Глава 76
В утомительном ожидании проходит неделя. Мне всё это время приходится много лежать и думать, думать. В течение этих дней заглянула Марина Арнольдовна и сказала, чтобы я не беспокоилась насчёт создания нового отделения и моего вступления в должность заместителя главного врача.
– Запущены конкурсные процедуры, Элли, – мягко и спокойно, что никак не соответствует её живому и беспокойному характеру, говорит заведующая. – Они продлятся Бог знает сколько времени. То есть, конечно, есть определённый законом срок, но ты сама понимаешь, всякое случается. В общем, спокойно выздоравливай. Тем более куда торопиться? Приказ о твоём выходе в отпуск по уходу за ребёнком я подписала. Так что формально ты, Элли, имеешь на полноценный отдых полное законное право.
– Отдых, как же. Места себе не нахожу. По три раза в день бегаю в палату интенсивной терапии, – отвечаю с горькой ухмылкой.
– Ну, на то ты и роженица, – улыбается Марина Арнольдовна. – Ничего, девочка. Всё будет хорошо. Людмила Владимировна у нас очень опытный неонатолог и акушер-гинеколог. К тому же, скажу тебе по секрету, есть мнение сделать её заведующей всем неонатальным отделением. Нынешняя готовится уйти на пенсию, так что понимаешь, кто занимается персонально твоим малышом?
Я киваю головой.
– Кстати, ты как назвала девочку?
– Пока никак, – отвожу глаза.
– Ну, милочка, это не дело! – всплёскивает руками Марина Арнольдовна. – Малышке пять дней, а она до сих пор под номером ходит, как робот какой.
– Хорошо, я обещаю подумать.
Заведующая ушла, оставив меня в глубоком раздумье.
На шестой день я снова в палате, где лежит моя малышка. Спрашиваю Барченкову, как дела, и она сообщает, что у девочки небольшой отёк связок, хотя дышит она в целом хорошо.
– Может, это из-за продолжительной интубации?
– У нас наготове все необходимые препараты, – отвечает Людмила Владимировна. Я представляю, как достала её своими профессиональными вопросами. И меня восхищает её выдержка. Другая бы на месте Барченковой отказалась отвечать или стала избегать досадливую пациентку. Она же говорит всё без малейшего намёка на раздражительность. А ведь у неё много здесь малышей, и я просто отнимаю её время, хотя… нет. Это наша работа. Я тоже порой всё подробно рассказываю родителям или родственникам пострадавших. Всё-таки мысленно прошу у неонатолога прощения и… снова спрашиваю.
– А апноэ от травмы мозга?
– Ультразвук ничего не показал. Малышка действительно в порядке, Эллина Родионовна. Она уже весит два килограмма сто граммов.
– Можете подержать её, если хотите, – неожиданно говорит Людмила Владимировна, и моё сердце начинает прыгать в груди от предвкушения чего-то невероятного.
– Д-да, конечно, – отвечаю, чуть заикаясь.
Неонатолог поднимает малышку и бережно кладёт её мне на руки. Я ощущаю тепло крошечного тельца, беленьких волосиков на предплечье, где оказывается маленькая голова.
– Ты моя девочка, – шепчу, едва не плача. – Теперь тебе лучше, ведь лучше?
Жаль, что кроха не может ответить или хотя бы просто улыбнуться. Но мне кажется, она говорит «да». Это самое прекрасное, удивительное чувство, которое я когда-либо испытывала в своей жизни. Впервые держу своего ребёнка! Господи, какое же это счастье, видеть её розовенькой, без трубок и проводов, спокойно дышащей. Видеть, как поднимается и опускается маленькая грудная клетка, как она двигает глазками и шевелит губками.
– Солнышко моё, как же ты напугала свою мамочку, – шепчу ей.
Чуть позже Людмила Владимировна говорит, что сегодня вечером я смогу прийти, чтобы впервые покормить малышку. От такой новости у меня слёзы проступают, но быстро смахиваю их и киваю: «Хорошо! Конечно!»
Возвращаюсь в палату воодушевлённой и снова думаю, как назвать свою дочь. Вскоре появляется Маша. Говорит, что пришла навестить. Сразу сообщаю ей две приятные новости.
– У меня вечером заканчивается смена. Вызови меня, и я сразу приду посмотреть. Это же так здорово! – улыбается она. – А как она в целом?
– Умничка. Но у меня постоянно спрашивают её имя. Надо оформлять свидетельство о рождении. Я немного затянула с этим делом.
– А ты что же?
