Бабушку по.хо.ро.нили тихо и благостно, без излишней суеты и препятствий, всё прошло гладко и без заморочек на всех этапах. Нашлось и хорошее место на городском кл.ад.би.ще (хо.ро.нить решили здесь, кто в деревне будет ухаживать за мо.ги.лкой?), и быстро были выданы все необходимые справки, и хорошее кафе поблизости оказалось свободным, и удалось договориться о поминальной трапезе.
- Как прожила Клавдия Григорьевна -достойно и мирно, так и ушла, никого не обременяя, не залежалась, раз – и всё, - перешёптывались, вздыхая старушки.
Народу пришло много: и соседи по дому, и деревенские, кто ещё был в силе подъехали, и коллеги родителей, и ученики бабушки, которым уже и самим было за пятьдесят. Клавдия Григорьевна всю свою жизнь проработала учительницей в сельской школе и множество ребят прошло через её учительскую опеку. Дети любили её: светлую, тихую, справедливую, с уважением относящуюся даже к самому младшему ученику, и сегодня многие из их числа приехали с тем, чтобы почтить память этой скромной и мудрой женщины. Отцу выделили на заводе автобус и грузовик, что было очень кстати, ведь среди присутствующих было много пожилых, а кл.ад.би.ще располагалось почти на выезде из города. Прошло отпевание, отец, всю жизнь противоборствующий с матерью по поводу религии и веры, сейчас сам попросил руководство разрешить провести необходимое богослужение, и ему позволили. Батюшка, старенький и благолепный, в красивом облачении, отпевал благочинно и душевно. Когда г.р.о.б опустили в мо.ги.лу, на небе засияла радуга, как знамение того, что ушёл из жизни хороший человек, и небеса приняли душу, вернувшуюся в отчий дом.
На следующий день Танюшка не пошла в школу, она позвонила подружке, Алёнке Макаровой, и попросила ту предупредить учительницу, что её не будет. Танюшка не могла найти в себе силы находиться сейчас среди людей – говорить, отвечать, слушать. Сама необходимость общения вызывала в ней невыразимое отчаяние и тоску. Она хотела побыть одна, ей необходима была полная тишина, чтобы всё обдумать и принять. Остаться в совершенном одиночестве, однако, не вышло, все девять дней, до первых поминок, в квартире кто-то обитал помимо их семьи – родственники из других городов, деревенские, из тех, кто не смог прибыть на похороны, и сейчас заезжавшие выразить свои соболезнования. Спали кто где, и на полу «вповалку», как говаривала бабушка, и на диване, и на раскладушке. Гости сменялись, сменялись и локации, но на бабушкиной кровати спала только Танюшка. Она никому не позволяла на неё ложиться, какая-то ревность пробуждалась глубоко в её душе даже к спальному месту, которое всё ещё пахло бабушкой, хотя мама и сменила давно постельное бельё на новое. По ночам Танюшка обнимала подушку и беззвучно плакала, так, чтобы никто не услышал. Ей не нужны были сочувствующие и жалеющие, она должна была сама пережить и прожить своё большое го.ре, и никто не мог сделать этого за неё.
Наконец, наступил сороковой день. Отвели поминки. А ночью, во сне, Танюшке приснилась бабушка. Они стояли на разных сторонах просёлочной дороги, по краям которой раскинулись цветущие луга и берёзовая светлая рощица. Дорога, разделявшая внучку с бабушкой, убегала вдаль, теряясь на горизонте. Бабушка, одетая в белоснежное платье и платок, кивала и улыбалась Танюшке. А в руках она почему-то держала икону. Танюшка шагнула навстречу, протянув руки для объятий, но старушка тут же исчезла.
- Может бабушка напоминает мне, чтобы я не забыла её последний наказ? – подумала девушка, едва проснувшись.
На душе осталось ощущение лёгкости и радости, словно именно сегодня Танюшка, наконец, отпустила бабушку, осознав, что душа должна уйти туда, куда ей положено и большим эгоизмом с её стороны было бы удерживать своей печалью и рыданиями душу усопшей подле себя.
- Она заслужила отдых и покой, - Танюшка перекрестилась на икону, висевшую на своём месте над кроватью и, впервые за сорок дней, улыбнулась, - Ступай с Богом, милая моя бабушка. А я всегда буду тебя помнить. Спасибо тебе за всё: за мудрость твою, за любовь безграничную, за сердце доброе и участливое. Я тебя очень люблю, а любовь ведь никуда не исчезает и не заканчивается со смертью тела. Она всегда будет жива, просто теперь ты будешь с другой стороны бытия, но ты ведь не перестала быть моей бабушкой, ты та же, и по-прежнему любишь меня.
И вновь луч солнца, как бывало это часто, когда Танюшка говорила с Богородицей перед образом, скользнул по Лицу Всецарицы и уголки губ Её приподнялись, словно она улыбнулась в ответ.
На следующее утро отец завёл за завтраком разговор.
