Марийка даже не заметила, как оказалась в квартире.
Не хотелось ни на секунду отпускать Иоганна. Он тоже настолько истосковался, что беспрестанно прижимал к себе любимую.
Нежные слова, которые мужчина шептал, уткнувшись в макушку, само сердце ловило, и от этого внутри всего тела становилось горячо.
По дороге с ветром 92 / 91 / 1
— Я боялся, что ты не придёшь, Маша!
— Я могла и не узнать, что ты приехал. Гриша, как всегда, поступил странно. Он подарил букет и не сказал, что он от тебя.
— Это я попросил его не говорить. Я боялся, Маша. Я думал, что ты меня забыла. Просто ты должна была почувствовать, что эти розы от меня, понимаешь?
Марийка как-то резко отстранилась от Иоганна, вспомнила почти душевный разговор с Гришей, вспомнила, как ей стало не по себе от его предложения.
А теперь тревога заполнила всё то пространство, которое мгновение назад занимала любовь.
Улыбка сошла с лица женщины от мысли о том, что могла не заметить письмо. И что тогда?
Стало как-то стыдно за свою несдержанность, за слова, которые вырвались из груди против её воли.
Иоганн, кажется, понимал, в чём дело.
Начал оправдываться:
— Да я бы и сам пришёл, если Гриша так поступил. Ждал бы день, два, три и пришёл. Это ведь не так долго, как все годы в разлуке.
Слёзы наполняли глаза Марийки, она всячески пыталась их остановить. Вроде бы получилось.
Взглянув на Иоганна, увидела совершенно незнакомого человека. Он закурил. Табачный дым окутал немца, он стал как будто туманным видением.
Невольно Марийка стала махать перед лицом рукой, чтобы на неё не попадал дым.
Иоганн извинился, потушил папиросу.
— Может, чаю? У мня есть очень вкусные конфеты. Это всё, что мне разрешили оставить при обыске. Я же прибыл на спецпоезде. Две недели меня допрашивали.
Слава богу, держали не в тюрьме, и охрану не приставляли. Всё благодаря Грише.
Моего напарника бросили в ужасном месте. У нас была одна встреча после прибытия сюда. Его обвиняют в подготовке мятежа среди разведчиков. Он работал со мной в паре два последних года войны. Зарекомендовал себя хорошо. На последнем задании немного ошибся. Ему нужно было выполнить указанное во что бы то ни стало.
Какие-то люди привезли в штаб его семью и шантажировали. Я никогда не думал, что человек может быть красно-синего цвета. Напарник таким и был. Он сделал то, что от него требовалось. Но всё равно его задержали. Каких-то два жалких месяца он побыл с семьёй. И всё! Маша!
Иоганн вдруг затрясся. Стал держать голову двумя руками, не давая ей дёргаться.
— Маша! Мы на эту страну работали столько проклятых лет! А я ведь был простой учитель… Вот можешь себе представить, если мы с тобой обнимаемся, а меня отрывают от тебя и увозят. Можешь? А это наше будущее. Никто никому не верит.
Я не знаю, что Грише нужно от меня. В сорок третьем он сказал, что мне нужно жениться. Привёл какую-то женщину. Она тоже была разведчицей. Нам нужно было спать вместе. Ну вот так, как спят муж и жена. Она стеснялась, когда раздевалась. Я тоже…
Марийке было неприятно это слушать.
— Я не буду тебя обманывать, что безгрешен. Нет… Когда рядом с тобой находится женщина, окутанная страхом, неизвестностью, иного в мыслях нет. Мы были в полушаге от смерти.
Многое я не могу рассказать. Но все мои слова — чистая правда.
Женщину звали Бэллой. Она была итальянкой. Через семь месяцев у нас родился сын Амадей. Она назвала его в честь своего отца.
Два месяца мы жили в Берлине. Я был на хорошем счету у власти. Потом Бэллу выследили и задержали. Я забрал сына и смог бежать.
