- Бабушка! Бабушка! – Танюшка, громко топоча, вбежала в квартиру, хлопнув дверью, на бегу скинула с ног сандалии, рассыпав по полу песок, и вприпрыжку поскакала в комнату. Косички её растрепались, синие бантики так и подпрыгивали вверх-вниз, подол лёгкого сарафанчика в белый горох раздулся колоколом.
Клавдия Григорьевна стояла возле кровати, глядя на икону, что висела перед нею на стене, и губы её шептали слова молитвы. На вид ей было около семидесяти лет, возраст читался и в седых прядях волос, выглядывающих из-под беленького платочка, и в едва заметном дрожании пальцев, и в частой сеточке морщин, испещривших её худое, аскетичное лицо. Она была одета в скромное полосатое платье, подвязанное спереди фартуком с большим карманом. В этом кармане всегда что-то лежало – то клубок со спицами, то сложенная надвое газета, то какие-то семена, которые следовало перебрать и разложить по пакетикам, и непременно находилась на самом его дне вкусная карамелька для Танюшки. Вбежавшая в комнату девочка притихла, сбавила громкость голоса, поправила косички и сползшие на икры гольфы.
- Бабушка, гляди, какую я красоту в песочнице нашла! – прошептала девочка, словно боясь спугнуть бабушкину молитву, вытянула вперёд руку и разжала ладошку, на которой лежал янтарный полупрозрачный камушек. Солнечные лучи упали сквозь окно на девчачью ладонь и рассветили находку изнутри волшебным сиянием.
Стоявшая у кровати пожилая женщина обернулась, поправила платок, улыбнулась ласково. Глаза её были серыми и очень добрыми, все в лучиках морщинок, отчего казалось, что она всё время смеётся.
- Ну, показывай, егоза, что там у тебя, - бабушка неторопливо подошла к внучке и, взяв из её рук камушек, поглядела, прищурившись, сквозь него на свет.
- И правда хорош, - заключила она, - Будто медок золотой застыл и превратился в таку красоту. Держи.
Она протянула камушек обратно внучке.
- А я тебе его хотела подарить? – перевязывая бантик на косичке, прощебетала Танюшка.
- Да ты чаво? Вот кака радость, ну, спасибо тебе, моё золотце, я его тадысь вот сюда покладу, на комод, пущай лежит и светится, - Клавдия Григорьевна подошла к комоду, покрытому белой кружевной салфеткой и пристроила подарок между очками и клубком пряжи, полюбовалась ещё раз, - С эдаким солнышком, чай, вечером и лампу зажигать не придётся, и так светло будя.
Танюша засмеялась бабушкиной шутке, она без труда понимала её деревенский говор, и очень любила его – такой певучий, мягкий, близкий.
Отец порой одёргивал дочку, когда она, рассказывая что-то увлечённо, вставляла в свою речь бабушкины словечки «эдак, дескать, нонеча» и прочие.
- Ты же читаешь книги, надо говорить грамотно, - делал он замечание, - Так только бабки старые выражаются.
- А разве это плохое слово? – удивлялась девочка.
- Не плохое, но…
Отец терялся.
- Старомодное, простонародное. Надо учиться говорить красиво.
- А по мне это и есть красиво, - пожимала плечиками Танюшка, отец же только сердился.
Бабушка Клавдия Григорьевна была папиной мамой, её перевезли к ним в город из деревни, когда у неё заболели ноги и ей стало тяжело вести хозяйство, хотя сама она, ох, как не хотела ехать в городские стены и покидать родную хату. Танюшкин папа, Николай Петрович, был единственным сыном бабушки. Когда ему было всего-то два годочка, началась Великая Отечественная Во.й.на, и отец ушёл на ф.ро.нт, да там и остался лежать в бо.ях за Родину. Николай же был тогда ещё мал, отца он запомнил лишь по фотографии в рамке, что всю жизнь висела над столом в простенке меж окнами. На ней были изображены вместе Клавдия Григорьевна и Пётр Александрович, совсем молодые, едва за двадцать пять. Да тогда у многих так было, что отцы с во.й.ны не возвратились, что сделаешь, такова жизнь, и Николай не ощущал так остро своей утраты, у многих его друзей была та же картина, а вот бабушка замуж больше так и не вышла, не смогла смириться с потерей и другого полюбить , так же сильно, как своего Петрушу.