- Вот что, девчата, - обратился он к жене и дочери, - Бабушкина комната теперь свободна, и я предлагаю сделать в ней ремонт, обновить обои, шторы, ну и определиться – кто переедет в неё.
У Тани была своя комната, ей принадлежала такая же спаленка, как и бабушке, а родители жили в большой, именуемой в народе залом. Но Танюшка вдруг заволновалась:
- Я, я в неё перееду! Можно, пап, мам?
Родители переглянулись:
- Можно, конечно, просто мы думали, что проще будет нам туда перебраться, ведь у тебя уже всё обустроено в своей спальне.
- Ничего, я помогу вам, только можно мне, пожалуйста, занять бабулину комнату? Мне очень надо.
Она не стала уточнять из-за чего именно возникло это желание, смолчала про икону, за которую она теперь несла ответственность.
За два вечера они втроём переклеили обои, покрасили свежей краской окно и батарею, сменили люстру, и комната засияла новыми красками. Икону, как это делала прежде бабушка, теперь сняла со стены Танюшка и бережно поставила её на подоконник, а когда ремонт завершили, вернула образ на место.
В выходные отец позвал на помощь соседа, Танюшкиного одноклассника Мишку Воронцова, чтобы тот пособил ему передвинуть мебель. Мишка охотно согласился и через десять минут уже заявился, почёсывая вихрастый чуб и оглядываясь по сторонам.
- Ух, как вы здорово тут освежили всё, - похвалил он ремонт, заглянув в бабушкину, а теперь уже Танюшкину, комнату.
Таня ничего не ответила ему, проигнорировав его речь, Мишка её жутко раздражал. У них была давняя вражда.
- Тоже мне. Выделывается вечно. Строит из себя крутого, - думала она.
Сосед с первого класса неровно дышал к Танюшке – то за косички дёрнет, то стул клеем намажет, то бумажными шариками через ручку плюётся, то откручивает колпачки с ниппеля на колёсах её велосипеда… Сколько раз они дрались с ним и не перечесть, Танюшка приходила домой подбитая, но, справедливости ради, надо отметить, что Мишке от неё всегда доставалось больше. Он не лупил её так сильно, как она его, зато отрывался позже на своих подлостях: то портфель её после уроков спрятал в шкаф со швабрами и она искала его битый час, а он ржал, подглядывая за ней в окно класса, то подрисовал ей усы на её фотографии со школьной Доски Почёта, то подложил в карман настоящую живую ящерицу. Дурачок какой-то. Лучше бы учился как следует, а то вон, тройки по алгебре и физике, как только собирается экзамены сдавать и дальше поступать, непонятно. Да ну его.
Но Мишка не унимался, ему видно очень хотелось поговорить, покуда отец с матерью решали, что и куда именно они поставят.
- А это что за народное творчество? – спросил он, стоя на пороге, облокотившись на косяк, и засунув руки в карманы штанов. Взгляд его был устремлён на икону.
- А это не твоё дело! – резко, даже, пожалуй, чересчур, ответила ему Танюшка.
- Да чего ты? – растерялся парень, - Я ведь просто спросил. Иконы какие-то… как в церкви.
- Слушай, если тебе что-то не нравится, то проваливай отсюда, понял? – снова выпустила яд девушка.
Неужели отец не мог позвать на подмогу кого-то другого? Хоть того же дядю Валеру или Олежку, другого её одноклассника, жившего в их же подъезде. Так нет же, опять этого Мишку привечает, тоже мне… И чего он над ним шефство взял? Ну да, Мишка тоже, как и отец, рос без папы, ну и что с того? Мама ведь у него имеется, и очень даже хорошая мама. Поваром в садике работает. А Мишка лучше бы маму свою не огорчал своим поведением, чем к чужому отцу примазываться. Танюшка поджала губы.
- Эй, эй, ты чего? Вообще-то не ты меня позвала, не тебе меня и прогонять, - парировал Мишка и ушёл в зал, к Танюшкиным родителям.
- Противный, - сжала кулачки Танюшка, но смолчала на этот раз, не стала ронять достоинства, бегая за Мишкой и крича вслед, как в детстве «Бе-бе-бе».
Она лишь захлопнула за одноклассником дверь и, взобравшись с ногами на кровать, погладила ладошкой икону и прошептала:
- Не бойся, я тебя никому трогать не позволю и уж тем более насмехаться.
- Танюшка, ты чего это заперлась тут? – раздался голос из-за двери и на пороге показалась мама.
- Ничего, так, - насупившись, ответила Танюшка.
- А ну, давай-ка вот, помогай, держи подушки, да отойди в сторону, не мешай папе с Мишей диван двигать.
- «Не мешай папе с Мишей», - мысленно передразнила она маму и, бросив на смеющегося Мишку испепеляющий взгляд, взяла у матери подушки и прижалась с ними к стене, чтобы дать пройти мужчинам. Мишка подмигнул ей и она, вспыхнув, отвернулась.
(продолжение следует)
Иллюстрация - художник Мария Чулович.