Галя налила себе половину стакана и выпила водку, не морщась, с удовольствием, будто газированную воду из автомата. На ее лице разлилось блаженное выражение. Бирюков смотрел на женщину, не скрывая отвращения. На сколько может пасть человек, и хуже всего, что человеком этим была Галя, мать, существо, которому даже запах пойла раньше был противен.
За спиной Гали, на телевизоре, стоял портрет маленькой симпатичной девочки с темной челкой над синими глазами. Возле портрета лежали шоколадные конфеты, ириски, карамельки, мягкие игрушки, фигурные новогодние свечки в форме собачек и поросят. Иконостас, посвещенный погибшему ребенку.
- Дочка? – спросил Артем.
Галя обернулась на портрет. Блаженство сразу пропало с ее лица.
- Настенька моя. Девочка моя, - пробормотала она.
- Любишь ее?
- Люблю, - Галя снова налила водки в стакан.
Артем не отводил глаз с женщины.
- Дочку любишь. Забыть ее не можешь. А со второй дочкой почему так плохо поступаешь?
Галя выдохнула: «За помин души ангела моего, Настеньки» И опять с жадностью выпила содержимое стакана. Вытерла рот и бочком, бочком, придвинулась к дивану. Упав на него, обернулась какой-то рогожкой, служившей ей, видимо, одеялом. Галю тянуло в сон. Перед тем, как забыться в сладкой, пьяной истоме, Галя вдруг, абсолютно трезвым голосом отчеканила:
- Потому и не люблю Ольгу, что Настю забыть не могу. За что мою кровиночку так бог покарал? Она такая маленькая, такая хорошенькая была. И эта была хорошенькая, когда брали. Я думала, забудется, думала воспитаю эту, как свою. Буду ее любить, бантики завязывать… А не получилось, не получилось ничего. Ненавидела ее за Настю. И радовалась, когда… Пусть ей… За Настю!
Она вдруг захрапела.
Артем взглянул еще раз на портрет. Ему показалось, что глаза у Насти – живые, и она внимательно следит за происходящим в комнате.
«Тьфу ты, черт, всякое в голову лезет! От Галькиного перегара и у самого крыша поехала» - подумал Бирюков и поспешил уйти из проклятой Галиной квартиры.
***
Артему не давала покоя мысль: как же так? Как можно ненавидеть ребенка. Хорошего, спокойного, красивого ребенка? Понять, конечно, Галю можно – собственная дочка погибла, и память о ней не давала покоя, доводила до исступления. Понять, да, но принять?
А сам он? Ведь отчего-то потянуло его к Оле? Неужели, родная кровь так тянет, дает о себе знать? Ведь он всегда равнодушен был к детям. Нет, злобы ко всяким младенцам не испытывал, но и не умилялся видом их пухлых щечек… Просто – тупое равнодушие. Щенята и то, вызывали больше эмоций, чем писклявые дети. А тут – сердце захолонуло. Жалко. Жутко. И глаза Ольгины, тоскливые, взрослые, все понимающие…
А еще душила злоба и непонимание ситуации. Почему Лена решила сброситься с крыши вместе с девочкой? Разве мать сделает так? Разве не пожалеет свое дитя? До какой степени отчаяния можно было довести человека, если он решился на такой чудовищный поступок! А, может, и правда, наркотики? Артем повидал на своем веку всякое, и наркоманов – тоже. Они утрачивали человеческий облик за очень короткое время. Они врали, они воровали, убивали за дозу. Неужели Елена – такая же стала?
Сердце Артема не верило. Не могло быть. Не могло так быть. Почему? ПОТОМУ ЧТО!!! НЕ МОГЛА ЛЕНА!!!
Но ведь… смогла… И столкнула ребенка с края крыши. Первого столкнула.
Артем не собирался ничего расследовать. Нужно было заниматься делами. Нужно было устраивать как-то жизнь Ольги, жизнь ее неродившегося пока малыша. Помочь матери, ведь на ее плечи сейчас должна была лечь тяжкая ноша. Нужно было разобраться с осиротевшей братвой, залегшей на время отсутствия Бирюкова в лежку. Ведь если те же Гаджиевы узнают, что Бирюковские слоняются по области без «командира», быстренько разберутся с ними в два счета. Гаджиевы за последние пять лет сколотили обширную группу, проклюнувшуюся благодаря диаспоре, пустившей жирные корни в землю.
Старшие Гаджиевы, братья по крови и по вере, в советское время торговавшие на рынках фруктами и цветами, после развала СССР поняли – надо брать себе теплое местечко. Одновременно они спасали своих родственников от войны и нищеты, захватившей весь Кавказский регион и земли Каспия.
