Глава 67
Гранин сидит за своим столом, обложившись бумагами, и моё появление не производит на него ни малейшего впечатления. Так, словно это не я вошла, а рядовая сотрудница, у которой к руководителю не может быть никаких вопросов, кроме рабочих. Поняв это, даже не пытаюсь заговорить о чём-либо ещё, кроме медицины. Кратко поясняю суть дела. Никита слушает, не глядя на меня, – его взгляд по-прежнему упёрт в бумаги, из-за чего мне даже кажется, что он меня вообще не слушает.
– И что ты хочешь? – спрашивает он равнодушно, когда я замолкаю.
– Твоего разрешения использовать больничный транспорт для перевозки аппарата, – отвечаю так же спокойно, хотя внутри сложная смесь чувств из обиды и разочарования. Как он может вести себя вот так? Со мной?! Тут же внутренний голос подсказывает, что я сама этого хотела. Иначе бы не улетела на другой край Земли на полгода. Иначе сама постаралась бы первой сделать шаг в сторону примирения. Правда, мы не ссорились, а скорее просто расстались.
Ох, как же всё сложно! Этот Гордиев узел проще разрубить, чем пытаться развязать.
– Давай заявку, – протягивает Гранин руку.
Подхожу, кладу бумагу на стол. Он подписывает. Забираю.
– У тебя всё? – спрашивает холодно.
– Да, – отвечаю и ухожу.
До последней секунды моего пребывания в его кабинете думаю о том, позовёт или нет. Попросит задержаться ещё немного или нет. Захочет со мной поговорить тет-а-тет, или… Нет. Я ухожу, спускаюсь на свой этаж и поручаю Елене Севастьяновой незамедлительно ехать в больницу номер 3 за прибором. Мне сообщают, что запрошенные ими препараты уже готовы, осталось только погрузить. Даю разрешение, и процесс обмена начинается.
Неожиданность подстерегает меня там, где не ждали. Оказалось, что со вчерашнего дня Иван Валерьевич Вежновец, заведующий кардиологическим отделением, в отпуске. Исполняющий его обязанности, услышав о срочной операции, пожимает плечами. Мол, я на себя такую ответственность взять не могу. Вот вернётся шеф, тогда с ним и решайте. Аргумент, что Игнатий не проживёт четыре недели без импланта, не действуют.
В этот момент поступает пострадавший в бытовой аварии, меня вызывают, я прошу Лену позвонить Вежновцу и постараться уговорить его выйти на операцию. Она кивает с обречённым видом. Все в клинике знают: характер у Ивана Валерьевича, мягко говоря, не сахар. Он резок, а главное, – обладает непомерно большим эго. У него оно примерно размером с Австралию.
С больным приходится повозиться. У мужчины глубокие электрические ожоги обеих кистей. Купил бензиновый генератор и стал устанавливать, не читая документацию. «Инструкции для тупых!» – пояснил нам. Я устало улыбнулась, но спорить не стала. Пациенту крупно повезло: пострадала только кожа, но сухожилия, мышцы и кости остались целы. Иначе пришлось бы ампутировать обе конечности.
Когда возвращаюсь в кабинет, навстречу спешит Елена. Вид озабоченно-расстроенный.
– Ну что? – спрашиваю, хотя ответ очевиден.
– Отказался, – вздыхает она. – Всё ему объяснила, что мальчику жить осталось без импланта меньше суток… Бесполезно. Сказал, у меня законный отпуск, и никто не смеет меня его лишать. Мол, это гарантировано Трудовым Кодексом и всё такое.
– Вот же упрямый осёл! – ругаюсь на Вежновца. – Ладно, сама разберусь. Спасибо, иди работай.
Решаюсь поехать к нему домой. «Пусть попробует отказать при личной встрече без пяти минут заместителю главного врача!» – думаю, а на самом деле всего лишь настраиваю себя на отказ. Нет у меня никакого влияния на Ивана Валерьевича. Он жутко упрям, и даже главврач не смог бы его уговорить выйти на работу во время отпуска. Потому сложилось твёрдое ощущение, что поездка к нему домой ничего не даст. Ну, а раз так, надо признаться мальчику. Нельзя лишать человека последней надежды. Но и давать её, иллюзорную, тоже неправильно.