Меня переправили в Москву. Там уже ждали родители Бэллы. Они забрали внука. Сначала меня хотели отпустить. Но нашлось применение опять.
Мать моего сына убили. Амадей живёт в Италии. Мне запрещено с ним видеться по соображениям безопасности. Я никогда не увижу своего сына.
Я мог бы никогда тебе не рассказывать этого. Но зачем скрывать?
Война не щадит никого: ни ангелов, ни демонов. Она хватает за грудки и бросает в пекло, измывается, сдирает кожу, а потом выпускает… И кто как: либо выживает, либо нет.
Знаешь, а ведь очень хорошо, что ты тогда не сказала мне, что любишь. Я бы не смог. А так всю войну прошёл с холодным сердцем. В нём не было твоих слов, и это помогло мне выжить.
И вот теперь я здесь. Война закончилась. Но это только по документам она прекратилась. Сейчас она идёт по другим фронтам. Допросы, задержания, пытки. Господи, кто только придумал пытки? Ими не гнушаются ни наши, ни иные. А я не знаю, кто я теперь: ваш или иной.
Вот сейчас у меня даже нет имени, представляешь?
Гриша сказал, что ещё не готовы мои документы. А мне хочется быть Иоганном. Но теперь это имя только на братской могиле в Чехословакии.
Мои родители похоронили меня. А я не могу сказать им, что жив. Я ничего теперь не могу, Маша!
Марийка теребила покрывало, небрежно брошенное на диване.
Что она могла сказать сейчас? Она была лишь благодарна за первые минуты встречи.
Уже не жалела, что призналась в любви. Даже улыбнулась несколько раз.
Конечно, её улыбка была неуместной на фоне рассказа немца. Но он не придал этому значения.
Иоганн перестал говорить, поставил чайник, развернул конфеты. Долго шуршал фантиками.
Потом присел рядом с Марийкой и сказал:
— Ты знаешь всё, что можешь знать. Я грешен, стар, кричу ночами, могу быть нервным. В сильные ветра у меня синеет шрам на подбородке и груди. Да, была пуля. Она нарисовала на мне какие-то каракули. По ним меня зашили. Вот, взгляни!
Мужчина расстегнул рубашку. Под левой грудью и впрямь было несколько витиеватых рубцов.
— Болят они. Иногда кажется, что кожу подожгли. Врач, оперировавший меня, сказал, что мне раны присыпали порохом. Вот он и горит внутри. Шутником был тот врач. Я его хорошо помню. Мы договорились встретиться после войны. Я был у него. Он меня не узнал. В госпиталь, где он оперировал, попала бомба. Его контузило. Он лишился речи и слуха.
Совершенно пустыми глазами смотрел на меня. Но разрешил обнять его. Я показал шрам. Он долго водил по нему пальцами, шевелил губами. Потом ему стало плохо, жена увела его.
Вряд ли он меня вспомнил. Но я буду благодарить его всю жизнь.
Вот так, Маша! Пойдём пить чай.
Чай пили молча.
Марийка налегала на конфеты, до того они были вкусными.
Иоганн курил.
Марийка уже не отмахивалась от дыма.
— Мы всё обо мне. А как жила ты, Маша?
— Не так интересно, как ты…
Немец усмехнулся.
— Да уж… Жизнь и впрямь была у меня интересной. Я не хотел бы прожить такую жизнь заново, Маша!
Марийка всё думала о том, как теперь вести себя с Иоганном, как рассказать ему о дочери.
Он мог знать о ней, мог и не знать. Гриша не распространялся на этот счёт.
Но то, что у немца есть сын от другой женщины как-то сильно обидело её. Да, умом она понимала, что ему было трудно. Но и ей было нелегко. Всё перемешалось в этой странной жизни.
Всё покатилось кубарем вместе со смертью родителей.
И вроде бы некоторое время назад в объятиях Иоганна казалось, что всё позади.
А теперь было ощущение, что всё только начинается.