В течение года сотни людей были переселены сюда, где так же тяжело, но хоть не так стреляют. Жены, бросившие свои просторные дома на Родине, кое-как обустроившись в тесных русских квартирах, рожали сыновей, чураясь абортов, в то время, когда россиянки, проклиная правительство и растерявшихся от перемен мужиков, бегали в больницу на чистку каждые полгода, ненавидя себя за плодовитость и жестокость.
Младшие сыновья подрастали, а старшие взрослели, становясь отличными воинами, почитавшими мудрых стариков и матерей. В аллаха они верили не особо, больше поклоняясь золотому тельцу. Но ведь и так понятно: вера в золото всегда сильнее любого бога, даже Аллаха, которому старики служили и совершали намазы по пять раз на дню. Группировка крепла и разрасталась. Правоверные скупали торговые точки и магазины, заброшенные русскими торговцами в смутные времена, сдавали их в аренду, и золотой ручеек превратился в широкую реку с крутыми берегами.
Мало. Мало. Великие дела требовали еще. Что эти магазины – рынки стали оплотом тяжелой монеты. Но рынки заняли люди Бирюкова. И люди Бирюкова, все эти «шурави», были крепкой бригадой. Бирюковские умели воевать по правилам и знали, как обращаться с оружием.
Бирюковские – это не обнаглевшая шпана из обычных уголовников. Этих перерезанными глотками не испугаешь. Гаджиевы дураками не были и старались не пересекаться с бывшими афганцами, тем более, что ряды афганцев пополнили свежие бойцы – «чеченцы». А эти парни, помимо военного опыта, несли в сердцах еще и ненависть.
Им ведь не объяснишь, что террористы, внушившие народам кавказа идею о светлом и свободном мире без русских, вообще не имели никакого представления об истинной вере. А ведь вера их во многом схожа с верой славян. Те же: не убий, не укради, не прелюбодействуй…
Все не так. Все теперь не так. И бирюковские злы и зубасты. Их лучше обходить стороной. Пока.
И вот, время настало. Бирюков пропал. Его бойцы не возникают, сидя в норах. Неужели ослабел командир? Или забыл про свое дело и право? Ай, надо быть последним идиотом, чтобы не воспользоваться таким хорошим шансом! И Гаджиевы осторожно ощупывали лазейки, проверяли входы и выходы, внедряясь в чужие владения. Торговля – это дело восточных людей.
А Бирюков ехал по трассе в Питер, бывший Ленинград, напрочь забыв про беды, угрожавшие ему и его людям. Артему необходимо было знать – почему. Глубоко в мозгу засели мысли о Ленке, покойной Ленке, его любимой и единственной, зачем-то скрывшей от Темы главную тайну, тайну рождения дочери, и так нелепо загубившей свою жизнь.
«- Не будет у нас жизни, Тема. ОН не даст. Прощай, Тема. Не пиши мне, не ищи меня. Будешь искать, ЭТОТ меня уничтожит. И отца уничтожит. Он и меня уничтожит, когда надоем. Скорее бы, Господи…»
Он помнил слова Лены. Как предупреждение, как послание, как код. Ротому так и торопился в бывший строгий свинцовый Ленинград, сейчас – Санкт-Петербург, похожий на эмигранта из послереволюционной России, очутившегося среди Елисейских полей, в потрепанном сюртуке, небритого, растерянного и опустошенного – не до роскошеств!
Бирюков спешил на набережную Карповки. К дому под несчастливым номером 13. К господину с говорящей фамилией Козловский. Артем копил силы – они ему понадобятся. Нужно было узнать правду, выбить ее из Козловского, явно, отменного дерьма по натуре. Не тридцатые годы, а ведь посмел, гаденыш, взял Елену силой и шантажом, не пожалев ни отца, ни матери девчонки, отродясь ему не принадлежавшей ни телом, ни душой.
Бирюкова душила ненависть к нему. Ненависть и отчаяние – как же так? Почему он не вступился нее еще тогда? Почему позволил ей вернуться? Испугался? А чего ему, Артему, тогда было бояться? Нет. Не за себя он боялся, за Ленку. За отца ее. Что бы он сделал этому Козловскому тогда, будучи беззубым щенком? Ничего. Только хуже.
- Он кровосос. Вампир! Он пьет мою жизнь. Но уйти от него я не могу, - просто сказала она тогда, на берегу речки-беглянки.
И тело ее бело-розовое, словно морской раковины изнанка. И губы ее горячие, соленые, словно не у речки были они, а на берегу просоленного насквозь моря. И глаза ее прозрачные, глубокие, без дна, словно озеро Байкал – погибельные.
Только не Козловского загубили глаза ее, и не Тему, а себя загубили.
Эх, Ленка, Ленка… Головушка ты несчастная. Что же они с тобой сделали…
Автор: Анна Лебедева