от "неоткрытого очевидца" с последующими поправками
Под Альмой (1854) некоторая часть наших войск отступала в беспорядке. Князь Меньшиков (Александр Сергеевич) подозвал адъютанта своего Грейга (Самуил Алексеевич) и приказал ему ехать с донесением к Государю. На вопрос Грейга: "о чем донести?", - Меньшиков указал на бегущие отряды и сказал: - Донесите о том, что вы сами видите. Грейг буквально исполнил приказ.
Когда Государь (Николай Павлович) выслушал Грейга, слезы у него полились ручьем. Он схватил Грейга за плечи и, потрясая его довольно сильно, повторял только: - Да ты, понимаешь ли, что говоришь?
Грейг, конечно, ничего не получил, как обыкновенно получали приезжавшие с донесениями, и люди близко знавшие князя Меньшикова уверяли, будто князь нарочно доверил подобное поручение Грейгу, с отцом которого был всегда во вражде.
Как велико бывало волнение императора Николая Павловича, когда получались одно за другим самые отчаянные известия из Севастополя, видно из того, что он, всегда так отлично владевший собою, сбегал с лестницы к приезжавшему курьеру навстречу и даже иногда полуодетый, накинув шинель на плечи.
В Гатчине, где тогда жил Государь, помнят про его бессонные ночи, как он хаживал по двору и клал земные поклоны перед церковью.
Доктор Карелль (Филипп Яковлевич) рассказывал, что 17 февраля 1855 г. он был потребован к императору Николаю ночью и нашел его в безнадежном состоянии и одного: Мандта (Мартын Мартынович) при нем не было (здесь рассказ Н. Н. Мандта).
Император желал уменьшить свои сильные страдания и просил Карелля облегчить их; но уже было поздно, и никакое средство не могло спасти его. В таком положении Карелль, зная, что не только в городе, но даже и во дворце никому неизвестно об опасности, отправился на половину Наследника-Цесаревича (Александр Николаевич) и потребовал, чтоб его разбудили.
Пошли разбудить и Государыню (Александра Федоровна) и немедля отправили напечатать в "Journal de St.-Pétersbourg" два бюллетеня за два предшествующих дня.
Покойный император Николай Павлович на смертном одре (здесь "Записка" Д. Н. Блудова), в тяжких страданиях, сохранял твердость духа и, живя христианином, таковым и умер. Боясь, чтобы земные привязанности не поколебали Его сердца, которое он сосредоточил всецело на переходе в вечность, он не захотел даже распечатать письма нежно любимых им сыновей, полученные из Севастополя, сказав: - Нет, не читайте мне их: это меня слишком займёт земным. Он скончался со словами: "В руце Твои предаю дух мой" (здесь духовное завещание императора Николая Павловича).
В первое время по кончине лицо его было прекрасно; он покоился на походной железной кровати, в рубашке, покрытый серой шинелью. Императрица целые сутки не отходила от почившего мужа и не подпускала докторов; поэтому они запоздали бальзамированием, которое пришлось сделать дважды (во второй раз бальзамировали Енохин и Наранович).
При вскрытии тела оказалось, что у императора вместо двух почек одна, но весьма большая. Профессор Грубер (Венцеслав Леопольдович) нашел это явление необыкновенной редкостью. Почка до сих пор, хранится в медико-хирургической академии, в музее (да?). Снята была гипсовая маска. Близ губы на этой маске большая бородавка, при жизни закрывавшаяся усами.
Государь был красоты необыкновенной и очень походил лицом на свою державную бабку (Екатерина II), которая так радовалась его появлению на свет Божий.
В течении шести недель что тело стояло во дворце, очевидец, достаточно приглядевшийся к порядкам двора в царствование императора Николая, где всегда господствовали строгое приличие, сдержанность и внушительная внешность даже во всех мелочах, когда пришлось ему стоять на часах при гробе, бывал постоянно до глубины души возмущаем тем, что приходилось ему видеть в зале, где стояло тело: стукотня ногами прохожих, разговоры, хлопанье дверьми, одним словом как будто бы все окружавшее и не замечало почившего, перед которым за несколько дней еще подобострастно трепетало.
Насколько дурно было набальзамировано тело, видно было из того, что для противодействия быстрому разложению весьма часто приходили какие-то личности и выливали в гроб целые флаконы жидкостей. Однажды ночью всех дежуривших и стоявших на часах выслали из комнаты, и потом говорили, что доктора опасались, чтобы спершиеся внутри трупа газы не повредили головы, и против этого должны были быть приняты меры.
Председателем печальной комиссии был граф А. Д. Гурьев, а одним из чиновников В. А. Инсарский, в "Записках" которого, многие страницы заняты описанием действий этой комиссии.
Тот же очевидец сообщает, что и во время похорон, люди, участвовавшие в погребальной процессии не сумели, даже ввиду толпы народа, соблюсти хотя самое простое приличие: шли не в порядке, разговаривали, некоторые курили, одним словом представили богатый материал для изучения сердца человеческого с его самых темных сторон.
