Продолжение, начало здесь
В личной жизни Рогинский был типичный художник: первая жена – актриса, которая ради заработков бросила театр, закончила курсы акушерства и работала в поликлинике. Она, например, когда клеила обои в их квартире, не выдержала и обратилась к мужу, который стоял у окна и курил. «Тебе не стыдно?» - спросила она. «Стыдно. Но украшать этот барак я не буду» – ответил художник и жена продолжила клеить обои в одиночку. Есть воспоминания о Рогинском как о человеке совестливом и эмоциональном, однажды он с кем-то выпивал и расплакался: «Я не могу купить жене сапоги», но образ жизни не изменил, а картины по-прежнему не продавались.
Официально он работал в художественной школе за копейки, и еще в одном очень интересном заведении – заочном Народном университете искусств. Фантастическое учебное заведение, куда могли поступить любые люди со всего Советского Союза, ограничение было единственное – начиная от возраста 15 лет. Работы отправлялись по почте, их получали преподаватели и давали каждому студенту девять письменных консультаций в год и получали за это деньги. Поступали туда все, в том числе, находящиеся в заключении или на принудительном лечении, в любом физическом и психическом состоянии.
Рогинский был учителем знаменитого сегодня художника-примитивиста Леонова. Они вместе ходили по московским выставкам, когда Леонов приезжал в Москву. То есть Рогинский имел там дело с искусством, которое само себя так не называет. Люди, которые работают на заводе или на земле, а потом занимаются искусством, они просто не могут вытерпеть без этих занятий, это выше их сил – не заниматься. Нечто схожее было и в Рогинском, он не мог в себе удерживать искусство, почти на физиологическом уровне, удержаться он был не в состоянии.
В парижской эмиграции Рогинский, по сути, не изменился, он также оставался художником-одиночкой, живописцем-трудоголиком, максимально отдаленным от художественных теорий и деклараций: «Здесь я не живу, а работаю. Единственное оправдание живописи для меня заключается в том, что она вместо жизни». Постоянно посещавший парижские музеи, выучивший французский язык и смотревший местные ТВ-каналы, он начал писать в это время советские пейзажи, на которых визуально никак не отражалась жизнь самого художника. Когда-то раньше в Москве он включал программу советских новостей по радио, слушал, выключал, и дальше писал свои примусы или кастрюли. Главное – продолжать работать, «работать […] без подхода Веласкеса или Рембрандта, без зачарованности фактурой кружев или человеческой кожи. Я заставлял себя воссоздавать реальность, исходя из своего представления о ней. Этим я занимаюсь до сих пор» – оглядывался художник в интервью 1999 года.
В 1978 Рогинский разводится с первой женой, появляется вторая жена Нана – Лиана Рогинская, они эмигрируют в Париж. Долго и мучительно оформляют отъезд, платят за всевозможные справки. К тому же они везут с собой двух собак и консервные банки – натюрмортный фонд художника. Благодаря именно собакам Рогинский оказался в Париже, хотя ехал по «еврейской линии» в Израиль. Перевалочным пунктом была Вена, где им сказали, что оформить документы на собак очень сложно, так что оставьте их здесь и езжайте уже в свой Израиль. Они спросили: куда можно ехать с собаками, чтобы ничего не оформлять? И так оказались во Франции, благодаря двум дворняжкам. Жилье в Париже было муниципальное, почти бесплатное, но на что-то жить было надо. Перед отъездом много работ Рогинского разошлось по частным коллекциям не потому, что он стал популярен, а потому, что знакомые хотели помочь деньгами. Рогинский продавал один холст за 50 рублей, часть работ пропала, потому что их не берегли.
В Париже он не изменил своего образа жизни: мастерская, она же жилье, тот же режим существования, когда нет холстов, он работает на картонках. Использует полу технические краски в банках – они дешевле, но Рогинскому нравится также то, что в этом есть уход от артистизма.
Единственное новшество: в работах появились люди. Сначала в 1980-е годы были композиции с полками, с бутылками, где решались пластические задачи и активизировался цвет. А потом возникли люди и надписи в пузырях-баблсах. Одна надпись была связана с тем, что Рогинский наконец-то решил заняться своими проблемами с зубами и получился почти плакат: «Надо чистить зубы» – то, что в данный момент беспокоит, а не в качестве какой-либо художественной метафоры.
Работал красками из банок, краски в тюбиках слишком дорогие для него, тюбик стоит как джинсы. Краски были почти технические, что нравилось Рогинскому – он уходил от артистизма. Холст крепился на стену, художник красил, краска стекала и образовывала многослойные наросты как в курятнике под насестами. Когда приходили посетители, они задавались вопросом: «Здесь что, еще и живут?». Его преданная жена Нана зарабатывала на жизнь тем, что вязала свитера. Они купили в кредит вязальный аппарат и вещи продавались через какой-то салон, на это они и жили. В свитерах ее вязки Рогинский на всех фотографиях.
Вещи он делает очень разные: жанровые, натюрморт, плакатные композиции.
Он выводил искусство из своей жизни, из случайных событий проживания жизни. Когда он работал в Советском Союзе, он иногда включал радио, слушал новости и выключал радио, зарядившись какой-то мощной энергией. Он соединял слово и изображение, но это живопись, а не плакат, где такой прием органичен.
Например: «Всё подорожало – Лишь бы не было войны» – мощная речевая характеристика и образы должны соответствовать, чтобы это собрать воедино. У Рогинского был отличный языковой слух, он быстро выучил французский. Трудно с такими работами искусствоведам, непонятно, откуда у них ноги растут, пришла мысль художнику – откуда?
Нана была идеальной женой художника и стала идеальной вдовой. Первая жена была другой, он ее как-то писал и написал красный нос. На возмущение модели он ответил: ты меня вообще не интересуешь, я решаю свои собственные проблемы. Похожая история была с Сезанном, когда умер один из его детей, он хотел написать портрет на память, но жена сказала – нет, я приглашу нормального художника.
Сделать вещь, которая по силе воздействия похожа на плакат, который не должен нравиться, а должен побуждать к действию, донести конкретную мысль: «Не ходи по путям!». Вот работа, попытайтесь ответить на самые простые вопросы. Что значит: приятного путешествия? Почему он лысый, там радиация? Почему всё красное? И может оказаться, что просто осталась красная краска, а желтая кончилась. Так делают дети, когда им некогда.
Больше прочего это напоминает работы арефьевского круга, когда они находили сюжеты, подглядывая в женское отделение бани - невыдуманное, но выкраденное искусство. До соц-арта оставалось полшага, но Рогинский его не делает.
«Знала, что ты вернешься» - с чем она ждет, с электрошокером? Явно не самовар с баранками ждет этого мужчину.
Не выключенный утюг – источник пожара. Это не искусство, но Рогинский не хотел искусства, он хотел живописи. Композиция превосходна, энергия бешеная. Хотелось бы его причислить к экспрессионистам: жестовость, энергия, автора шарахало токами, это как физиопроцедуры, словно д’Орсанваль делают с помощью такой картины. Но такая избыточная экспрессия тоже таит в себе элемент неправды, признак артистизма и он уходит от этой избыточности.
Его работы нужно смотреть живьем, тогда это красиво, а на репродукциях есть ощущение грязи. Сейчас появляются подделки под Рогинского и это очень смешно, когда пытаются сделать небрежность и некрасивость, но его подделать невозможно.
окончание здесь