Рассказ о знаменитом голкипере и комментаторе Владимире Маслаченко от его внучки Юлии.
28 ноября 2010 года не стало Владимира Никитовича Маслаченко. Несколько лет спустя его внучка и телеведущая Юлия Маслаченко дала интервью обозревателю «СЭ» Игорь Рабинеру. Память о дедушке она хранит свято — и, когда с момента его ухода прошло пять лет, выпустила книгу воспоминаний коллег и друзей «Владимир Маслаченко. Спорт — это искусство, спорт — это жизнь». В этой статье мы собрали самые интересные истории о великолепном футболисте и комментаторе.
Интернет, джаз, популярность
— Когда Владимир Никитович был жив, мы часто говорили с коллегами о том, что, глядя на него, не страшно стареть. Молодежь на «НТВ-плюс», да и везде, где он появлялся и с кем общался, Маслаченко обожала. У вас было такое же восприятие дедушки?
— Абсолютно такое же. Это был человек, который никогда не сидел на месте. Думаю, секрет дедушки в том, что ему всегда все было интересно. Когда я была подростком, он каждый раз старался узнать, чем мы сейчас увлекаемся в 15-16 лет, что мы слушаем и смотрим, куда ходим. С удовольствием осваивал интернет под моим чутким руководством, скачивал музыку (смеется). То есть все время был, как сейчас модно говорить, в тренде. Это и помогало ему оставаться интересным для всех.
— Когда он поразил вас по части постижения современных технологий больше всего?
— Когда узнал, что можно музыку скачивать. Очень этим увлекся! Это было время, когда все только начиналось, был безграничный доступ — по большей части, прямо скажем, пиратский. Я показала ему, как это делать, и он часами скачивал какие-то джазовые композиции. Еще читал в интернете про себя.
Меня поражало, что ему все это небезразлично. Много времени перед компьютером стал проводить! А сейчас, кстати, бабушка в интернете сидит (смеется). В свои 82 заходит на сайты, читает новости. Присылаю ей фотографии, видео на электронную почту — все смотрит. Это тоже, думаю, благодаря дедушке. Всем интересуется!
— Из музыки он больше был по джазу?
— Да. У нас до сих пор очень большая коллекция джазовых пластинок. Иногда что-то берем у бабушки к себе домой послушать. У дедушки стоял огромный проигрыватель с колонками, и, когда все уже уставали от его джаза, дедушка надевал огромные наушники, садился на свой любимый зеленый пуфик и отключался от всех. Книги о джазе покупал и глотал — очень ему эта тема нравилась.
— Маслаченко рассказывал мне, что в «Спартаке» у него было прозвище Шура Балаганов — потому что очень шебутной. На ровном месте мог что угодно отчебучить.
— Все время что-то происходило! Больше всего доставалось бабушке. В хорошем смысле. Постоянные шутки, подколки; он мог подойти и на ровном месте начать ее щекотать, взъерошивать волосы, раскачивать в разные стороны... Как будто им по 20 лет. Такое наслаждение было за всем этим наблюдать! Это было очень круто.
— Когда вы поняли, что он знаменит?
— Это была начальная школа. В те времена продавались газеты на развалах около метро. Мы шли с подружкой, а вел нас дедушка. Подошли к газетному киоску, и его узнала продавщица. Сказала: «Ой, Владимир Никитович!» Она попросила автограф, он расписался. Я понимала, что он известный человек, но чтобы прямо автограф, считайте, на улице... Мы с подругой голову вверх задрали — вот с кем рядом идем!
В пятом классе, когда только туда перешли, учительница русского языка на первом уроке по журналу нас проверяла. «Маслаченко!» — «Я!» — «А вы случайно не родственница Владимира Никитовича?» — «Да». — «Я его большая поклонница». Прихожу домой, похвасталась бабушке. Киоскерша — это одно, а учительница прямо в твоей школе — это следующий уровень! Но я никогда этим не кичилась, в школе это не использовала.
— В школу он когда-нибудь приходил? Пацаны никогда не просили его привести?
— По-моему, он был только на последнем звонке. А так ответственной за учебу была бабушка. При всей его популярности у нас в классе почти никто футболом не увлекался. Хотя в старших классах на физкультуре несколько раз играла с мальчиками в футбол. И они меня как внучку Маслаченко ставили в ворота. А так был только один одноклассник Петя, который говорил, что знает моего дедушку, какие-то матчи смотрел под его репортажи. Но не более того.
