил бык. – Дайте хоть посмотрю на него из-за шторки, – увидел, воскликнул: – Господи, ты есть! бей в сердце, брат!» – так или как-то так всё было; но мы встали, я махнул стакан красного (на самом деле: чёрного) уже стоя, мы выскочили на вечернюю белградскую улицу. Его тут же начали узнавать все, каждый, и каждый кричал: «Эмир! Эмир!» – однако не лез обниматься, расспрашивать, просить расписаться на ладони, но проходил мимо, благословлённый только одним тем счастьем, что – лицезрел, окликнул, получил ответный взмах руки, улыбку на три четверти небритого удивительного лица с прищуренным собачьим взглядом. Огромной рукой Эмир тут же остановил такси. «Залезай!» – велел мне. Кажется, это была самая старая машина в Белграде и самое малогабаритное такси, – но Эмир подобрал ноги; сопровождающие его метались в поисках других авто – но их не было, – он открутил стекло вниз, спросил у меня: «Какой адрес?» – я прочёл в телефоне по слогам, – он прокричал и закрыл окно: «Поехали». Только потом я понял, что сделал.
Это как если бы Никита Сергеевич Михалков пригласил меня – да ладно меня – югославского, неважно из какой именно страны, мальчишку лет под сорок – с одной еле различимой ролью в каком-то местном, не очень заметном, получившем поощрительный приз при показе студенческих работ кино, – на знакомство, заказав оглушительный стол в ресторане с видом на Кремль, – а тот ему через пятнадцать минут говорит: «Меня друзья ждут в Бутово, в пивной “У Саныча”, – короче, план меняется, к ним поедем, Никит. Да, Сергеич?»
Мы укатили с Эмиром на край города, там была пивная, – в пивной последовательно упали в обморок охранник, официантка, управляющий и все, меня ожидавшие; сербские мои товарищи, такие же дворняги, как и я, осели – почти как рэперы при виде Захарченко, – но эти были повзрослей, эти хотя бы справились со своим речевым, с мимическими мышцами: смогли улыбаться, издавать приветственные звуки, потом, постепенно, начали получаться слова; за отсутствием официантки мы думали самолично наливать себе пиво сами из-под кранов, – но и она ожила, и управляющий тоже, он бросился в пляс; начали сдвигать столы, расставлять бокалы. Ещё когда рассаживались, я залпом закинулся тёмным, чтоб сохранять градус в организме, – а едва расселись, выпил ещё бокал, чокнувшись с Эмиром за продолжающееся знакомство; к четвёртому бокалу понял, что ни черта не соображаю , хочу спать, только спать, исключительно спать, – нет сил даже приподнять веки; пытался усовестить себя: он же летел из Америки, он ехал пять часов к тебе на встречу, загнал водителя, он оставил фосфорический суп и чёрное вино – а ты хочешь спать? – да, хочу спать. Недолго думая, я объявил об этом вслух, – кажется, мы не просидели тут и двадцати минут, дольше ехали сюда; меня моляще ухватил за рукав кто-то из моих дворняжьих товарищей – зашептал на ухо: «Эмир рассказывает о своём детстве, о своей юности, о своих драках, – мы никогда его не видели таким, он никогда про это не говорил… Ты понимаешь, что происходит? Не уезжай, брат! Он же ради тебя всё!..» – «…Не, я поеду!» – мотнул я головой.
Мы обнялись с Эмиром.
Эмир остался с моими дворнягами в Бутово или где там. Я не человек, я праздник – я устроил, чтоб всем было хорошо.
И что вы думаете? – он даже не обиделся: по крайней мере, мне так представляется.
Так и пошло: виделись то там, то здесь, я выпивал, он чаще всего нет; зачем я ему был нужен, представления не имею – мы даже душевных разговоров никогда не вели (наверное, ему хватило первого раза) и умных не вели: чтоб я как-то обогатил его, боже мой, мир? Садились рядом, перекидывались какими-то мало что значащими фразами, смеялись иногда, гуляли где-то, – со стороны могло бы показаться, что мы просто дружим с детства – и нам уже ничего не надо обсуждать; в моём случае так оно и было – но в его?..
Я ведь как представлял: встречаются две глыбы, две эпохи, две судьбы, – один другому говорит: что, старик, переберём, пересмотрим нашу утварь – коллизии, аллюзии, диссонансы, неологизмы, – потрясём копилками: может, выпадет какая редкая монетка у тебя, может, у меня, – обменяемся, пригодится. И трясут копилками – отвернувшись от людей, загородившись сомкнутыми плечами, – скряги, старые коряги, косятся, что у кого выпало, чтоб жадными пальцами схватить, – сначала на зуб попробовать, потом к свету поднять: ай, хороша находка, даришь? – дарю, старик! – ай, спасибо, не зря повидались, дай обниму, поцелую, – я тебя три раза поцелую, и я тебя три; всего шесть.
Не, ничё такого.
Разве что девок не обсуждали; а так – если б мы в поддавки играли, приговаривая: «Вот ты чёрт сербский!» – «Вот ты русская кочерга!», – интеллектуального блеска в таком времяпрепровождении было бы много больше, чем в иных наших беседах.
– Эмир, а тебе не надоело это?
– Что?
– Всё.
– А тебе?
– Я первый спросил.
– Я первый переспросил.
И так на любую тему.
В другой раз он закатился в столицу нашей родины – чтоб помузицировать со своей забубённой командой и провести встречи на пафосе с благоухающими людьми. Мне в подобное общество и близко не было хода до сих пор – я и не ходил, – но тут меня вызвонил, вызволил, выманил его первейший, добрейший импресарио, – чтоб я оказался рядом с Эмиром в его приезд. А у меня уже был свой батальон – может, месяца четыре, но был, и уже «трёхсотых» было в батальоне на половину больничной палаты. Но поехал; махнул рукой Томичу, Арабу, личке: «Буду послезавтра, подарки привезу», – и сгинул.
Давайте сейчас я честно себя спрошу: «Мне льстило, что звали?» – честно и отвечу: да нет, не льстило, я не ищу дружбы со знаменитостями; я многие месяцы прожил, каждый вечер разговаривая то с Графом, то с Арабом, то с Шаманом, – лучше и вообразить невозможно. Но сам Эмир мне нравился – исключительный случай, когда человек ростом со свои работы, а не мельче, ниже, нелепей их.
Продолжение здесь:
«Некоторые не попадут в ад» Прилепин Захар – купить с доставкой по выгодным ценам в интернет-магазине OZON
Хорошая фотка. Не видел её раньше. Размытый Эмир с гитарой в белой рубашке смотрит на меня любящими, смеющимися, нежными глазами. У вас есть такая фотка? А у меня есть.