Танюшке исполнилось два годика, когда в её жизни появилась баба Клава, бабуля, как девочка её называла. Бабушке выделили отдельную комнату и поселили в спальне. Танюшка была поздним ребёнком у родителей, она родилась, когда им уже было за тридцать, и у их друзей дети уже давно ходили в школу. Потому в Танюшке души не чаяли, и все втроём пестовали и лелеяли свою девочку. Танюшка сразу подружилась со своей бабулей. Та рассказывала ей много чудесных историй, которые в силу возраста казались девочке увлекательной сказкой. Лишь став взрослой Таня поняла, что никакие это были не сказки, а непростая бабушкина жизнь и судьба их рода. Бабушкин брат был священником и в смутные тридцатые был рас.ст.р.ел.ян. Родители бабушки Клавы и её брата Савелия были простыми людьми, хотя и жили крепким хозяйством. А вот трижды прабабка и прадед Тани, а то и ещё дальше, были зажиточными людьми, но подробностей и сама бабушка не знала, а Танюшка в силу возраста не сильно заморачивалась с родословным древом. От них-то и осталась предкам эта икона.
Икону бабушка привезла с собою из деревни, как великое сокровище, и повесила на стену над своей кроватью, никому не разрешая брать её в руки. На тёмной от времени дощечке под стеклом различался Лик Девы, державшей на своих руках Младенца, прижимающегося щёчкой к Её щеке и умилительно ласково и нежно поклавшего свою Ручку на материнскую г.ру.дь. Весь этот образ пронизан был теплом и безграничной любовью, и лишь глаза Богородицы, со скорбью смотревшие на Своего Сына, предвосхищали Его грядущие стра.да.ния и знание о судьбе, ожидающую Её чадо. Она словно заранее оплакивала Сына. И Танюшке даже чудилось порой, что под стеклом отражаются слезинки, стекающие из Пресветлых выразительных глаз Богородицы.
- Чудит старая, - ворчал отец, и часто говорил, обращаясь к матери, - Мама, убрала бы ты эту картинку.
- Кака же это картинка? – огорчалась бабушка, - Это образ Пресвятой Богородицы. Она Владимирской зовётся. Я перед ней всю во.й.ну молилась, и предки наши перед ней поклоны клали.
- Сильно помогли вам поклоны-то эти? – усмехался отец, - Что-то не уберегли отца твои молитвы, как, впрочем, и дядьку Савелия.
- Отца Савелия, - полушёпотом исправляла сына бабушка, - К батюшкам-то так принято обращаться.
- Да брось ты мне эти религиозные пропаганды, - начинал сердиться отец по-настоящему, - Какой отец? Отец один бывает. И то… не у всех.
Клавдия Григорьевна лишь вздыхала, отводила глаза, не споря с сыном, не препираясь. Не любила она этого. Даже, если и считала иначе, всё равно предпочитала смолчать, смириться. Тем паче с родным сыном, которого любила пуще жизни.
- Ну что ты пристал к матери? – увещевала мужа Танюшкина мама, Полина Макаровна, - Висит и висит себе икона, чем она тебе мешает, пусть мама молится.
- Да ты понимаешь, что я коммунист? – сверкал глазами отец, - Гости к нам придут, а тут иконы на стенах!
- А зачем нашим гостям в спальню к маме шастать? Нечего им там делать, - защищала Полина свекровь, - Да и вообще, нынче иконы – это произведение искусства, а не религиозной принадлежности, их многие собирают, как предмет красоты и старины. Вот так и скажешь, коль уж кто и заприметит её. Да и тёмная она, там Лика почти не видно. Давайте-ка лучше обедать. Будет вам спорить из-за таких мелочей.
- Ладно, ладно, - соглашался отец, но тут же поворачивался к бабушке, - Но ты гляди мне, мама, Танюшку этой ерунде не учи, чтобы я ничего такого не слышал. Нечего девчонке голову морочить всякой ересью.
Бабушка молчала, хлебая суп, и только кивала, мол, не буду, не буду. Танюшка же хитро переглядывалась с бабулей коротким взглядом. Они знали свою тайну. Втайне от отца, бабушка окрестила внучку, и теперь водила её раз в месяц в дальний храм на Причастие, а дома рассказывала жития святых и учила самым простым молитвам.
- Ежели когда трудно тебе будет, моя милая, дак ты завсегда помолись, перекрестись и попроси заступничества у Богородицы. Она, сердешная, всем нам едина матушка, а мы детушки ейны, она всегда услышит и поможет. И я тебе всегда помогу. Ты знай, что у тебя бабушка есть.
И Танюшка, которая в этом году пошла в первый класс, и была девочкой толковой не по годам, это хорошо знала и не выдавала отцу их с бабулей секрета.
(продолжение следует)
Иллюстрация - художник С.М. Годына