Сломанный стул на финале ЛЧ, привод в милицию, эмблема «Спартака» на фасаде дачи
— Наверняка слышали его великий репортаж с финала Лиги чемпионов 1999 года, когда «МЮ» при счете 0:1 забил в добавленное время два мяча «Баварии». И легендарные слова: «Пижоны лежат, а великие — торжествуют».
— Мы столько раз уже показывали этот фрагмент в эфире «Все на Матч!», что пройти мимо него было невозможно (смеется).
— Он рассказывал, что в те минуты сломал стул в комментаторской кабине. Говорил родным об этом?
— Нет, даже бабушка этого не знала. Но у него все время было столько эмоций, что сломанный стул для него — рядовая ситуация. Сломал и сломал. О его работе мы говорили мало. Я только наблюдала со стороны, как он готовится к матчам, сколько игр смотрит. Как ходил по квартире, проговаривал какие-то фразы, разговаривал сам с собой, жестикулировал, и мне было очень интересно на это смотреть.
Дома всегда был включен телевизор, когда шел футбол. Дедушка мог и спать под него — это профессиональное. Но потом просыпался — и все равно знал, что там произошло! Как ему удавалось все слышать сквозь сон — не понимаю.
— Насчет «пижонов» — он сам обожал красиво одеваться. Помню, когда в последний раз мы были вместе в эфире программы «90 минут», Маслаченко влетел в студию в чудесном шелковом платке на шее. Хотел снять, но Георгий Черданцев взмолился, чтобы он остался в нем. А ему только того и надо было!
— Причем надо понимать, что на «НТВ-плюс», в отличие от «Матч ТВ», не было никаких стилистов. Он сам все продумывал, тщательно готовился. И в жизни — то же самое. У него была замечательная шляпа. И не одна. Он прививал это всей семье. Сколько всего бабушке из-за границы привозил, и всегда с большим вкусом! Всякий раз угадывал с размером. Правда, он всегда воспринимал ее как двадцатилетнюю девушку, и иногда вещи были не по возрасту. Так что и мне иногда кое-что перепадало.
А мне он иногда даже делал замечания из-за стиля. Помню, в 18 лет, когда с ними уже не жила, пришла к ним в каком-то пальтишке, и он критически его оглядел, покачал головой: «Надо сменить. Несолидно». Мне он привозил красивые жилеты, свитера, и кое-что до сих пор храню.
— Откуда у него этот вкус, учитывая, что в послевоенном Советском Союзе его явно некому было прививать?
— Как раз в годы его молодости стиляги появились. Видимо, ему это было близко. Бабушка говорила, что их вместе даже в милицию забирали. В каком-то ресторане они отплясывали рок-н-ролл — и одеты были соответственно. Дедушка — как пижон. Их забрали в отделение. Нельзя было так выделяться. В общем, он зажигал! И бабушка вместе с ним.
— Он вообще к кому-нибудь относился с явным неодобрением — из футболистов, тренеров, коллег? От него всегда шел такой позитив, что с трудом представляю себе врагов Маслаченко.
— Скорее нет. Он расстраивался после поражений «Спартака» и, наверное, кого-то в тот момент ругал. Но чтобы у него была постоянная неприязнь к кому-то — нет. Либо он это держал в себе или обсуждал с бабушкой, но до меня не доходило.
— Владимир Никитович говорил: «Спартаковские уши у меня торчат, как их не засовывай». Когда дома смотрел футбол — выражал эмоции, сильно болел за красно-белых?
— Конечно, очень переживал. И «ерш твою медь» звучало, причем нередко. У нас на даче даже на фасаде была выложена из кирпича эмблема «Спартака» — чтобы вы понимали, насколько все было серьезно. Он сделал это, прямо когда эту дачу строил. Того, что он спартаковец, дедушка не стеснялся.
— Вам это передалось?
— Не могу назвать себя ярой болельщицей. На выезды с командой точно не езжу, да и на домашние матчи очень редко хожу. Но, естественно, поддерживаю «Спартак» больше всех других команд.
— Вратарей, коллег по своему игровому ремеслу, он дома часто обсуждал?
— Когда дедушка комментировал, часто мог сказать, как бы он сыграл в такой ситуации. Кажется, говорил, что в его время было меньше травм. И точно подчеркивал, что его поколение вратарей меньше боялось, например, броситься лицом в ноги соперникам. У них не было таких сумасшедших зарплат, но было больше рвения к игре и какой-то отчаянности — лишь бы ворота спасти.
— Однажды он шикарно закончил репортаж: «Будьте здоровы, друзья. Ликуйте и радуйтесь жизни в это бездарное время». Что его огорчало больше всего?