Это всегда страшно сложный моральный выбор.
Иду в палату. Игнатий лежит с кислородной маской на бледном лице. Мальчику трудновато дышать, но интубировать его пока не нужно. Пусть организм сам старается справляться. К тому же рядом родители, – вышли перекусить в кафе неподалёку, – и если ввести трубку, то, возможно, им больше никогда не удастся поговорить с сыном.
– Прости, Игнатий, – говорю мальчику. – Мы очень старались.
– Я знаю, – говорит он, стягивая маску и слабо улыбаясь.
Когда вижу это, внутри всё переворачивается.
– Если бы я могла ещё хоть что-то сделать, то сделала бы.
– Не волнуйтесь, я решил дотянуть. Обойдусь как-нибудь без этого дурацкого… как он там?
– Имплант, – подсказываю ему.
– Вот-вот.
– Хорошо, Игнатий…
– Игоша. Называйте меня Игоша. Меня мама так зовёт ласково, – говорит мальчик, и я изо всех сил стараюсь не расплакаться.
– Хорошо, – отвечаю. – Отдыхай.
Иду на парковку, сажусь в машину и еду к Вежновцу, чей адрес мне скинули по мессенджеру. Путь неблизкий, – живёт завкардиологией в пригороде, в коттеджном посёлке. «Нехилый такой домик он себе отгрохал», – замечаю про себя, когда вижу массивный двухэтажный дом. Самое забавное в том, что живёт Иван Валерьевич совершенно один. Ни жены, ни детей. Ни даже любовницы у него нет, а только большая собака, в которой он души не чает – это мастиф размером с телёнка. Вежновец обожает им хвалиться, рассказывая, какой пёс у него умный.
Звоню, калитка открывается, иду к дому. Вежновец встречает на пороге. Старается улыбнуться, но явно недоволен моим визитом. Сразу перехожу к делу.
– Да, ваша ординатор Елена мне уже звонила, – говорит коллега сухим тоном. – Но вы, Эллина Родионовна, знаете мои правила. Я не работаю во время отпуска и прерывать его не собираюсь.
У меня опускаются руки. Хочется врезать по самодовольной физиономии Вежновца чем-нибудь тяжёлым.
– У вас всё? Мне пора кормить собаку.
Что ж, мне ничего иного не остаётся, как сделать один очень неприятный ход.
– Иван Валерьевич, вам же прекрасно известно, что наша клиника лечит только людей, верно?
– Да, – растерянно отвечает он.
– В таком случае, может, вы поясните, почему три недели назад под вашим руководством была проведена операция ветеринарного свойства?
Вежновец поджимает губы и смотрит на меня агрессивно, при этом вижу, как старается ничего лишнего не ляпнуть. Всё-таки по должности через несколько дней я стану выше него, и вся кардиология клиники будет под моим контролем. Суть моего вопроса проста: чуть меньше месяца назад у мастифа Ивана Валерьевича глубокой ночью случился сердечный приступ. Слабое сердце – один из пороков этой породы собак.
Хирург не придумал ничего лучше, как привезти пса к себе в отделение, уложил на операционный стол и вызвал свою бригаду, подняв людей из постелей, невзирая на рабочий график. Мастифа вытащили с того света, три часа провозившись над его главной мышцей. Но после Вежновец приказал коллегам молчать об этом грубейшем нарушении правил клиники и ещё с десятка федеральных законов и региональных нормативных актов. Пригрозил лишением премий, увольнением даже.
Мне об этом стало известно случайно. В слухи не верю, потребовала доказательства. Мне их предоставили: оказалось, реаниматолог включила видеокамеру, и вся операция была записана. Вежновец, конечно, потом пытался запись стереть, но не успел: флэшку заменили на пустую. Зато теперь у меня был железный рычаг влияния на коллегу. Не слишком приятный, и я не собиралась им пользоваться, но пришлось. Жизнь мальчика дороже.