Император Николай, провожая из Петергофа конную гвардию в поход, сказал полку, что если отечество будет в опасности, он сам станет перед полком, для чего и послал своих верховых лошадей в поход при полку. Лошади эти дошли с конной гвардией до города, где полк зимовал. Лошади проезжались в манеже. За несколько дней до кончины Императора, когда его лошадь привели в манеж для проездки, прежде чем берейтор успел сесть на нее, она шарахнулась на бок и тут же издохла.
ПОПРАВКИ К ВЫШЕИЗЛОЖЕННОМУ (от церемониймейстера, распоряжавшегося порядком погребального шествия)
Сказано "В тяжких страданиях". Без сомнения смертельная болезнь Николая Павловича, паралич легких, вследствие запущенной простуды, должна была причинять ему страдания, или скорее удушье. Но когда говорится о тяжких страданиях умирающего, то представляется совсем другое; а посему слова эти могут только вовлечь читателя в заблуждение.
Государь, напротив, сохранял почти до самого конца полное присутствие духа исполнил все свои обязанности как христианин, спокойно говорил со всеми членами своего семейства, шутил с детьми великой княгини Марии Николаевны и прощался даже с дворцовыми гренадерами.
Сказано "Большая бородавка, при жизни закрывавшаяся усами". Когда снимают с мертвого маску, то усов не сбривают: это совершенно изменило бы сходство. А посему, если усы скрывали бородавку при жизни, то они точно также закрывали ее и после смерти.
Сказано "В течение шести недель, что тело стояло во дворце". Вынос из Зимнего дворца в Петропавловскую крепость последовал 27 февраля; а так как Государь скончался 18 февраля, то из этого выходит, что тело оставалось во дворце 9 суток, а не шесть недель.
Сказано "Очевидец бывал до глубины души возмущаем тем, что приходилось ему видеть в зале, где, стояло тело". Этот очевидец, которому память изменяет до того что он смешивает 42 дня с 9 днями, мог бы и не сообщать о не бывалых обстоятельствах, возмущавших будто бы его душу. Ничего подобного не происходило.
Тело Николая I-го лежало в гробу, на катафалке под балдахином, в зале со сводами, выходящей окнами на Неву, в нижнем этаже. У тела стоял священник между двумя дьяконами и читал Евангелие; вокруг стояли дежурными высшие сановники и чины двора, а часовыми гвардейские полковники с обнаженными саблями и дворцовые гренадеры.
При этой обстановке само собой понимается, что не могло быть ни разговоров, ни хлопанья дверьми, о которых рассказывает очевидец. Во время чтения Евангелия, русский человек громко не разговаривает; что же касается до хлопанья дверьми, то огромные двери дворцовых зал остаются отворенными, и потому ими никто и хлопать не мог.
На счет же стукотни ногами, может быть, что действительно, при допущении постоянного притока сотен лиц к гробу для последнего поклоненья и прощания, мог быть шорох от ног по ковру или сукну; но зрелище этих прощаний народа с любимым Царем могло только возбудить в душе умиление и никого не возмущало, кроме разве очевидца, о котором идет речь.
Сказано "Перед которым все окружавшее подобострастно трепетало". Может быть, очевидец и испытывал это чувство; но он напрасно распространяет свои ощущения на других. Боялись Николая Павловича только те, которые чувствовали себя виноватыми; а человек со спокойной совестью и служивший добросовестно не имел причины его бояться, а напротив чувствовал к Государю любовь и преданность.
Сказано "Весьма часто приходили какие-то личности и пр." и "однажды ночью дежуривших и пр. выслали и т. д.". Опять память изменяет очевидцу. Не однажды ночью выслали дежуривших. Это происходило ежедневно, и не ночью, а рано утром от 6 или 7 часов, на час или на два, как во дворце, так потом и в крепости.
В это время отворяли окна, выносили обгоревшие и оплывшие свечи, ставили новые, выметали пол и натянутое в виде ковра сукно, на котором тысячи ног оставляли снег и грязь, сдували пыль и копоть от свечей с балдахина, с гроба, даже с лица покойника, и ставили в гроб и под гробом сосуды с бальзамическими веществами, опасаясь очень естественно, что от продолжительная стояния, не смотря на бальзамировку, могли бы показаться признаки разложения.
Это соблюдается при всех погребениях лиц царской Фамилии, которые выставляются на продолжительное время для поклонения народа.
Сказано "Люди, участвующие в процессии, не сумели соблюсти приличие: шли не в порядке, разговаривали, некоторые курили". Огромное шествие, в котором участвовали депутации от всех ведомств, числом в несколько тысяч человек, голова которого была у Николаевского моста, когда колесница еще не выехала из дворца, шло в образцовом порядке.
Что лица эти разговаривали между собою, это неизбежно, и мы это видим во всех шествиях и погребальных церемониях. Совершенно напрасно этому удивляется очевидец: нельзя же, в самом деле, требовать, чтобы люди шли рядом в продолжение двух часов, соблюдая совершенное молчание, и это нисколько не вредит приличию.
Что же касается до курения, то мне не может быть известно, курил ли в то время очевидец; но что участвовавшие в шествии войска, высшие чины управлений и депутации от разных министерств и ведомств не курили, это я могу достоверно утверждать.
Кроме того всем известно, что в то время никому бы и в голову не пришло курить на улице, так как это было и не в обычае, и запрещено вообще.