— Бабушка рассказывала, что он очень переживал развал Советского Союза — не из-за политики, а потому что в той большой стране из 15 республик прошла его веселая молодость и друзья у него были отовсюду. Да и сам он родом с Украины... Причем при всех запретах советского времени он никогда не боялся говорить то, что думает.
— Формулировал, как всегда, нарядно: «У меня комплекс неповиновения».
— Может, если бы у него не было этого комплекса, его карьера могла сложиться и по-другому. Тогда любили более послушных. Я не жила в те времена, но, много читая о нем и глядя на дедушку, понимала, что он точно попал не в свое время.
Даже в футболе. В то время был Лев Яшин — дедушка, как и все остальные вратари тех лет, находился в его тени. И даже когда имел шанс выйти из нее, прямо перед чемпионатом мира 1962 года получил страшную травму в Коста-Рике, когда ему ногой челюсть раздробили. Читала в интервью дедушки, что Лев Иванович сам говорил ему: «Володя, ты будешь играть, я не в форме. Это твое время». А потом несчастье все перечеркнуло. Хотя и так, считаю, все в итоге сложилось хорошо.
— Кстати, то, что к концу жизни он был глуховат на одно ухо, — как раз от той травмы?
— Конечно. Там была сложнейшая операция. Там же лицо полностью «уехало». Он рассказывал, что, когда схватился за лицо, то нос находился в районе уха. Не нашел его на месте! Дедушка-то знал, что вернется в футбол, а вокруг говорили — непонятно, что будет дальше. Но он восстановился, сам очень много тренировался. Вернулся в «Локомотив», вскоре перешел из него в «Спартак», занял место в основе и в том же 62-м году помог ему стать чемпионом. Но до конца жизни он ходил со слуховым аппаратом из-за той травмы.
— Когда были ребенком, как смотрели на то, что у него мизинец из-за перелома на футбольном поле в другую сторону торчит?
— Все время хотела ему этот мизинец обратно выгнуть! (смеется) Дедушка позволял — ему абсолютно не было больно. Мне все время было интересно, будет ли палец ровно держаться после моих манипуляций.
Личная переписка тестя со Сталиным, Чад и Пушкин, горные лыжи
— Учитывая хорошее, по словам Владимира Никитовича, знакомство Губанова с Брежневым, дедушка когда-нибудь Леонида Ильича лично видел?
— Я только знаю, что прадедушка состоял в личной переписке со Сталиным в связи с восстановлением «Ростсельмаша». Можно представить, какая на нем лежала ответственность. Если бы дедушка лично кого-то из вождей видел, мы бы все об этом точно знали.
— Он когда-нибудь возил вас в Днепропетровск, а может, даже в село Васильковка Днепропетровской области, где он родился?
— Без него я ездила в Украину, в Киев, а с ним — нет, никогда. Конечно, надо туда попасть, когда вся эта пандемия закончится.
— Кем были родители Владимира Никитовича?
— Папа — ветеринарным врачом, бабушка — домохозяйкой. Очень строгие люди, они не приветствовали его занятия футболом, потому что из-за них он пропускал занятия в школе. Дедушке из-за этого прилично доставалось. Конечно, потом, когда он уже заиграл, их мнение изменилось. Его славу как футболиста они застали, приезжали в Москву на его игры (в столицу они не переехали) и тогда уже гордились сыном.
— Рассказывал ли он что-нибудь о Чаде и о работе там в 1972-1973 годах?
— Да. С президентом страны встречались, тот в свою резиденцию приглашал. Дедушка восторгался местным мальчиком, который читал Пушкина — «Я помню чудное мгновенье...» Там была гимназия, дети учили русский язык, и дедушка даже делал об этом репортаж на Центральное телевидение СССР. Говорил, что если бы у этих ребят было другое питание, другие условия жизни, то могли бы проявить себя в футболе совсем по-другому — настолько они ловкие, гибкие и сильные. Бабушка любит истории из Чада вспоминать.
— А вместе с ним куда-то кроме Австрии ездили?
— Должны были уже в 2000-х во Францию ехать, уже даже чемоданы были запакованы. Но дедушка плохо себя почувствовал, и мы не полетели.
— Меня всегда поражало его увлечения несоветскими видами спорта. Начиная даже с тенниса, в который в СССР, конечно, играли, но он все равно считался излишне аристократическим. А уж горные лыжи и далее по списку...
— Горные лыжи начались у него с того, что в конце 60-х он поехал на Кавказ — на Чегет, в Приэльбрусье. Заграница тогда, как вы понимаете, была закрыта. Он первый раз встал на них — и все, пропал. Дедушка все быстро схватывал. А потом все, что появлялось в стране, он мигом впитывал благодаря жажде нового. Например, виндсерфинг. Он же привез первый в СССР сноуборд!