Пожимаю плечами. Никак не могу придумать. То есть… не выдерживаю и раскрываю тайну:
– Есть одна причина, о которой никому не хотела говорить. Эта причина – Никита Гранин, отец моей девочки. Мне кажется отчего-то… Да, Маша, я знаю, звучит ужасно глупо! В общем, что он должен тоже участвовать в выборе имени.
– Гранин?! – распахивает подруга глаза. – Тот самый Гранин, который игнорировал твою беременность, ни разу не позвонил и не написал, даже когда ему сообщили? Тот самый, который не помог тебе поехать в неонатальное отделение, а остался… где он там был! Он вообще за всё это время хотя бы раз пришёл, спросил, цветы принёс?
Я отрицательно мотаю головой. Гранин всё время, то есть с момента рождения моей малышки, ни разу не проявил внимания к нам обеим.
– И после этого ты хочешь, чтобы он участвовал в выборе имени? – ошеломлённо спрашивает Маша.
– Ну… он же всё-таки отец… – слабо сопротивляюсь я.
– Да какой он отец?! – возмущается Маша.
– Пока биологический…
– Что значит это твоё «пока»? Ты что, собралась…
– Ничего я не собиралась. Просто подумала сказать ему…
– Это называется напрашиваться! Не вздумай, Элли, – голос подруги становится суровым. – Если ты позовёшь его, я на тебя очень сильно обижусь.
– Ой, какие мы страшные, – усмехаюсь в ответ. – А кто сказал Гранину про Бориса и придумал, будто между мной и ним что-то было, а?
Прижатая к стенке железным аргументом, Маша пристыженно замолкает.
– Прости, я подумала…
– Ведь я же говорила, что между нами ничего не было. Мы даже с той ночи не виделись и не общались нигде, – ни по телефону, ни в социальных сетях. Нигде! А вы с Данилой… честное слово, как две старухи на лавочке! Придумали какую-то чушь и решили разнести по белу свету.
Теперь мой голос звучит жёстко, но я тут же беру себя в руки.
– Всё, ладно. Проехали.
– Прости, – говорит Маша.
– Простила уже.
– Но насчёт Гранина… ты всё-таки подумай.
Киваю в ответ и отворачиваюсь, давая понять, что разговор окончен. Маша тихонько уходит.
Когда наступает вечер, спешу в палату, где лежит моя девочка. Её вынимают из кювеза, подают мне. Медсестра показывает, как надо правильно начать кормление, и я терпеливо выслушиваю, хотя всё это мне прекрасно известно. Всё-таки недаром готовилась к материнству, читая пособия, пока была в Австралии.
И вот настал он, тот самый момент. Дочка начинает насыщаться. Потихонечку, по чуть-чуть. Она еще слишком слабенькая, потому не торопится. Этот воодушевляющий процесс длится всего пару минут, поскольку малышка очень устаёт. Я даю ей отдохнуть. Но слушать и видеть, как она шевелит ручками, какие чмокающие и покряхтывающие звуки издаёт… это чудеснее всякой музыки.
Но вот моё первое кормление закончено, я возвращаюсь в палату и собираюсь включить телевизор, чтобы под бормотание какого-нибудь сериала спокойно уснуть, как неожиданно раздаётся стук.
– Да, войдите, – отвечаю привычно, думая, что это или Людмила Владимировна, или кто-то из медсестёр.
Но дверь открывается, и на пороге появляется… Никита Гранин. Да не с пустыми руками: у него огромная охапка алых роз. Входит нерешительно, словно боится, что выгоню. Как, интересно? Он здесь главный врач, ему можно всюду.
– Элли, – говорит Никита, – прости меня за всё. Я был несправедлив и абсолютно неправ. Я знаю, ты злишься на меня, но выслушай, пожалуйста. Ни с одной женщиной на свете я не хотел иметь общих детей. Только с тобой. А когда узнал, что ты беременна, решил: «Этот ребёнок не может быть от меня». Да ещё твои друзья сказали про того мужчину… В общем, я был жутко обижен. Мне казалось: ты изменила, а теперь собираешься родить от кого-то.
Я смотрела и слушала. Слушала и смотрела, не в силах выговорить ни слова. В голове и сердце начался хаос из мыслей и чувств. То ли выгнать его, то ли обнять и поцеловать. То ли послать подальше, то ли выслушать внимательно. Так и не смогла решить, пока Гранин изливал душу, тиская стебли роз. Я видела, как острые шипы вонзаются ему в пальцы, и кое-где уже проступила кровь, но он этого даже не замечал.