— Так это не миф?
— Дедушка говорил — да. Но, может, кто-то менее известный его и раньше привез, мы этого не знаем.
— Скажите правду: любил иной раз присочинить Владимир Никитович?
— Не буду на дедушку наговаривать (смеется). Скажу, что нет. Он любил красочно рассказать. Может, иногда слишком красочно. Но сноубордом он не увлекся — привез и отдал его на растерзание молодым, а сам остался верен горным лыжам.
— А вы?
— Тоже. Очень люблю! И тоже хотела в подростковом возрасте перейти на сноуборд, но передумала, чему сейчас очень рада.
— Как он учил вас на горных лыжах в пять лет кататься?
— На склонах в Подмосковье. Когда мне исполнилось шесть, поехали в Австрию. Это любимая история бабушки. Дедушке как надо — сразу в экстремальные условия. Поднялись на самый верх, ветер сильнейший, всех нас сдувает. Я никогда таких больших гор не видела, и у меня ступор случился, оцепенела. Не могу ехать, и все! Дедушка кричит: «Да что же это такое? Она же все умела, ее обучали, почему она не может?!»
Бабушка говорит ему: «Иди отсюда». Выгнала его, а потом потихоньку со мной съехала. К концу дня я ожила и уже стала кататься. Дедушка и друзей учил — например, Петра Спектора (известного журналиста, зама главного редактора «Московского комсомольца», — Прим. И.Р.). Он сразу повез его на черную трассу — это к вопросу о его методах обучения. Дядя Петя говорит, что кубарем скатывался по этой трассе, а весь следующий день лежал в кровати. Но полюбил горные лыжи на всю жизнь.
— А что за история, как Владимир Никитович два года был президентом Федерации фристайла?
— В книге, для которой я делала интервью о дедушке с близкими ему людьми, об этом рассказывает Лиза Кожевникова. Она как раз тогда выступала. Но это продолжалось недолго. По ее словам, там все настолько было налажено, что ему не надо было совершать никаких революций. А ему же обязательно что-то надо делать! Ему стало неинтересно, и он ушел.
— Еще же он парусным спортом в 90-е увлекся. Чуть в кругосветку не погнал.
— Любил все, что связано с катерами и лодками! У нас все время были катера, и дедушка обожал возиться с моторами. Копаться в них — любимая тема. У нас была дальняя дача в Вышнем Волочке, и помню эти выезды с прицепом. Катер везем! Едем туда пять часов ради двух недель. А водные лыжи, а виндсерфинг? Вода — это была одна из его страстей.
— Фантастическая любовь к жизни!
— Да, он все успевал — сама изумлялась. Еще история. Жили они в квартире на «Соколе», но как-то все лето провели на Строгинском водохранилище и жили в палатке. Дедушка на катере довозил бабушку до остановки 28-го трамвая, оттуда она ехала на «Сокол», переодевалась — и на работу. Вечером опять возвращалась в палатку. Так они провели целое лето. Там еще ничего не было застроено, и так они проводили время на природе.
Глядя сейчас на мою бабушку, думаю: ну вот как это было возможно, она же абсолютно городской житель! Любовь... Для него это была романтика.
— Если мне не изменяет память, Маслаченко достаточно строго относился к режиму, выпивал для тогдашних футболистов крайне мало.
— Совсем чуть-чуть. И никогда не курил.
— Какие отношения у него были с другими комментаторами?
— На даче под Можайском у нас соседкой была Нина Еремина, они дружили. Как и с Евгением Майоровым и его женой Верой. Евгения Александровича не стало, когда я еще была совсем маленькой, но наши дачи соединял забор, и между участками даже калитку сделали. Они дружили и тесно общались.
Он обо всех комментаторах с уважением отзывался. Николай Озеров пригласил его на телевидение. При этом дедушка всегда говорил, что учителей у него на ТВ не было, он — самоучка. Николай Николаевич его подтолкнул — а дальше он уже сам.
— Наверное, поэтому и работал в совершенно не свойственной советским комментаторам живой манере. Но меня еще больше поражает, как он смог остаться актуальным в совсем другое время, для нового поколения болельщиков 2000-х.
— Причем он один такой. Сложно объяснить. Это был дедушка. Когда я делала книгу, брала о нем интервью — каждый человек своими словами и историями подчеркивал эту его огромную жажду жизни. Ему всегда все было интересно, он никогда ни на чем не останавливался!
Полностью интервью с Юлией Маслаченко читайте в материале «СЭ».
